Глава 25

– Его убили по чистой случайности, – рассказывал я Элейн. – Так это выглядело с самого начала. Полиция оказалась права, когда твердила о том же. Молодой человек с двадцать восьмого этажа оказался не в то время и не в том месте. Преуспевающий мужчина в добротном костюме выбрал для прогулки не то направление.

Но только копы считали, что ему попался навстречу Джордж Садецки, и как я ни старался, мне так и не удалось полностью исключить такой вероятности. Но с Гленом Хольцманом тоже было что-то не так, и чем больше я узнавал о нем, тем вероятнее становилась версия его устранения кем-то, имевшим гораздо более вескую причину для этого, чем когда-либо была у Джорджа. И убийство не казалось мне бессмысленным. Контрольный выстрел в голову ясно указывал, что это не могло быть простым, но неудавшимся ограблением. И не делом рук нищего, у которого сорвало крышу. Так обычно казнят людей. Подобным образом убивают, только хорошо зная, за что и почему.

– И в конце концов это и оказалось казнью.

– Да. Казнь по всем современным правилам. Николсон Джеймс полагал, что у него имеется веская причина наказать смертью Роджера Присока, и он приводил приговор в исполнение, стреляя в Глена. А потом, когда подвернулся Джордж, и вину свалили на него, Джеймс решил, что сам Господь Бог на его стороне. Разумеется, сам он никому не рассказывал о своей ошибке, потому что за такое ты сразу станешь посмешищем во всех барах. Он убил незнакомца, и другой незнакомец сел за это в тюрьму. А он оставался вроде как ни при чем. Его такое положение дел устраивало. А потом подвернулся сам Присок, непонятно почему посчитавший, что может спокойно вернуться домой. Джеймс узнал об этом и нажал на кнопку «Повторное воспроизведение». Тот же образ действий, еще один телефон-автомат. Три в грудь плюс контрольный в голову. Только на этот раз с жертвой ошибки не случилось.

– Но никто не увидел связи между двумя преступлениями?

– А ни у кого не было для этого причин, – ответил я. – Со времени гибели Хольцмана и до расстрела Присока в пяти районах города было совершено почти пятьсот убийств. Большинство из них с применением огнестрельного оружия. Многие – на улицах. Конечно, сходства между двумя преступлениями поразительные, но ты их замечаешь только при условии, что дело Хольцмана находится в центре твоего внимания, а у большинства копов голова не этим забита. И нужно помнить, что Присока убили на другом конце нашего острова. Ни один из участников этого расследования не работал над убийством Хольцмана и едва ли вообще помнил о нем. Оно ушло в историю: преступление раскрыто, виновный не только арестован, но и сам успел отправиться к праотцам. Простой пример: если мужа с женой убивают топором, ты, может быть, даже вспомнишь о Лиззи Борден, но не станешь же ты выдвигать обвинений против нее.

– Понимаю, о чем ты.

– Вот почему нашелся только один человек, заметивший совпадения – твой покорный слуга. Во-первых, потому что я никогда всерьез не верил в виновность Джорджа, а во-вторых, сколько бы убийств ни совершили в Нью-Йорке за последние пару месяцев, я продолжал заниматься только одним из них. Таким образом, я в силу обстоятельств оказался единственным, кто был способен связать два дела в единое целое.

– И ты связал.

– Нет. То есть не сразу, вот в чем проблема, – объяснил я. – Репортажи об убийстве Присока опубликовали четыре газеты, а это значило: я читал о нем хотя бы в одной. И точно читал, потому что вспомнил через пару дней. Мне что-то не давало покоя, но я тупо не мог понять, что именно.

– Почему, как думаешь?

– Мне удобнее было оставаться в неведении. Моя тетя Пег называла такое явление «ирландской глухотой». Это происходит в том случае, когда человек не слышит того, чего не хочет слышать.

– Отчего же ты не хотел слышать этого?

– Я расскажу тебе, как я преодолел свою «ирландскую глухоту», и ты получишь представление, что послужило ее причиной. После ухода от тебя вчера я отправился к полуночному собранию в Аланон-хаусе. А потом встречался с Миком.

