Французский посол, открыв рот, в изумлении взирал то на карту невероятных по масштабу российских владений, то на странного мужичонку, который скромно потупился в раболепном полупоклоне.
«Что же это за нация такая? – в который раз изумлялся про себя де Сегюр. – По мелочи и украсть не гнушающаяся, а по-крупному континенты к ногам своих правителей бросающая! Поголовно темная и забитая и в то же время полна самородков с умами пытливыми, способными к самообразованию до того, что даже карты мировые на невиданных шкурах выделывает! Причем в подробностях необычайных! А в ссылке, куда за воровство сосланы, еще и энциклопедии многотомные о своих же тиранах сочиняют!» Граф тоскливо глядел на карту. Постепенно в его сердце стало закрадываться ноющее беспокойство.
Настроение Екатерины менялось к лучшему с той же неудержимостью, с какой оно портилось у де Сегюра. Горделиво приосанившись и одобрительно кивнув губернатору, который, как казалось Резанову, вот-вот должен был обмочиться от радости, императрица одобрительно поглядела на Голикова.
– А ты, Иван Иванович, не стесняй себя, сказывай, какие такие деяния совершил этот твой Шелихов? Пусть послы иностранные тоже знают, куда я ступила ногой моего народа!
Екатерина с гордостью покосилась на скисшего посланника.
– Матушка-императрица! – воскликнул Голиков. – О деяниях сего мужа достойного я знаю не понаслышке. Вот ужо двадцать лет как состою с ним в партнерстве. И вместе мы, объединив однажды наши капиталы, отправились, матушка, наперекор стихиям, расширять владения державы, тебе Господом дарованной!
– Ну уж так и «расширять», – усмехнулась императрица. – Небось о себе-то тоже не забыли!
– Никак нет, матушка! Как можно, деньги-то мы тогда не все свои вложили! Заимствовали, да премного! Надобно нам было три корабля построить, чтобы отправиться, как задумал Григорий Иванович, с двумя сотнями промышленников не куда-нибудь, а к американским берегам. Ибо было нам известно по ту пору, что у берегов этих несметное число морского бобра обитает! А шкура зверька этого, матушка, в Китае, в кантоне, до того ценится, что ежели хорошего качества их туда доставить, то большая выгода от того предприятия заиметься может! И вот отправился Григорий Иванович со товарищи и с женой своею, красавицей Натальей Алексеевной, что из знатного роду приходится, в эти земли неизведанные. И провели там долгих три года! А когда вернулися оне, матушка, то не то что мы все долги свои возвернули, но еще новых кораблей построить смогли. Ибо теперича по указанию Григория Ивановича колония наша там основалася! И стоит она на огромном острове, называемом Кадьяк. И живут там аж пятьдесят тыщ усмиренных дикарей, кои теперь с благоговением принимают, матушка, твое царственное покровительство! Дозволь, матушка-государыня, нам вместе предстать перед очами твоими, чтобы господин Шелихов, сотоварищ мой, Григорий Иванович, мог сам поведать тебе о свершениях своих.
«Хорош, ничего не скажешь, – в восхищении думал, глядя на Голикова, Резанов. – Это же надо, как красиво купчина преподнес просьбу свою!» То, что получение благословения на издание «Величайших деяний» было на самом деле лишь прелюдией к истинному прошению Голикова, Резанов теперь ни на йоту не сомневался. Всю его скуку как рукой сняло. С замиранием сердца слушал он рассказ купца о неведомых землях. Удивительными и необъяснимыми казались ему поступки этих незнакомых людей, которые в глазах его выглядели какими-то великанами. Ибо только великанам было под силу свершить такие деяния, о которых говорил купец.
«Это же надо?! Усмирить тысячи непокорных туземцев и привести их под корону империи Российской! – поражался Резанов. – Это ли не величие деяний?! Это ли не подвиг?!» Щеки молодого капитана продолжали пылать. Правда, теперь не от личных обид, а от вдруг открывшихся перед ним головокружительных горизонтов.
