Глава 4
— Энди!
Восемь тридцать утра. Пью «Шато Монтелена Каберне Совиньон» урожая 1998 года. На «Никелодеоне» идет «Губка Боб». Временами я переключаюсь на Пи-би-эс, чтобы посмотреть «Улицу Сезам» или «Медвежонка Барни». Лучше бы это были «Проделки Бивера», но к «Ти-ви-ленд» мы не подключены.
— Энди!
Я вновь чувствую себя шестилеткой: будто я не пошел в школу, валяюсь в кровати и смотрю телик, а мама варит мне манную кашу с бананами и поджаривает коричный тост. Небольшое отличие: на стенах нет плакатов с героями комиксов, зато повсюду раскиданы бутылки.
И мама не готовит мне завтрак.
И сердце мое больше не гоняет кровь по жилам.
— Энди!
Вот уже почти три месяца я живу в винном погребе в доме родителей, а она до сих пор ждет, что я откликнусь на зов.
Со вздохом я выключаю телевизор и встаю. Плетусь к лестнице, волоча левую ногу. Наверху стоит мама, мне виден ее силуэт в лучах света, льющегося из окон кухни.
— Сынок, папа чинит раковину. Ты не поможешь ему?
Из-за ее спины доносится голос отца:
— Лоис, не нужен мне никто! Будь добра, оставь меня в покое!
— Чепуха, — не сдается мама. — Энди будет рад помочь. Правда, милый?
Я гляжу на нее, хлопая глазами. Интересно: она свихнулась, когда я попал в аварию и умер, или когда меня забрали из приюта, и я стал обитать и столоваться у них?
Отец снова заверяет, что в моих услугах не нуждается и что нюхать вонь от разлагающегося трупа у него нет никакого желания.
— Всего несколько минут, — шепчет мама, отвернувшись от меня. — Дай ему почувствовать себя нужным.
А то я не слышу.
— Ну, чего рот разинул? — обращается она ко мне. — Давай-ка, поднимайся и помоги отцу!
Можно не обращать внимания, сидеть у себя и смотреть телевизор, но она не угомонится. Будет звать меня своим заунывным голосом, беря последний слог октавой выше. Даже телевизором ее не заглушить. Пробовал — бесполезно.
Подъем на пятнадцать ступеней из винного погреба отнимает у меня почти две минуты. И все это время отец беспрестанно ворчит: у всех нормальные семьи…
Не каждому воскресшему жмурику повезет заселиться к родителям, и не у каждого есть друг или родственник, готовый распахнуть перед ним двери своего дома. Добрая половина остается на улице или попадает в приют, а самых невезучих отправляют на органы, продают в медицинские учреждения или центры ударных испытаний. И совсем редки случаи, когда супруг или супруга принимает воскресшего обратно в свои объятия, особенно если в доме есть дети. За другие штаты не скажу, а у нас в Калифорнии управление по охране прав детства смотрит неодобрительно на тех родителей-одиночек, что пускают к себе зомби. Что касается прав на посещение ребенка — у оживших мертвецов таковых нет.
После аварии моя семилетняя дочка Энни живет в Монтерее у сестры жены. Ей сказали, что я умер. Первые несколько недель я каждый день названивал свояченице в надежде, что Энни подойдет к телефону, и я услышу ее голосок. В конце концов, номер сменили.
Я писал Энни письма, но так и не смог отправить. Первое письмо мать с отцом изъяли и уничтожили, когда я попросил у них марку. Второе исчезло из-под матраца, пока я принимал ванну. Остальные перехватывались на разных этапах пути к Энни. До почтового штемпеля дело не дошло ни разу.
Через пару месяцев я сдался. Понял, что родители скорее всего правы, и так для дочки будет лучше. По Энни я скучаю и очень хочу с ней встретиться, но вряд ли это хорошая идея. Узнать, что твой отец зомби, — какая девочка способна такое воспринять? К тому же не хочется, чтобы она запомнила меня таким, какой я сейчас. Да и сомневаюсь я, что она решит пойти со мной на пикник.
Разве только чтобы поприкалываться.
На кухне мать обрызгивает меня с ног до головы освежителем воздуха «Глейд» — уходит целый флакон, и последние капли вытряхиваются мне на макушку. У родителей целый склад «Глейда». Мама предпочитает «нейтрализующий», потому что он действует непосредственно на источник запаха. А мне нравится «свежесть сирени», хотя у «тропического» тоже приятный фруктовый аромат.
Отец лежит на спине под мойкой, головы и плеч не видно. На полу вокруг него гаечные ключи, отвертки, баллон со смазкой и разные инструменты. На тумбе рядом с раковиной стоит новехонький утилизатор отходов.
— Гарри, — говорит мама, — Энди пришел помочь.
— Не нужна мне его долбаная помощь. — Он силится открутить болт.
— Что за глупости! Сколько ты уже лежишь под раковиной? Конечно, тебе нужна помощь!
Отец вполне мог бы заплатить водопроводчику, и утилизатор установили бы меньше чем за час. Но он лучше будет три часа злиться и обзывать распоследними словами неживых людей, чем расстанется со ста двадцатью долларами. Как-никак, эксперт!.. Де-факто.
— Лоис, — бурчит он, продолжая атаковать болт, — повторяю еще раз: мне… не… нужна… помощь.
В это время гайковерт выскальзывает, отец с размаху бьется обо что-то твердое, затем выбирается из-под раковины, зажав правую руку, и отпускает такие смачные ругательства, что я бы покраснел, будь во мне кровь. Он бросается прочь из кухни, не забыв обогнуть меня за версту и задержать дыхание. В глаза мне он не смотрит.
— Отец не в духе, — объясняет мама. Таймер отключается, и она идет к духовке. — Не обращай на него внимания.
Отец не в духе с того самого дня, как я вернулся домой.
Мама достает противень с коричными булочками и толстым слоем намазывает на них сахарную глазурь.
Мне много чего хотелось бы делать из прежней жизни: ходить в кино с Рейчел; смотреть, как Энни играет в футбол; сидеть на берегу у костра и не бояться, что у кого-нибудь возникнет желание толкнуть меня в огонь. А иногда я скучаю по еде.
Вот один из главных недостатков существования в теле зомби (конечно, не считая отсутствия гражданских прав, разлагающейся плоти и визжащих при твоем появлении детей) — еда почти не имеет вкуса. Все кажется неприправленным, водянистым. Пью вино — и то не могу оценить. И никогда не напиваюсь допьяна. Для этого нужна рабочая кровеносная система. Так что ем я в основном по привычке или от скуки, практически не получая удовольствия.
И вот теперь меня одолевает ностальгия. Словно тридцать лет назад, я сижу за столом и болтаю ногами. Передо мной дымящаяся чашка горячего шоколада, а я жду, пока мама намажет глазурью коричные булочки.
Мне хочется сказать матери, что люблю ее, но я не могу. Хочу обнять, но не обнимаю — еще чего доброго испугается. Или выльет на меня второй флакон «Глейда».
Иногда я чувствую себя виноватым перед родителями за то, что им пришлось пережить. Но ведь злого умысла у меня не было. Знаю, они много для меня сделали, многим пожертвовали. Меня вполне могли оставить в приюте для животных. К счастью, родители не перестают быть родителями, даже если их сын воскресает из мертвых.
— Кушай, сынок. — Мама передает мне тарелку с булочкой, только что обмазанной глазурью.
Я улыбаюсь и сажусь за стол.
— Ой, Энди, может, поешь у себя? К нам сейчас придут гости.