Я рассказал ей о часах, проведенных в баре «У Грогана», передал ту часть разговора с Миком, которая касалась Глена Хольцмана. Описал, как мы вдвоем наблюдали за побелевшим рассветным небом и как пошли в церковь Святого Бернарда к мясницкой мессе.

– Но Мик оказался там единственным прихожанином в белом фартуке, – сказал я. – Там были только мы и монашенки.

– Ты думал, что Мик убил Хольцмана. – Она внимательно посмотрела на меня.

– Да, я боялся этого. Подобная мысль одной из первых пришла мне в голову, когда я наконец дозвонился до Алтуны и нашел человека, объяснившего мне, откуда у Хольцмана взялись деньги на юридический колледж. И вот передо мной возникли два образа. Хольцман – профессиональная крыса-стукач. И мой друг Мик, у которого вся собственность – машина, дом, бар – записана на подставных лиц, чтобы власти не смогли ничего отнять у него. И он все время говорил о том, как они конфискуют все, если смогут доказать, что это принадлежит тебе, о том, как его адвокат посоветовал ему отправиться на ферму и решить вопрос с ее фиктивным владельцем, чтобы в случае его смерти не лишиться ее, если по завещанию она отойдет к наследникам покойного.

А ведь я встречал Глена в заведении «У Грогана». Я пил колу у стойки бара, а он решил, что это «Гиннесс». Наглядно показывало, насколько «своим» он был в одном из рядовых салунов «Адской кухни», не правда ли? Зато он отлично знал, кто владеет заведением, и пытался задавать много лишних вопросов о Мяснике Баллу, пока я не втолковал ему неуместность подобного обращения к нему. Но это не значило, что он не пытался наводить справки у других, мог что-то выяснить и попытаться пустить информацию в ход.

Но при мысли, что Мик убил его, концы с концами у меня не сходились. Здесь отсутствовала привычная логика событий. Глен, собирая данные, всегда держался в глубокой тени, и люди, которых он подставил, даже не догадывались, почему на них вдруг обрушились беды. И уж конечно, он постарался бы ничем не выдать себя человеку с репутацией хладнокровного убийцы. А для Мика, в свою очередь, если бы он узнал, что происходит, легче всего было бы просто спугнуть стукача, предупредив о последствиях.

– И вот здесь я допустил ошибку, – продолжал я. – Вместо того чтобы и дальше обдумывать сложившуюся ситуацию, я отбросил мысли о ней. Мне показалось, что моя работа завершена, поскольку было сделано все для удовлетворения интересов обоих моих клиентов. Деньги Лайзы Хольцман оказались в безопасном месте, а Джорджу Садецки уже ничто не могло помочь. У меня не оказалось ни одной ниточки, которая вела бы к подлинному убийце, и я оставил попытки найти его.

Но что-то не давало мне покоя. Вот почему я столько времени проводил в баре «У Грогана». Каждые два дня я искал возможности провести время с Миком, сидел с ним часами, но никогда не упоминал о том, что грызло меня по-настоящему. А если разобраться, я и сам не понимал, что именно гнетет меня, поскольку сознательно отказывался в это верить.

А потом Николсон Джеймс застрелил Ловчилу Роджера. Я читал о случившемся в газетах, но не придал никакого значения.

– Но однажды ты заговорил об этой истории с Миком.

– Да, у нас зашла речь об убийстве, и всплыла тема Глена Хольцмана. – Не было необходимости объяснять, что подвело нас к этой теме. – И сказанное Миком дало мне ясно понять – ложные тревоги не давали мне мыслить ясно. Я тут же начал вспоминать, как читал недавно нечто очень важное, нечто имевшее огромное значение для всего дела. Сначала никак не мог вспомнить, что именно, но это было лишь вопросом времени.

– Интересно, до чего странно работает человеческий ум.

– Святая истина.

– А предположим, он сделал бы это?

– Мик? – переспросил я.

Она кивнула:

– Представь, он признался тебе, или ты обнаружил неопровержимые доказательства сам. Что тогда?

