Глава 50

Из динамиков миниатюрного музыкального центра «Сони», подаренного местным отделением торговой сети «Бест Бай», по клетке растекается неторопливый, сиплый бас Луи Армстронга. Лично я предпочел бы альбом с рождественскими песнями Элвиса, но Рита балдеет от старого доброго джаза.

Свернувшись калачиком, она лежит рядышком со мной под пуховым одеялом на двуспальной кровати. Одежды на ней нет — именно так она мне и нравится больше всего.

Вокруг ни камер, ни репортеров, ни остальных телевизионщиков. Большая часть персонала приюта для животных тоже ушла. Власти округа приставили усиленную охрану, чтобы не подпускать ко мне протестующих, охотников за автографами и кандидатов в братство, поэтому своему помощнику я дал выходной, ведь сегодня сочельник.

Шесть месяцев назад я и предположить не мог, что так проведу канун Рождества. Да и две недели назад, когда меня посадили, тоже. Из-за шумихи, устроенной СМИ, я ни разу не получил подпитку из человечины, и сегодня Рита приготовила для меня нечто особенное: картофельные оладьи с человечиной и чудесным укропным соусом. Правда, ей пришлось пожарить их у Йена, а потом пронести сюда. Мы разогрели оладьи в микроволновке, и они уже не были такими свежими. Да чего там жаловаться.

Перегнувшись через край кровати, беру ломтик засахаренной человечины, которую передала для меня Лесли, и запиваю портвейном «Черчилль Винтаж» 1985 года. Протягиваю и то и другое Рите. Она отказывается, не проронив ни слова. Сегодня почти весь вечер она хранит печальное молчание. Я дважды спрашивал, не случилось ли чего, но она уверяет, что с ней все в порядке.

Я глажу Ритины волосы, ее голова лежит на моей груди. В это время голос Сатчмо сменяет рождественская песня Джуди Гарленд.

— Поболтаем? — спрашиваю я.

Ответа нет. Рита даже не трогает мою рану, которая все-таки начала заживать.

— Энди, — наконец произносит она, — ты скучаешь по дочери?

Не совсем та тема, которой я хотел бы касаться в постельной болтовне, и уж конечно, секса в ближайший час ждать теперь не приходится, но, наверное, это стоит обсудить.

Скучаю ли я по Энни?

Наверное, должен скучать. Тем более в канун Рождества. Наблюдая за Энни, за тем, как искренне она верит в Санта-Клауса, я и сам почти начинал верить в волшебство. Однако, положа руку на сердце, за последние три недели я ни разу о ней не вспомнил. Да это и к лучшему, честное слово. И для нее, и для меня. Впрочем, когда Ларри Кинг задал мне тот же вопрос, я солгал. Энни наверняка смотрела передачу, и мне вовсе не хотелось выглядеть в ее глазах чудовищем.

— Нет, не скучаю. А что?

Молчит. Даже плечами не пожмет.

В собачьем отделении один из псов испускает жалостный вой и тут же замолкает.

— Ты скучаешь по семье? — спрашивает Рита.

Хотел бы я знать, к чему она клонит.

По семье? По какой семье? По Рейчел и Энни? Раньше скучал, теперь с печалью покончено. Конечно, если я буду долго и упорно думать о них, во мне вновь проснется чувство утраты, возможно даже на глаза навернутся слезы. Но к чему весь этот разговор? Даже Опра не станет задавать мне таких вопросов.

Скучаю ли я по отцу и маме? Смотря что понимать под словом «скучаю».

По откровенному презрению со стороны отца? По холодному равнодушию матери? Или по тому, как вкусны они были под чесночным соусом?

Нет. Нет. И — да.

— Ты это хотела узнать?

Джуди сменяет игривая песенка Фрэнка Лоссера «Крошка, на улице холодно».

Ага. И здесь, кстати, тоже прохладно.

— К чему ты? — спрашиваю я.

Ее пугает моя бывшая семья? Она хочет, чтобы мы поженились? Или размышляет о том, как убить и съесть собственную мать?

Рита не отвечает. Я беру ее за подбородок. В глазах у нее слезы. Не пойму только, слезы радости или печали. Что-то среднее. Словно то, что у нее на уме, одновременно радует и тревожит ее.

Спустя несколько минут она приподнимается на локте и смотрит мне прямо в глаза. Я ошибался. Печали нет. Только радость.

— Я беременна.