Прямо посередине Вознесенского проспекта, поднимая снежную пыль и сгоняя к обочине встречные и попутные экипажи, неслась, поблескивая черным лаком, дорогая карета на санном ходу, запряженная четверкой великолепных лошадей. Впереди кареты, как бы рассекая движение, летела запряженная в сани тройка с шестью вооруженными казаками. Точно такой же «экипаж сопровождения» следовал и за каретой.

Гиканье и улюлюканье раскрасневшихся на морозе казаков да щелчки кнутов возничих далеко разносились по морозному воздуху.

Пролетев мимо лесов строящегося Исаакия, прогрохотав подковами по чугунному Синему мосту, кортеж на полном ходу свернул на набережную Мойки и остановился у классической колоннады богатого четырехэтажного дома.

Казаки, соскочив с повозок, плотным кольцом окружили карету. На заиндевевшем оконце дрогнула шторка. Казачий есаул, отвернув подножку, распахнул дверцу кареты. Упитанный господин в бобровой шубе, сверкнув стеклами очков на вытянувшегося во фрунт есаула, проворно выбрался из кареты и тут же скрылся в дверях парадного подъезда.

Заметно расслабившись, казаки и возничие, накинув на разгоряченных лошадей попоны, отогнали в сторону карету и сани, освобождая подступы к парадной.

На фронтоне дома, над большим греческим портиком, поблескивая золотом на солнце, светились надпись: «Российская Американская Компания». У подъезда небольшая медная табличка извещала, что здесь также располагалась и редакция литературного альманаха «Полярная звезда». Широкая мраморная лестница в стиле ампир, изгибаясь, вела из вестибюля вверх. Несмотря на свою комплекцию, владелец шикарного экипажа лихо взбежал по ступеням и скрылся во внутренних покоях.

В центре просторного кабинета управляющего канцелярией Российской Американской Компании Кондратия Федоровича Рылеева за огромным, карельской березы с инкрустацией, столом сидели шесть человек. Это был свет петербургского высшего общества, а заодно делового и финансового мира империи. Несколько стульев оставались свободны — очевидно, ждали кого-то еще. Совещание, которое экстренно созвал Рылеев, решено было считать тайным. Поэтому с раннего утра слуги, так же как и работники редакции внизу, были отпущены. Рылеев, вместе со своим помощником Сомовым, распоряжался всем самостоятельно. Впрочем, все было приготовлено заранее. На маленьких столиках на колесах, вдоль стен вокруг стола стояли тарелки с печеньем и легкими закусками. В графинах поблескивали водки, настойки и вина. В углу уютно пылал камин. Во времена повального увлечения петербургского высшего света всевозможными тайными обществами и ложами секретность никого не удивляла. И тем ни менее у собравшихся оснований для скрытности было больше, чем у кого-либо.

Во главе стола, прямо напротив Рылеева, сверкал золотом эполетов и бриллиантами орденов член финансового комитета Кабинета министров, председатель российского вольного экономического общества, адмирал флота его императорского величества, граф Николай Семенович Мордвинов. Помимо многочисленных государственных постов и титулов, он являлся еще и владельцем одного из крупнейших пакетов акций Российской Американской Компании. Рядом, наклонившись к нему и приглушенно что-то рассказывая, сидел бывший госсекретарь безвременно ушедшего императора Александра I, он же бывший генерал-губернатор Сибири, знаменитый российский реформатор Михаил Михайлович Сперанский. То, что Сперанский тоже оказался владельцем крупного пакета акций компании — настолько крупного, что руководство не могло обойти его приглашением на внеочередное собрание акционеров, — по-видимому, явилось для Мордвинова полной неожиданностью. Адмирал хмуро покачивал головой на тихие, слышные только ему слова Сперанского, слушая его вполуха. Сбоку от них, делая какие-то быстрые пометки на листе бумаги, сидел председатель правления Российского медного банка Петр Ильич Севернин, также входивший в совет директоров компании. Петербургский городской голова, купец первой гильдии Николай Иванович Косков, пользуясь затянувшейся паузой и умастив кусок осетрины французской горчицей, отогревался после мороза вишневой наливкой. У окна, глядя на застывшую набережную Мойки, задумчиво курил Сергей Семенович Уваров, председатель правления Коммерческого банка. Как и все присутствующие, будучи членом совета директоров, он входил в высший эшелон власти Российской Американской Компании. С наслаждением затягиваясь сигарой, Уваров наблюдал сквозь заиндевевшее стекло, как будочник, стоявший на посту у въезда на мост, охлопывал себя руками и приплясывал, греясь у костра. Судя по всему, кого-то ожидали…