– Ты хочешь знать, как бы я поступил в таком случае?

– Да.

Мне не пришлось даже задуматься над ответом:

– Я бы пальцем не шевельнул. Дело закрыто, и для меня навсегда закончено.

– И тебя бы не беспокоило, что ему сошло с рук убийство?

– Меня воротит при мысли, сколько убийств уже сошли Мику с рук, – признался я. – Одно он совершил прямо при мне, а о многих запросто рассказывал. Если я сумел проглотить все это, то с чего бы мне устраивать истерику из-за еще одного преступления? Нет, оно бы не встало мне поперек горла.

– Даже если непосредственно касалось тебя?

– Каким боком оно меня касалось бы? Потому что я был поверхностно знаком с жертвой? Потому что позже мне пришлось заняться расследованием? Он ведь не убил бы кого-то мне по-настоящему близкого, и совершил убийство не каким-то особо изуверским способом. Если бы он в самом деле убил Глена, я бы сказал, что у него имелась для этого веская причина.

– Значит, все твои подозрения никак не меняли твоего отношения к нему?

– Нет. Если вдуматься, то никак.

– И не влияли на ваши с ним отношения?

– С чего бы?

– Но сегодня ты пошел с ним к мессе, – сказала она, – чего не делал уже давно.

– Ох уж эти еврейки! – шутливо воскликнул я. – От вас ничего не скроешь.

– Так ответь.

– Да, наверное, ты права, – кивнул я. – Должно быть, я бы по-прежнему не позволял себе участия в этом нашем старом ритуале, пока у меня оставались подозрения. Но как только они развеялись, я почувствовал необходимость хоть как-то отметить столь важное событие.

– А это произошло, когда ты вспомнил о репортаже в газете?

– Я вспомнил, что была какая-то публикация, причем совсем недавно. И я просмотрел старые номера, чтобы найти нужный мне материал. И тогда вернулся к расследованию. Как только Джулия упомянула о сутенере по кличке Зут, мне тут же припомнилась та странная фигура в стильном костюме. Это и был Николсон Джеймс. Я встречался с ним у Дэнни Боя, когда работал над тем делом о похищении. Жены Кенни Хоури. Ты должна помнить ее.

– Конечно.

– А я ведь беседовал потом с Дэнни Боем, но даже он не знал о смертельной вражде между двумя сутенерами. Вот почему мне так повезло, что об этом слышала Джулия. А поскольку удача давно не улыбалась мне, я сразу же ухватил фортуну за хвост.

– Тебе не в чем себя винить, – сказала она. – Боже, мой милый, ты действительно выглядишь до крайности утомленным. Я бы предложила тебе еще кофе, но, кажется, это последнее, что тебе сейчас нужно.

– Вероятно, ты права.

– Я и сама не в лучшей форме, – продолжала она. – Тоже почти не спала прошлой ночью. Слишком много дурных мыслей лезло в голову.

– Понимаю.

– И я испугалась, когда ты позвонил. Заявил, что оставался всю ночь на ногах, но все равно тебе необходимо поговорить со мной. Меня страшило то, что я могла услышать.

– Мне просто хотелось рассказать тебе обо всем, что случилось.

– Только теперь я это знаю.

– И мне претило ложиться спать одному.

– Ты же понимаешь: в этом нет никакой необходимости, – сказала она.

Когда я улегся в постель, мне подумалось, что как бы я ни устал, у меня могут возникнуть проблемы со сном. Но в следующий раз открыл глаза, разбуженный бившими в окно спальни лучами солнца. По квартире разливался аромат свежего кофе.

Я допивал вторую чашку, когда зазвонил телефон. Элейн сняла трубку. Я наблюдал за ней и заметил, как резко изменилось выражение ее лица.

– Секундочку, – сказала она. – Он сейчас подойдет.

Она прикрыла микрофон ладонью:

– Это тебя. Дженис Кин.

– В самом деле?

Она передала мне трубку и медленно вышла из комнаты. Я бы последовал за ней, но меня удерживал на месте телефонный провод.

