Через тридцать минут я завершил свою утреннюю детоксикацию и вышел из своей хозяйской спальни, чувствуя себя заново родившимся. На мне был тот самый серый костюм в полоску, который для меня приготовила Гвинн. На левом запястье красовались тонкие и элегантные золотые часы «Булгари» за 18 тысяч долларов. В былые времена, до появления Герцогини, я носил большой массивный золотой «ролекс». Но Герцогиня, считавшая себя законодательницей хорошего тона, изящества и элегантности, немедленно велела мне с ним расстаться, объяснив, что носить такие часы — признак неотесанности. Я так и не мог понять, откуда она могла знать такие вещи, учитывая, что на самых красивых часах, которые она видела в детстве в Бруклине, наверное, были нарисованы герои Диснея. Но, так или иначе, она в этом разбиралась, и я обычно к ней прислушивался.

Впрочем, неважно. У меня все равно была еще одна вещичка, которой я очень гордился: потрясающая пара сделанных на заказ ковбойских сапог из черной крокодиловой кожи ручной выделки. На каждый сапог пошла целиком кожа одного животного, и поэтому на них не было ни одного шва. Они стоили мне 2400 долларов, и я просто обожал их. Герцогиня, естественно, их презирала. Сегодня я с особой гордостью надел их, надеясь таким образом ясно продемонстрировать жене, что меня нельзя просто так третировать, пусть она только что именно это и сделала.

Я зашел в комнату Чэндлер, чтобы дать волю своей отцовской любви, — это было мое самое любимое время дня. Чэндлер была единственной по-настоящему чистой частью моей жизни. Каждый раз, когда я брал ее на руки, мне казалось, что я смогу обуздать хаос и безумие.

Приближаясь к детской, я чувствовал, как у меня улучшается настроение. Ей было почти пять месяцев, и она была само совершенство. Но когда я открыл дверь Чэнни — вот это удар! Там была еще и ее мамочка! Она все это время пряталась в комнате Чэнни и ждала, когда я приду!

Они сидели посреди комнаты, на самом мягком, самом прекрасном розовом ковре, какой только можно было вообразить. Это была еще одна невероятно дорогая деталь, добавленная в детскую комнату мамочкой (в прошлом — Подающим Надежды Декоратором), которая, черт возьми, выглядела прекрасно! Чэндлер сидела между слегка разведенных (слегка разведенных!) ног свой мамы; своей нежной спинкой она слегка привалилась к твердому мамочкиному животику, а мамочка поддерживала ее, обнимая ее животик. Обе они выглядели великолепно. Чэнни была копией своей матери, она унаследовала от нее живые голубые глаза и восхитительные скулы.

Я глубоко вдохнул, чтобы сполна насладиться ароматом детской. А-ах! Как там пахло детской присыпкой, детским шампунем и детскими влажными салфетками! Я еще раз вдохнул — на этот раз, чтобы насладиться запахом мамочки. А-ах! Запах ее бог знает откуда привезенных четырехсотдолларового шампуня и кондиционера! А ее гипоаллергенный, сделанный по специальному заказу кондиционер для кожи «Килс», а этот легкий намек на духи «Коко», которыми она так беззаботно душилась! Я почувствовал очень приятное возбуждение во всей моей нервной системе и во всех соответствующих местах.

Сама комната была совершенно идеальна, просто маленькая розовая страна чудес. Повсюду были прихотливо расставлены мягкие игрушки. Справа стояли белая кроватка и детская переноска для ребенка, сделанные на заказ у «Беллини» с Мэдисон-авеню: дешевка, всего-то 60 тысяч долларов (мамочка наносит ответный удар)! Над кроваткой висел розово-белый подвесной мобиль, который умел играть двенадцать песенок из диснеевских мультиков, а в это время потрясающе реалистично исполненные диснеевские персонажи снова и снова кружились, весело покачиваясь на пружинке. Это была еще одна деталь интерьера, сделанная по эскизу моего дорогого Подающего Надежды Декоратора и стоившая всего лишь 9 тысяч долларов. За подвесную игрушку?! Да какая разница? Это же комната Чэндлер, самая прекрасная комната в доме!