И как бы в подтверждение, дверь наконец распахнулась, и Орест Михайлович Сомов, исполнявший по протекции Рылеева обязанности столоначальника компании, чуть ли не под ручку ввел последнего участника этого странного собрания.

— Господа! — торжественно произнес Сомов. — Его сиятельство князь Куракин!

Представлять присутствующим председателя правления Петербургского ассигнационного банка князя Алексея Борисовича Куракина было абсолютно излишне. Это была простая дань протоколу. Все так же поблескивая стеклами очков, владелец черного лакированного экипажа, скинув на руки Сомову роскошную шубу и виновато улыбаясь, оттого что заставил высокое общество себя ждать, присоединился к собравшимся. Когда наконец все расселись, Рылеев поднялся со своего места.

— Итак, господа, мы можем начать…

Управляющий выдержал паузу, обвел высокое собрание взглядом умных голубых глаз и продолжил:

— Во-первых, Михаил Матвеевич передавал всем нижайший поклон…

На лицах отразились интерес, уважение и удивление одновременно. Михаил Матвеевич Булдаков был последним из оставшихся в живых «отцов-основателей» компании после Шелихова, Баранова и Резанова. По причине нездоровья он в последнее время почти безвыездно жил в своем имении под Великим Устюгом и в делах компании участия практически уже не принимал…

— А во-вторых… — Рылеев опять помолчал. — Во-вторых, ситуация, как вы все знаете, благодаря господам гвардейцам сложилась действительно критическая. Сегодня вечером в этой зале пройдет собрание членов Северного общества, на котором будет присутствовать князь Трубецкой. Поэтому я специально попросил вас прибыть с утра, чтобы принять окончательное решение до того, как это случится. На завтра, как известно, назначена присяга новому императору, поэтому у меня есть все основания полагать, что наш «военный» штаб сегодня вечером примет решение выступать.

Практически всю свою вступительную речь Рылеев проговорил с презрительно-саркастической улыбкой на лице, что не оставляло никаких сомнений по поводу его отношения к затее «господ гвардейцев».

— Кондратий Федорович, — в общей тишине произнес Мордвинов, — я слышал, князь Трубецкой сильно занят созданием не то манифеста, не то конституции…

— Это так, ваша светлость, — с легким поклоном ответил Рылеев. — Как вы знаете, наш «генералитет», — здесь Рылеев опять скривился, — в лице господ Волконского, Пестеля, ну и конечно Трубецкого, спит и видит диктатуру после устранения императорской семьи. А их сиятельство изволили возомнить себя даже будущим диктатором!

— А что, по-вашему, произойдет, когда князь узнает об истинных мотивах и целях вашей деятельности? — чуть картавя, произнес Сперанский.

— Нашей деятельности… — выразительно надавив на слово «нашей», поправил его Рылеев. Сперанский чуть смутился и, промокнув платком начавшую поблескивать лысину, все же поправил себя:

— Нашей деятельности.

— Вы, ваше высокопревосходительство, — невозмутимо заметил Кондратий Федорович, — по-видимому, недооцениваете амбиций полковника Пестеля. Пока господа офицеры будут делить государственные посты и обязанности при новой власти, мы спокойно закончим начатое дело.