– Привет! – сказал я.

– Прости меня, Мэттью. Кажется, я выбрала не самый удобный момент, да?

– Ничего страшного.

– Хочешь, чтобы я позвонила позже?

– Нет, – ответил я. – Давай поговорим сейчас.

– Ты уверен? – все еще колебалась она. – Потому что нет никакой срочности, если только не считать того, что с недавних пор для меня вдруг все стало срочным. Вчера я пережила то, что можно назвать озарением. Вскоре после твоего отъезда. Хотела позвонить тебе сразу же, но решила все обдумать ночью и посмотреть, останутся ли те же мысли при мне утром.

– И они остались?

– Да. И мне очень хочется ими поделиться, потому что в какой-то степени это тебя касается тоже.

– Рассказывай.

– Я не собираюсь больше совершать самоубийство, – заявила она. – И револьвер, который ты мне достал, не пригодится.

– Вот это новость!

– Да! Хочешь знать, как это произошло? Когда ты ушел, я посмотрелась в зеркало, и даже не поверила, до чего паршиво я выглядела. Но я подумала: ну и что с того? С этим можно смириться. И внезапно до меня дошло: жить можно продолжать, смирившись с чем угодно! Жить столько, сколько отпущено. Ничего поделать я уже не могу, но продолжу жить назло всему. Я вытерплю. Это и стало для меня элементом новизны, – объясняла она. – Есть вещи, которые я не в состоянии контролировать, как, например, боль или моя внешность, или уж нечто совсем нестерпимое, как тот факт, что мне не выбраться из этой переделки живой. Револьвер дал мне видимость контроля. Если бы стало совсем невмоготу, у меня существовала возможность нажать на спуск. Но кто сказал, что я должна все держать под контролем? И вообще, кто из нас полностью сам регулирует все в своей жизни, в конце-то концов? И черт возьми, я вполне могу потерпеть боль. Она ведь тоже имеет пределы. Тебе никогда не бывает больнее, чем ты можешь реально вынести. Я слышала это от многих.

– Да, такое мнение распространено.

– И знаешь, что я внезапно поняла? Я не хочу ничего упустить. В этом ведь и заключается смысл трезвого образа жизни. Ты перестаешь упускать моменты своей жизни. Поэтому я бы желала теперь оставаться здесь до конца. Смерть – тоже опыт, я и его хочу приобрести. Когда-то твердила: хочу, чтобы смерть застала меня неожиданно. Инсульт, инфаркт, причем желательно во сне, и я тогда даже не узнаю, что со мной произошло. Но в итоге я поняла, что вовсе не хочу этого. Пусть у меня останется время осознать происходящее. Уйди я неожиданно, и я бы не смогла убедиться, что мои вещи останутся в наследство тем, кому мне хотелось бы. Кстати, не забудь заехать за подставкой.

– Я помню об этом.

– Так что мне осталось только еще раз поблагодарить тебя за оружие, – сказала она. – Потому что револьвер все еще мне нужен, чтобы знать, насколько я в нем не нуждаюсь. Понимаю, это звучит бессмыслицей…

– Нет, ты очень ясно все мне растолковала.

– Правда? Иногда сама удивляюсь. Сказать, о чем думала вчера, ложась в постель? Меня снедало опасение, что даже свою смерть я сумею испоганить. Сделаю все не так. А потом пришла мысль: да о чем ты беспокоишься? Последние идиоты, законченные неудачники отлично справляются. Неужели это так сложно? Уж если моя мамочка сумела умереть достойно, то всякий сможет.

– Ты сумасшедшая, – сказал я. – Хотя тебе это прекрасно известно.

Когда я вошел в спальню, Элейн сидела на вращающемся стуле перед туалетным столиком и смотрелась в зеркало. Потом повернулась ко мне.

– Это была Джен, – сказал я.

– Знаю.

– Даже не понимаю, как она сумела сюда дозвониться. А спросить забыл. Не думаю, что давал ей твой номер.

– У тебя наверняка включена переадресация звонков.

– Может быть. Хотя я вроде бы не активировал ее вчера.

