После того как это произошло, я несколько секунд смотрел, как из его головы хлещет на сено кровь, а потом бегом бросился на нижнее поле, найти отца. Когда я сказал, что Лейтон сильно поранился, даже застрелился, лицо у отца окаменело и он побежал в сторону амбара. Я никогда еще не видел, чтоб он бегал. Получалось неграциозно. А я остался стоять в поле, не зная, куда пойти. Присел прямо там, где стоял, сорвал какую-то травинку, а потом побежал к дому и спрятался в туалет. Смотрел там на черно-белые почтовые открытки с изображениями пароходов, которые сам же и наклеил на стену, и ждал, пока знакомый рев Джорджины не скажет мне, что отец везет Лейтона в больницу. Но мотор не заводился. Через какое-то время я услышал шаги на крыльце, а потом – как отец что-то говорит по телефону на кухне. Прищурившись, я воображал, будто пароходы плывут не по морю, а по земле, через взгорья прямиком к нашему ранчо, чтобы увезти нас в Японию. А мы один за другим силились втащить свой багаж по крутому трапу на просторную палубу гигантского корабля.

Наконец я услышал скрип земли под колесами и, выглянув через заиндевевшее окно, увидел расплывчатые очертания полицейской машины. Отец разговаривал с двумя полицейскими. Потом приехала скорая помощь. Даже когда она уже уехала, не включая мигалку, я все сидел в туалете со своими пароходами. Думал, сейчас придут задавать мне вопросы, но никто так и не пришел. Только Грейси, через какое-то время. Она плакала и просто села рядом со мной, обняла меня, и так мы лежали на полу довольно долго и не сказали друг другу ни слова, но я никогда ни к кому не чувствовал себя ближе, чем тогда к ней.