Я остановился и посмотрел на жену и дочь. Неожиданно у меня в голове возникли слова «дух захватывает». Чэндлер была совсем голенькая. Ее оливковая кожа была нежной, как масло, и абсолютно безупречной.

А рядом сидела ее мамочка, одетая так, чтобы сразу сразить наповал или, в моем случае, чтобы посильнее помучить. На мамочке было ярко-розовое коротенькое платье без рукавов с огромным декольте. Как потрясающе выглядела ее ложбинка между грудями! Ее восхитительная грива золотистых волос сверкала в лучах утреннего солнца. Платье на бедрах у нее задралось, и мне все было видно аж до талии. В этой картине чего-то не хватало… Но чего? Я никак не мог сообразить и поэтому оставил эту мысль, просто продолжая глазеть. Ее колени были слегка согнуты, и я осмотрел ее ноги по всей длине. Туфли были прекрасно подобраны под цвет платья, совпадая с ним в мельчайших оттенках. Туфли от Маноло Бланика были, наверное, куплены не меньше чем за тысячу баксов, но если хотите знать, о чем я думал в тот момент, то пожалуйста: они того стоили.

В моей голове роилось столько мыслей, что я никак не мог привести их в порядок. Я хотел свою жену сильнее, чем когда-либо… но здесь же была еще и моя дочка… правда, она такая маленькая, что это не имело значения. А как же Герцогиня? Простила ли она меня? Я хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов. Я любил свою жену… Я любил свою жизнь… Я любил свою дочку. Я не хотел их терять. Поэтому я в ту же самую секунду принял решение: все, завязываю. Да! Больше никаких шлюх! Никаких полуночных полетов на вертолете! И больше никаких наркотиков — во всяком случае не в таких дозах.

Я хотел заговорить, отдать себя на милость суда, но не успел. Чэндлер меня опередила. Моя дочка! Маленький гений! Она улыбнулась от уха до уха! И сказала своим голоском:

— Па-па-па-па-па-па-па…

— Доброе утро, папочка, — сказала мамочка голоском маленькой девочки.

Как это было прекрасно! Как невероятно сексуально!

— Папочка, неужели ты с утра меня не поцелуешь? Я так этого хочу!

Ух! Неужели все так легко получится? Я незаметно скрестил пальцы и решил рискнуть.

— А вы обе меня поцелуете? И мамочка, и дочка? — я вытянул губы и посмотрел на мамочку самым лучшим своим щенячьим взглядом. А сам тем временем возносил молитву Господу.

— Ну нет, — ответила мамочка, и папочка сразу сдулся, — папочка теперь очень, очень долго не будет целовать мамочку. Но его доченька очень хочет, чтобы он ее поцеловал. Правда, Чэнни?

А мамочка продолжала сюсюкать своим детским голоском:

— Ну, Чэнни, теперь ползи к папочке. А ты, папочка, наклонись, чтобы Чэнни могла подползти к тебе. Ладно, папочка?

Я сделал шаг вперед.

— Достаточно, — предупредила мамочка, поднимая правую руку, — а теперь наклонись так, как мамочка велела.

Я сделал так, как она велела. В конце концов, кто я такой, чтобы спорить с обольстительной Герцогиней? Мамочка положила Чэндлер на ковер и очень нежно подтолкнула ее вперед. Чэндлер поползла ко мне со скоростью улитки, пыхтя «па-па-па-па-па-па».

О-о-о! Какое счастье! Что за joie de vivre! Разве я не самый счастливый человек на свете?

— Иди ко мне, — сказал я Чэндлер, — иди к папе, моя сладкая!

Я посмотрел на мамочку, медленно опуская глаза… и…

— Черт возьми, Надин, ты что, с ума сошла? Что ты…

— Что случилось, папочка? Я надеюсь, ты не увидел ничего такого, чего бы тебе хотелось получить, потому что больше ты этого не получишь, — невинно ответила мамочка, Подающее Надежды Динамо, еще шире расставив свои потрясающие ноги и задрав юбку еще выше на бедрах. Боже, да она без трусиков! Ее нежная розовая вульва была нацелена прямо на меня и так и блестела от желания. Все, что на мамочке было, — это маленький клочок нежного светло-персикового пуха прямо над лобком, и больше ничего.