– И не нужно было. Ты не отключал ее с позапрошлой ночи.

– О господи! – удивился я. – Ты не шутишь?

– Нисколько.

Я постарался вспомнить.

– Да, так и есть. Я не отключал эту функцию аппарата.

– Вчера утром она тоже звонила.

– Звонила сюда? Потому что на стойке меня ждало сообщение от нее, когда я вернулся в отель.

– Разумеется. То сообщение продиктовала я сама: «Позвоните Джен Кин». Номера она не оставила, но я заключила, что он тебе известен.

– Разумеется, известен.

– Ах, вот как? Даже разумеется!

Она встала со стула и подошла к окну. Оно выходит на восток к реке, но вид лучше из гостиной.

– Ты же помнишь Джен, – сказал я. – Вы с ней познакомились в Сохо.

– Еще бы мне ее не помнить! Твою давнюю любовь.

– Что было, то было.

Она снова повернулась ко мне, но теперь с искаженным злобой лицом:

– Будь ты проклят!

– В чем дело?

– Я опасалась, что разговор на эту тему произойдет у нас прошлым вечером, – сказала она. – Думала, для этого ты и хотел приехать. Чтобы обсудить все. У меня нет никакого желания тебя выслушивать, но ничего не поделаешь: давай выкладывай все начистоту.

– Что ты имеешь в виду?

– Джен Кин, – сказала она, четко произнося каждый слог. – Ты сошелся с ней снова, не так ли? У тебя разгорелся новый роман с бывшей возлюбленной, верно? Твои чувства к ней до сих пор не остыли!

– Иисусе!

– Я не собиралась заводить этот разговор, – продолжала она. – Клянусь, не собиралась. Но так уж сложились обстоятельства. Скажи только, как нам жить дальше? Или сделай вид, что ничего не происходит. Будешь мне лгать?

– Джен умирает, – сказал я. – Ее скоро не станет. Ее пожирает рак поджелудочной железы. Ей осталось несколько месяцев. Врачи дали год, но большая его часть уже позади. Она позвонила мне пару месяцев назад. Примерно в то время, когда убили Глена Хольцмана. Сказала, что умирает, и попросила об одолжении. Ей понадобилось оружие. Чтобы она смогла застрелиться, если боль станет невыносимой. И она позвонила мне вчера, потому что хотела оставить мне в наследство одну из своих работ. Начала распределять имущество, чтобы вещи достались тем, кому ей хотелось их передать. А я вчера же отправился к ней на квартиру, чтобы забрать одну из ее ранних скульптур в бронзе. Так что, насколько я понял, в ее распоряжении совсем мало времени. Сейчас она позвонила и сообщила, что не вложит дуло в рот и не размажет мозги по стене. Она решила умереть естественным образом, а мне объяснила, зачем ей это нужно и как к ней пришло такое решение. – Да, – сказал я, – мы с ней стали встречаться опять, но не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. И конечно, никакой любовной связи между нами больше не было. Я люблю ее, она мне дорога как хороший друг, но не как любовница.

– По-настоящему я влюблен только в тебя, – сказал я потом. – Ты единственная и неповторимая. В своей жизни я серьезно любил только тебя и продолжаю любить.

– Я чувствую себя круглой дурой, – грустно усмехнулась Элейн.

– Отчего же?

– Потому что так чудовищно ревновала тебя к умирающей. Весь прошлый вечер я просидела здесь, исходя ненавистью к ней. А теперь пришло ощущение, насколько же я глупа, омерзительна, мелочна и ничтожна. И совсем свихнулась. Действительно свихнулась.

– Но ты же ничего не знала?

– Не знала, – кивнула она, – и это заслуживает отдельного разговора. Как ты мог жить со всем этим на душе, но ни словом не обмолвиться? Ведь прошло уже… Сколько? Месяца два? Почему ты ничего мне не рассказал?

– Сам не понимаю.

– А с кем-нибудь другим обсуждал ее?

– Да, мы немного поговорили с Джимом, но и ему я не признался, что она попросила достать револьвер. И с Миком мы тоже разговаривали.