– Ну что ж, вези в Петербург купца своего. К декабрю управишься – приму вас перед Рождеством…
Императрица встала, губернатор, находившийся в эйфории от столь удачной первой же аудиенции, с застывшей на лице глупой улыбкой бегал от Екатерины к ее секретарю Захару, проверяя, не перепутал ли чего последний и правильно ли записал высочайший рескрипт. Де Сегюр сосредоточенно смотрел на карту.
Из мечтаний, в которые унесся Николя, наслушавшись рассказов о далеких путешествиях, – туда, далеко, на окраины земли, за горизонты бурных вод неведомых океанов, к неизведанным островам и землям, его вывел резкий голос императрицы. Он и не заметил, как зала опустела. Остались только Екатерина и Захар, который, склонившись к уху императрицы, что-то ей рассказывал, показывая на письмо.
– Какой наглец! – бушевала императрица. – Да пусть только посмеет! В кандалы, в крепость посажу! И не посмотрю на прошлые заслуги! Да как он смеет мне указывать?!
Гнев, как всегда, придал уверенности ее движениям. Императрица встала и, не оглядываясь, царственной походкой пошла к двери.
– И передай Платону Александровичу, что ему нечего бояться этого одноглазого киклопа! Хотя, впрочем, попроси его ко мне, я сама ему все объясню… Ишь ты! «Больной зуб он вырвет»! Я ему покажу аллегории! Пусть сидит в своем Крыму да помалкивает…
Императрица удалилась для полуденного отдыха на свою половину, но ее голос еще долго доносился до оставшегося в комнате Резанова.
Николя расслабился, сладко потянулся и повел затекшими от многочасового стояния плечами. К кому относился взрыв императорского гнева, он понял. Просьбу Державина он выполнил. О «новости», которая того интересовала, он ему завтра и доложит. Более Резанова ничего не интересовало. Еще несколько часов назад его одолевало чувство досады и несправедливости к нему со стороны Екатерины, которая, кстати, опять не обратила на него ни малейшего внимания. Но сейчас это вдруг перестало его волновать. Он смотрел на карту необъятных просторов России и думал о том, как смешны его чаяния и желания. Какими тщетными и мелкими вдруг показались все устремления, которые еще совсем недавно всецело занимали его! Всего несколько часов, а какими переломными они могут порою стать в жизни человека. Особенно когда ему всего двадцать три года.
В тот день из приемной залы губернаторского дворца в Курске капитан Резанов вышел совсем другим человеком. Это был не прежний Николя Резанов, а совершенно другой Николай Петрович Резанов. Впрочем, известно это было пока только его судьбе. Даже сам молодой человек этой перемены пока не ощущал.
Был еще один человек, на которого эта утренняя аудиенция у императрицы произвела неизгладимое впечатление.
На следующее утро с курьером, прямо из Курска, через Киев и Будапешт и далее через Женеву, в Париж полетела шифрованная депеша с подробным докладом о необычайной активизации России в бассейне Восточного океана и у берегов Северной Америки, с возможной угрозой для французского Индокитая и Тонкинского региона.
Людовику XVI, которому было адресовано это письмо, оставалось царствовать всего два года. Ничто не предвещало грядущих революционных событий. Впрочем, известно, что прочнее всего общественная формация выглядит непосредственно накануне своего крушения. Поэтому король, всегда недолюбливавший и презиравший, как и все Бурбоны, Россию и напуганный письмом де Сегюра, наконец сдастся на уговоры и войдет в коалицию со смертельным врагом России на ее южных рубежах – Турцией. И напрасно. На самом деле только Екатерина могла защитить его пустую голову от гильотины. Только она обладала в то время могучей армией с легендарным Суворовым во главе, способной на молниеносные карательные экспедиции, на которую бедняга король мог бы опереться в попытке сохранить свой трон. Но он принял другое решение. Ошибочное, как покажет в дальнейшем история, но неизбежное. И до Русско-турецкой войны 1787 года – седьмой по счету за последние двести лет – оставалось всего несколько месяцев.
Судьба бывает подчас равнодушна к одним и благосклонна к другим. Несмотря на то что самому Людовику XVI все еще казалось, что именно он ее баловень, судьба уже позабыла о нем. Для нее ведь нет «прошлого» или «будущего». Для судьбы время едино. Для нее звонкий стук о доски эшафота скатившейся из-под ножа гильотины головы короля уже прозвучал.