Я сделал единственное, что в такой ситуации может сделать разумный муж: принялся унижаться, как жалкий пес, которым и был на самом деле.

— Пожалуйста, милая, ты же знаешь, что я и так чувствую себя виноватым из-за того, что случилось ночью. Богом клянусь, никогда…

— Прибереги это до следующего года, — ответила мамочка, помахав мне ручкой, — мамочка знает, как ты любишь клясться господом богом о том, и о сем, и о чем угодно, когда ты готов взорваться от желаний. Папочка, не трать время зря, потому что мамочка только-только за тебя взялась. Теперь ты будешь видеть дома только короткие, короткие и еще более короткие юбки! Да-да, папа! Ничего, кроме коротких юбок, никакого нижнего белья, и только это…

Сказав это весьма надменно, соблазнительная мамочка уперлась за спиной руками в пол и откинулась назад. Затем она использовала кончики каблуков своих туфель от Маноло Бланика так, как не приходило в голову ни одному дизайнеру обуви: она превратила их в эротические оси вращения и принялась сдвигать и раздвигать свои соблазнительные ноги, сдвигать и раздвигать, пока, наконец, на третьем круге не раздвинула их так широко, что ее колени почти коснулись великолепного розового ковра. Тут она спросила:

— Что-то не так, папочка? Ты не очень хорошо выглядишь.

Не буду утверждать, что я видел такое впервые. На самом деле, мамочка уже не раз так меня динамила. Я помню лифты, теннисные корты, общественные парковки и даже Белый дом. Не было такого места, где можно было бы чувствовать себя в безопасности от мамочки. Но как же мне каждый раз было хреново! Я чувствовал себя боксером, который пропустил удар и оказался в нокауте — причем навсегда!

Дело осложнялось тем, что Чэндлер остановилась на полпути и решила внимательно изучить восхитительный розовый ковер. Она вытаскивала из него нитки и явно обнаружила там нечто совершенно замечательное. Она не обращала никакого внимания на то, что творилось вокруг нее.

Я еще раз попытался извиниться, но в ответ мамочка засунула указательный палец правой руки в рот и принялась его сосать. Вот тут я лишился дара речи. Она, похоже, понимала, что только что отправила меня в нокаут, поэтому медленно вынула палец изо рта и детским голоском произнесла вот что:

— О-о-о, бедный, бедный папа. Он так любит признавать свою вину, когда понимает, что сейчас кончит в штаны, правда, папа?

Я не мог поверить своим глазам и только думал, происходит ли нечто подобное у других семейных пар?

— Ну, папочка, теперь слишком поздно для извинений, — она поджала свои соблазнительные губки и медленно покачала головой, как делают люди, когда чувствуют, что только что поведали вам какую-то невероятно важную истину, — какой позор, что папочке так нравится летать по городу на своем вертолете среди ночи после того, как он бог знает чем занимался, а ведь мамочка так его любит, и сейчас ей ничего другого не хочется, как только заниматься с папочкой целый день любовью! А чего мамочке хочется больше всего, так это чтобы папочка поцеловал ее в свое любимое местечко, как раз туда, куда он сейчас смотрит.

После этого мамочка снова поджала губы и скорчила недовольную гримаску:

— О-о-о! Бедный, бедный папочка! Этого больше не случится, даже если папочка останется последним мужчиной на земле.

По сути дела мамочка решила уподобиться ООН и ввести всемирное эмбарго на секс.

— Папочка сможет заняться любовью с мамочкой только на Новый год.

— Что?! Ну, это уже наглость!

— И то если он до этого будет хорошим мальчиком. А если папочка совершит хоть одну ошибку, то он будет ждать до Дня сурка!

И в этот момент, как раз когда я собирался опуститься в небывалые ранее бездны унижения, до меня что-то дошло. О боже! Она уже проиграла! Сказать ей сразу или нет? Нет уж, хрен. Слишком хороший спектакль!

Мамочка продолжала детским голоском:

— Вот я еще о чем думаю, папочка: я думаю, пора мамочке достать свои шелковые чулки на подвязках и начать носить их дома. Мы ведь все знаем, как папочка любит мамочкины шелковые чулки на подвязках, правда, папочка?