– Он и вручил тебе оружие, как я подозреваю?

– Нет, он яростный противник самоубийств.

– Но не убийств?

– Как-нибудь я попробую объяснить тебе, в чем он видит различия. Но я даже не просил у него пистолета, не желая ставить в неловкое положение.

– Тогда где же ты взял оружие?

– Ти-Джей купил для меня револьвер у кого-то на улице.

– Боже всемогущий! – воскликнула она. – Ты заставляешь его покупать пистолеты, торговать наркотиками и вязаться с транссексуалами! Воистину ты оказываешь на юнца сугубо позитивное влияние. Ты объяснил ему, зачем тебе пистолет?

– Нет. Он и не спрашивал.

– Я тоже тебя ни о чем не спрашивала, – сказала она, – но ты все равно мог бы со мной поделиться. Почему же ты промолчал?

Немного подумав, я ответил:

– Наверное, опасался.

– Что я не пойму тебя?

– Нет, не этого. Ты порой понимаешь больше, чем я сам. Скорее, я боялся, ты не поддержишь моего решения.

– Добыть для нее оружие? А разве это мое дело, поддерживать тебя в таком вопросе или возражать? Ты бы так или иначе поступил по-своему, скажешь – нет?

– Вероятно.

– Что б ты знал: я целиком одобряю смену ее настроения и решение не заталкивать дуло себе в рот. Но я в той же степени считаю, что ты поступил правильно, когда снабдил ее оружием, дав право выбора. Мне не нравится только одно: ты не должен держать меня в неведении, проходя через такие муки. Как ты собирался поступить после ее смерти? Не явиться на похороны вообще? Или соврать мне, что едешь смотреть бокс в Саннисайде?

– Я бы все тебе рассказал.

– Спасибо и на этом.

– В какой-то степени здесь сыграло роль отрицание неизбежного, – сказал я. – Расскажи я тебе, и все стало бы предельно реальным.

– Согласна.

– И я боялся еще кое-чего.

– Чего же?

– Что ты тоже умрешь.

– Но я ведь не больна.

– Знаю.

– Так почему же…

– Мне ненавистна мысль, что Джен умирает, – ответил я. – С ее уходом я потеряю нечто важное, но такое происходит постоянно. Мы лишаемся дорогих нам людей, но нам приходится продолжать существование без них. Этому нас учит жизнь. Но если что-то случится с тобой, то я даже не знаю, смогу ли жить дальше. Подобные мысли навязчиво лезут мне в голову, и приходится делать над собой огромное усилие, чтобы не думать об этом все время. И порой, когда мы лежим с тобой в постели, я прикасаюсь к твоей груди и невольно начинаю беспокоиться, не вызревает ли внутри нее что-нибудь злокачественное. Или случайно нащупываю шрам в том месте, куда тот подонок ударил тебя ножом, и тревожусь: вдруг врачи что-то важное проглядели в твоей ране? Прошло всего несколько лет, как я сам осознал, что смертен. Соображение невеселое, но с ним быстро свыкаешься. А теперь то, что происходит с Джен, заставило меня думать о твоей возможной смерти. И ее я боюсь как ничего другого.

– Глупый старый медведь. Я буду жить вечно. Разве ты не знаешь об этом?

– Ты не поставила меня в известность о своем бессмертии.

– У меня нет выбора, – сказала она. – Я ведь из АА. Богиня Ал-Анон. И не могу позволить себе умереть, пока хоть одна живая душа на этом свете нуждается в моей помощи. О господи, обними меня, милый! Я ведь была уверена, что теряю тебя.

– Никогда!

– А мне все мнилось: она такая интересная, она цельная натура, она треклятый скульптор и все такое! Наверняка к ней мужчины привязываются и обожают ее гораздо сильнее, чем какую-то бывшую шлюху, которая всю жизнь зарабатывала себе на жизнь в чужих постелях.

– Значит, вот как ты рассуждала?

– Да. Я считала ее цветком чистейшей нежности для тебя.

– Много ты понимаешь. Цветок чистейшей нежности – это именно ты!

