* - Божья Матерь Заступница (франц.).

Вагон был полон рабочими, — было воскресенье.

Против меня сидел каменщик, длинный и худой, как Дон—Кихот, весь спеченный солнцем, морщинистый, за–росший серой щетиной, испачканный известкой, въев–шейся в его одежду, в рыжую обувь и в руки, и не спеша жевал, поочередно отрезая кривым ножичком то ломтик сизой тугой колбасы, то кусок белого хлеба. Все в нем было по–южному сухо, коряво, все жестко и грубо, — од–ни глаза, безразлично и устало смотревшие на меня, бы–ли кротки и укоризненны.

Остальные были молодежь, итальянцы и провансаль–цы. И все они, не смолкая ни на минуту, быстро и непо–нятно говорили, разражались хохотом и орали, громко шлепали друг друга. Они то и дело, кто в лес, кто по дро–ва, затягивали "Интернационал" или хором кричали: "а bas la guerre!" [долой войну! (франц.).] — хотя никакой войны нигде не было и не предвиделось, — и залихватски свистали.

На остановке в Сэн—Рафаэле по вагону прошли с опу–щенными глазами две монахини, кланяясь и предлагая ку–пить бумажный цветок и, в придачу к нему, взять малень–кую картиночку–изображение Марсельской Божьей Матери Заступницы, Notre—Dame de la Garde. Как ровен и чист был прекрасный цвет их молодых, нежных лиц, отте–ненных черными капюшонами, как смиренны и девствен–ны склоненные ресницы, как целомудренны прямо, атти–чески падающие линии черных ряс, подпоясанных длин–но–висящим жгутом! Их встретили и проводили уханьем, визгом и мяуканьем. Я вышел вслед за ними, прошелся по платформе… Стены станции пестрели цветистыми плакатами античных руин, средневековых соборов; был тут ав–токар, полный туристов, поднимающийся по извилистой, идеально–живописной Альпийской дороге, был идеально–счастливый молодой человек, с открытой головой сидя–щий на руле в легкой и длинной машине, уносящей его к лазурному озеру, к идеально–светскому курорту… Солн–це пронизывало листья дикого винограда, вьющегося по столбам платформы, делало зелень светлой и празднич–ной, и небо ярко, невинно и молодо синело меж их гирлян–дами… Я пошел в конец поезда, где прицепливали, по–ви–димому, пустой вагон, пришедший с ветки. В самом деле, он был почти пуст. Я вскочил в него и едва успел сесть, как поезд тронулся дальше.

В вагоне сидело только двое: удивительной полноты молодая женщина, возле которой пламенели две корзи–ны с крупными томатами, а напротив нее — престранная для французского вагона фигура, одна из тех личностей, от которых уже давно отвык мой глаз: старичок–стран–ник. Женщина, несмотря на полноту и черные усики, цвела красотой и тем избытком здоровья и великолеп–ной, пурпурно–лиловой крови, которые встречаются, ка–жется, только в Провансе. А старичок был легонький, су–хонький, с босыми, темно–желтыми от загара ножками, с редкими и длинными бесцветными волосами, в кото–рых сквозил коричневый череп, в белом балахончике и с двумя белыми мешочками по бокам, надетыми крест–накрест: совсем бы русский старичок, если бы не тонко–сть и чистота черт лица. И он сидел и вслух, но так, точно в вагоне кроме него никого не было, читал. Он бегло, дружелюбно, спокойно взглянул на меня и продолжал читать:

— Seigneur, ayez pitie de nous!

— Jesus—Christ, ayez pitie de nous!*

* - Господи, помилуй нас! — Иисус Христос, помилуй нас! (франц.).

Он читал то, что было напечатано на обороте картон–ки, которую вместе с бумажным цветком раздавали мо–нахини: Litanies de Notre—Dame de la Garde [Прошения молитвенные к Божьей Матери Заступнице (франц.).]. Поезд гре–мел, но он читал ясно и с такой превосходной простотой произношения, что слышно было каждое слово. И так же, как это произношение, был прост и звук, выражение его голоса. Только все время голос его креп и все более приобретал убедительность, уверенность, что его слышат Те, к Кому обращался он.

— Pere celeste qui etes Dieu, ecoutez nous, — говорил он Богу почти так, как если бы он говорил: Monsieur le ministre, ecoutez moi*, но именно почти так, то есть не со–всем так. Он не умолял, он только почтительно просил, но все–таки с оттенком молитвы, обращения к Отцу Не–бесному:

* - Отче небесный, сущий Боже, услыши нас… Господин министр, слушайте меня (франц.).

— Espri Saint qui etes Dieu, ayez pitie de nous!

— Sainte Marie, Immaculee dans votre Conception, priez pour nous!*

* - Дух святой, сущий Бог, помилуй нас! — Пресвятая Мария, пречистая в зачатии Твоем, моли о нас! (франц.).

Женщина отвернулась к жаркому окну, за которым шли сады и виллы Булюриса, — на глаза ее навернулись слезы. У меня по голове прошел легкий холодок… Да, да, ну пусть их нет, — Jesus—Christ, Pere celeste, Sainte Marie… Ведь все равно были, есть и вовеки будут чувства, коими эти литании созданы. Есть неистребимая и сладостная потребность покорности и даже унижения перед тем высшим, что мы имеем в себе самих, совокупностью чего наделяем мы смертного или Божество и чему мы покло–няемся, возвышая самих себя, поклоняясь, всему тому высшему, что есть в нас. Есть в нас некий Дух, неизмен–но и отлично от плоти чувствуемый нами — Sant Esprit qui est Dieu, нечто такое, что для нас непостижимо, что нам, смертным, кажется бессмертным, вечным. И есть, несом–ненно есть, в нашем порочном, человеческом непороч–ность как бы нечеловеческая, неизменно нас трогающая, восхищающая, — так как же может не восхищать Образ этой непорочности чистейший и совершеннейший, пусть даже опять–таки самими нами, в силу нашей горячей по–требности, созданный? А старичок, замедляя голос, не–вольно возвышал его и говорил все проникновеннее:

— Sainte Marie, saluee par l'archange Gabriel, priez po–ur nous!