Я жадно кивнул.

Мамочка продолжала:

— О да, мы знаем! А мамочке так надоело ходить в нижнем белье — у-у-ух! И она решила все его выбросить! Так что успехов тебе, папа!

Не пора ли ее остановить? О, пока еще нет!

— Ты в ближайшее время будешь видеть повсюду в доме очень много нижнего белья. Но, конечно, не забывай про эмбарго, тебе строжайше запрещено к нему прикасаться. И никакой мастурбации, папочка. Пока мамочка тебе не разрешит, держи руки по швам. Ты меня понял, папочка?

Я ощущал все большую уверенность и невинно спросил:

— А как же ты, мамочка? Что ты собираешься делать?

— О, мамочка прекрасно умеет себя ублажать. О-о-о… о-о-о… о-о-о, — застонала моя фотомодель, — мамочка возбуждается при одной мысли об этом! Папочка, я надеюсь, ты уже возненавидел вертолеты?

Тогда я решил нанести решающий удар:

— Ну не знаю, мамочка, я думаю, это все слова. Ублажать себя? Я тебе не верю.

Мамочка сжала свои соблазнительные губки и медленно покачала головой, а потом сказала:

— Ну, значит, пришло время преподать папочке первый урок.

Ага, дела идут на лад! Чэндлер тем временем продолжала увлеченно изучать ковер и не обращала на нас никакого внимания.

— Сейчас мамочка хочет, чтобы папочка внимательно смотрел на мамочкину руку, иначе День сурка превратится в пасхальное воскресенье быстрее, чем папочка успеет сказать: «Сейчас кончу!» Ты понял, кто здесь командует, правда, папочка?

Я затягивал время, готовясь взорвать свою бомбу:

— Да, мамочка, но что же ты будешь делать своей рукой?

— Т-с-с, — сказала мамочка, тут же засунула палец себе в рот и принялась сосать его до тех пор, пока он не заблестел от ее слюны в лучах утреннего солнца, а потом медленно, грациозно, сладострастно отправилась на юг… через свое огромное декольте… мимо ложбинки… мимо пупка… вниз, вниз, прямо в…

— Остановись-ка, — сказал я, поднимая правую руку, — я бы на твоем месте этого не делал!

Мамочка была потрясена. Она была просто в ярости! Похоже, что она ждала этого волшебного момента с не меньшим нетерпением, чем я. Но все зашло слишком далеко. Пришла пора взорвать бомбу. Но прежде чем я открыл рот, мамочка еще успела пролепетать:

— Ну вот, ты сам виноват! Теперь никаких поцелуев и никакого секса до… до Четвертого июля!

— Мамочка! А как насчет Рокко и Рокко?

Мамочка в замешательстве замерла:

— В каком смысле?

Я нагнулся вперед и поднял Чэндлер с великолепного розового ковра, прижал ее к груди и изо всех сил расцеловал в обе щечки. И когда она оказалась вне опасности, я сказал:

— Папочка хочет кое-что рассказать мамочке. А когда он закончит, мамочка будет рада, что папочка остановил ее до того, как она сделала то, что собиралась делать. И тогда она простит его за все, что он сделал, договорились?

Никакой реакции.

— Прекрасно, — сказал я, — итак, послушаем историю про маленькую розовую спальню в Олд-Бруквилле на Лонг-Айленде. Мамочка хочет ее услышать?

Мамочка кивнула, ее безупречное лицо фотомодели выражало полную растерянность:

— Мамочка обещает держать свои ноги широко-широко раскрытыми, пока папочка будет говорить?

Она кивнула медленно, будто во сне.

— Вот и отлично, потому что папочке этот вид нравится больше всего на свете, он вдохновляет его на то, чтобы прямо сейчас рассказать ей свою историю! Итак, жила-была маленькая розовая спальня на третьем этаже большого каменного особняка, стоявшего посреди прекрасного поместья в лучшей части Лонг-Айленда. А у людей, которые в нем жили, было много-много денег. Но — мамочка, внимание, начинается очень важная часть этой истории, — среди всех богатств, которыми владели эти люди, было нечто более ценное, чем все остальные их богатства вместе взятые, — их маленькая дочка.