– Правда?

– Даже не задавай мне подобных вопросов.

– Я – цветок. Гм…

– Так и есть.

– Извини, что повела себя позорнейшим образом, – сказала она. – Но я исправлюсь. Послушай, почему бы нам снова не лечь? Ничего не станем делать. Просто побудем вместе близко-близко.

– А разумно ли это? Мы можем потерять контроль над собой.

– Да, такое весьма вероятно.

Ближе к вечеру я стоял у окна гостиной. Элейн подошла и встала рядом со мной.

– Обещали, что ночью сильно похолодает, – сказала она. – Возможен даже снег.

– Тогда это будет первый снегопад в этом году, верно?

– Да. Мы можем пойти гулять под снежком, а можем остаться здесь и полюбоваться из окна. В зависимости от настроения.

– Я вспоминал мой самый первый приезд в эту квартиру. Вид был намного лучше до того, как построили те дома.

– Да, намного лучше.

– Думаю, самое время переехать отсюда.

– Ты так считаешь?

– Да. Сейчас как раз продается пара квартир в Вандомском парке, – сказал я, – и наверняка есть другие в зданиях вдоль всей Западной Пятьдесят седьмой улицы. Помнится, тебе всегда нравился дом, где вестибюль отделан в стиле ар-деко.

– И еще один, где висит мемориальная табличка, отмечающая, что там жил Бела Барток.

– Уже завтра или послезавтра тебе хорошо бы начать подыскивать удобное жилье для нас двоих. И как только найдешь что-то подходящие, мы сразу купим его.

– А ты не хочешь поискать со мной вместе?

– Я буду только путаться у тебя под ногами, – ответил я. – К тому же знаю наверняка, что мне придется по душе любое место, если его выберешь ты. Боже, сколько же лет я прожил в гостиничной конуре размером с просторный стенной шкаф? Мне необходимо только обязательно одно окно, перед которым можно будет сесть и любоваться чем-то чуть более интересным, чем внутренняя шахта лифта. И наверное, нам пригодится вторая спальня. Но в остальном у меня нет никаких особых пожеланий.

– Но ты бы хотел остаться в своем районе?

– Либо там, либо в Сохо, если ты хочешь добираться пешком до галереи.

– Какой галереи?

– Твоей галереи, – сказал я. – Тот участок Пятьдесят седьмой улицы, где расположены все основные художественные салоны, находятся в пяти минутах пешком от моего отеля, и, уверен, многие там сдают помещения.

– Да уж, им больше ничего не остается, если принять во внимание, скольким галереям в наши дни вообще приходится закрываться. А когда я успела принять решение, что хочу открыть свою?

– Ты его еще не приняла, но уже скоро примешь. Или я сильно заблуждаюсь на твой счет?

Она немного подумала и сказала:

– Нет, по всей видимости, ты прав. Хотя мысль об этом меня пугает.

– Еще одна причина, по которой именно ты должна выбрать квартиру, – развил свою мысль я, – заключается в том, что ты за нее и заплатишь. Уж точно – за большую ее часть. Мне показалось глупым самому отвлекаться на подобную ерунду.

– Верно. Не стоит.

– Тогда я и попробую не отвлекаться на нее.

– Я сразу же выставлю эту квартиру на продажу через своего агента, – сказала она. – Займусь сегодня же. А потом прикину свои прочие вложения. Быть может, нам хватит денег и не придется дожидаться продажи этой квартиры. Сейчас позвоню, чтобы назначить деловые встречи на завтра или на послезавтра. И знаешь? Меня вдруг охватило жуткое нетерпение сменить обстановку.

– Вот и отлично.

– Мы с тобой столько говорили об этом. Говорили, говорили, а потом даже и говорить перестали, а сейчас…

– Сейчас мы к этому готовы, – перебил я и набрал в легкие побольше воздуха. – А когда мы переселимся, обживемся в новом доме и районе, и тебя все будет устраивать, мне бы хотелось жениться на тебе.

– Ты так просто делаешь мне предложение?

– А что здесь сложного? – пожал плечами я.