— Sainte Maria glorifiee dans vorte Assomption, priez pour nous!*

* - Пресвятая Мария, вознесением прославленная, моли о нас! — Пресвятая Мария, архангелом Гавриилом приветствуе–мая, моли о нас! (франц.)

И торжественно и светло звучали слова: saluee, glori–fiee. Разве слова все одинаковы? Разве не живут они таинственнейшей и разнообразнейшей музыкой, жизнью?

Когда–то мне было странно французское обращение к Богу, к Божьей Матери, к Спасителю на вы, потому что еще чужда была Франция и мертв был язык католиче–ской церкви. Потом я не привык к этому обращению, но почувствовал в нем, в его галльском рыцарстве, какое–то особое очарование.

Старичок читал:

— Notre—Dame de Grace, priez pour nouse!

— Notre—Dame de la Garde, Reine et Patronne de Mar–seille, priez pour nous!

* - Благодатная Владычице, моли о нас! — Божья Матерь За–ступница, Царица и Покровительница Марселя, моли о нас! (франц.).

Reine et Patronne, Царица и Покровительница… Разве не великое счастье обладать чувством, что есть все–таки Кто–то, благостно и бескорыстно царствующий над этим Марселем, над его грешной и корыстной суетой и могущий стать на его защиту в беде, в опасности? И Кто эта Reine?

— Матерь господа нашего Иисуса, за грехи мира на кресте распятого, высшую скорбь земную приявшая, выс–шей славы земной и небесной удостоенная!

Я тоже взял у монахинь цветок и картинку. Теперь я вынул эту картинку и стал рассматривать: она была преле–стна в своей наивности и традиционности, эта столь обыч–ная, ремесленная статуя Богоматери, с Ее юным, благо–стным и спокойным Ликом, с маленькой короной на голо–ве и большеглазым Младенцем, доверчиво простирающим к миру свои детские ручки с Ее рук, с Ее лона. И я вспом–нил далекое счастливое время, когда я впервые видел эту статую в действительности: было весеннее утро, и высоко в бледно–голубом небе стояла Она, Rein de Marseille, недо–ступная земным горестям и волнениям, но неизменно к ним участливая, — реяла на высокой колокольне песочно–го цвета, издалека видной с путей морских, вознесенной на желтый каменистый пик над всей гаванью, над всем го–родом со всеми его предместьями и над всеми его нагими, пустынными окрестностями, говорящими уже о близости Испании. Я смотрел на картинку и мысленно повторял за старичком:

— Вы, Кто первая встречаете благословением прибы–вающих и последняя провожаете им отходящих…

— Неисчерпаемое сокровище наше…

— Никогда не оставляющая наши мольбы напрас–ными…

— Нами именуемая нашей Доброй Матерью…

— Покровительница рыбаков и корабельщиков…

— Верный путеводитель проповедующих Слово Божие язычникам…

— Охраняющая в битвах наших воинов…

— В чье святилище входим мы с такой радостью…

— Благодатная Звезда морей…

— Маяк Блистающий, указующий нам среди бурь га–вань спокойную…

— Вы, на руках своих несущая Повелителя ветров и бурных волн…

— Это хорошо, не правда ли? — прерывая чтение, об–ратился ко мне старичок так, точно мы были всю жизнь знакомы.

— Очень хорошо, — ответил я от всей души.

Он это почувствовал и спросил, как добрый учитель понятливого школьника:

— А почему?

И тотчас же ответил сам:

— Потому, что здесь выражается все самое прекрас–ное, что есть в человеческой душе.

— Да, — сказал я. — И нет казни достойной для того, кто посягает хотя бы вот на такие картинки.

Он поглядел на меня, подумал.

— Вы англичанин? — спросил он.

— Нет, русский.

Он легонько улыбнулся.

— Да, конечно, не англичанин. Я так и думал. Англича–не никогда не сидят, например, в вагоне просто, ничего не делая: или пристально смотрят в окно, точно изучая что–то, или читают… Ну, да, вы русский. И я знаю, сколь–ко страданий и гонений терпит теперь Россия…

И, опять подумав, помедлив немного, стал дочитывать:

— Утешительница скорбных душ и прибежище бед–ных рыбаков…

— Посредница милосердная между небом и нами…

— Надежда наша в жизни и сопутница в час смерт–ный…

— Бдящая над колыбелью нашей и благословляющая нашу могилу…

— Царица земли и небес, молитесь за нас!

И он перекрестился, вздохнул и просто и убежденно сказал, пряча картинку за пазуху:

— C'est tres bon, ca! [Это очень хорошо! (франц.).]

— Ah oui [О, да! (франц.).], — прошептала полная женщина с застенчи–вой улыбкой сквозь сиявшие на глазах слезы, — notre berceau et notr tombe… [наша колыбель и наша могила… (франц.).]

За окном слепило солнце и море. Был туннель, грохот, тьма и вонь каменного угля, потом блеск, лазурь, све–жесть морского воздуха, красно–лиловые скалы и синие, синие заливы… Вдруг раздался треск и сверкнули брызги стекла, — вдребезги рассыпалась бутылка, вылетевшая из окна и ловко угодившая в телеграфный столб…

Это забавлялась молодежь.

Приморские Альпы, 1925

Воды многие