На папу этой маленькой девочки работало очень-очень много людей, и большинство из них были очень-очень молоды и не очень хорошо воспитаны, поэтому мамочка и папочка решили построить вокруг своего поместья высокую-превысокую железную ограду, чтобы все эти молодые люди не могли приходить к ним в гости без приглашения. Но, мамочка, ты просто не поверишь: они все равно приходили!

Я остановился и внимательно посмотрел прямо в медленно бледневшее лицо мамочки. Потом продолжил:

— Со временем мамочке и папочке все это так надоело, что они взяли и наняли двух телохранителей, которые постоянно заботились о папочке и мамочке. И послушай, как смешно получилось: обоих телохранителей звали Рокко!

Я снова остановился и внимательно вгляделся в красивое мамочкино лицо. Теперь она была бледнее смерти. Я продолжал.

— Так вот, Рокко и Рокко проводили все свое время в чудесном маленьком домике для охраны, который стоял в самом дальнем углу двора. А так как мамочка маленькой девочки из этой истории всегда любила все делать правильно, то она выяснила, где продается лучшая охранная аппаратура, и в конце концов купила самые новые и самые большие телевизионные камеры, показывающие самое ясное, яркое и детальное изображение, какое только можно купить за деньги. И самое интересное, мамочка, то, что они все это показывали в цвете! О да!

Ноги мамочки все еще были широко раздвинуты, и вся ее краса была все еще видна, но я продолжал:

— Так вот, два месяца назад, в одно прекрасное дождливое воскресное утро, мамочка и папочка лежали в кроватке, и мамочка рассказывала папочке, что она прочитала статью, в которой было написано, как плохо некоторые няньки и домоправительницы обращаются с детьми, о которых они должны заботиться. Папочка был так расстроен, что предложил мамочке установить две скрытых камеры и микрофон с речевым управлением в той самой розовой спальне, о которой я рассказывал в самом начале своей истории!

И одна из этих скрытых камер находится как раз за плечом у папочки, — я махнул рукой в сторону маленькой дырочки в стене, — и так получилось, мамочка, что она направлена как раз на самую лучшую часть твоего великолепного тела.

Тут ноги стремительно сомкнулись, что твои двери в банковский депозитарий.

— И так как мы очень-очень любим нашу Чэнни, то изображение из этой комнаты постоянно передается на большой, 32-дюймовый телевизионный экран как раз в том самом домике охраны. Мамочка, улыбнись! Тебя снимает скрытая камера!

Примерно на одну восьмую долю секунды мамочка замерла. Затем, как будто кто-то пропустил через великолепный розовый ковер десять тысяч вольт, она вскочила и завизжала:

— Черт побери! Черт тебя побери! О господи! Это просто невероятно! Черт! Черт! Черт!

Она подбежала к окну, глянула на домик охраны… потом развернулась и побежала обратно, и тут… БУМ! — мамочка упала, потому что одна из эротических осей на ее обалденных туфлях сломалась.

Но лежала мамочка только одну секунду. Она встала на четвереньки со скоростью и ловкостью борца мирового класса, а затем вскочила на ноги. К моему полнейшему удивлению, она рывком распахнула дверь, выбежала из комнаты и с грохотом захлопнула ее за собой, как будто ее вообще не интересовало, что подумает об этом шуме весь наш причудливый зверинец. И скрылась из виду.

— Ну что же, — сказал я Чэнни, — настоящей Марте Стюарт, безусловно, не понравилось бы это громкое хлопанье дверями, правда, моя сладкая?

После этого я вознес в душе молитву Господу, попросив его — но не слишком настойчиво, — чтобы он не дал Чэнни выйти замуж за такого парня, как я. И пусть она даже никогда с такими не встречается. Прямо скажем, из меня плохой Муж года. Потом я отнес Чэндлер вниз, сдал на руки Марсии, болтливой ямайской няне, и кратчайшим путем отправился в домик охраны: мне совсем не хотелось, чтобы запись мамочки попала в Голливуд, в пилотный выпуск «Богатых и никчемных».