Рылеев замолчал, и все взоры выжидающе обратились к Мордвинову. Красавец адмирал тряхнул седовласой гривой, кашлянул в белоснежный батистовый платок, затем неторопливо достал из кармана золотой брегет и, откинув крышку, молча уставился на циферблат. Был почти полдень. Секундная стрелка приближалась к двенадцати. Когда все три стрелки сравнялись, послышалась тонкая механическая мелодия. Когда она доиграла до конца, с кронверка Петропавловской крепости взвился легкий дымок, и через несколько секунд до собравшихся докатился приглушенный расстоянием звук артиллерийского выстрела.

Как будто что-то доказав невидимому оппоненту, адмирал удовлетворенно захлопнул крышку часов и картинным жестом убрал их в специальный карман своего роскошного мундира.

— Я говорил с матушкой вдовствующей императрицей, — как театральный трагик, хорошо поставленным голосом начал адмирал, — она, конечно, владелица одного из крупнейших пакетов акций нашей компании, и мы, соответственно, целиком можем рассчитывать на ее поддержку, но…

Адмирал опять сделал долгую паузу и обвел взглядом присутствующих, как бы желая удостовериться, что его слушают. Присутствующие не просто слушали, а внимали каждому его слову. Удовлетворившись этим и перейдя на полушепот, как того требовал жанр высокой трагедии, адмирал наконец закончил:

— …но она еще и мать! Она и так крайне переживает. Вы понимаете, этот отказ от престола Константина Павловича… Да и потом, Мария Федоровна очень боится за Николя, зная, как он непопулярен при дворе и в гвардии…

Присутствующие все прекрасно понимали. Особое расположение, коим пользовался адмирал у матери-императрицы, ни для кого не было секретом.

— Я слышал, — вставил в полной тишине отогревшийся с мороза Куракин, — Трубецкой настаивает на уничтожении семьи…

Все вокруг стола замерли. Князь перевел испытующий взгляд на Рылеева.

— Вы правильно осведомлены, ваше сиятельство, — глядя в глаза Куракину, просто ответил председатель собрания. — Настаивает. Но я принял меры. К дворцу будет направлен Каховский. Он получил необходимые инструкции. Николай останется жив.

Мордвинов медленно поднялся из-за стола. Молча пройдясь взад-вперед по зале, он вновь обернулся к Рылееву.

— Вы понимаете, Кондратий Федорович, что осечки быть не должно. Я дал слово императрице!

— Понимаю, ваша светлость. И обещаю, что прослежу за исполнением приказа Каховским. Прослежу лично.

— Я очень на вас надеюсь, — вернувшись на свое место, взволнованно произнес Мордвинов.

— Господа, я понимаю всю ответственность происходящего, — вновь взял слово Рылеев. — Я понимаю, что завтра, возможно, будет решаться судьба России. Я понимаю, что риск велик. Но и не воспользоваться сложившейся ситуацией считаю в высшей мере неразумным! Компания вложила немалые средства в процесс дестабилизации, не говоря уже о том, что при существующем положении вещей в стране, у Компании, у наших североамериканских владений просто нет будущего! Нам необходимо движение на восток, господа! И каждый из вас, сидящих за этим столом, посвятил себя этому движению! Именно там экономическое будущее России! Не так ли, ваше высокопревосходительство?

Вслед за Рылеевым все перевели взгляды на Сперанского.

— Там будущее российского военного флота! Не в запертых Балтийском и Черном морях, а на просторах великого океана! Не так ли, ваша светлость?

Говоря это, Рылеев вместе со всеми выразительно посмотрел на Мордвинова.

— Без крестьянской реформы, которая высвободит рабочие руки, нашим колониям в Америке не выжить, как не выжить и нашей компании! Вот и выходит, господа, что другого пути у нас нет! Мы должны воспользоваться смутой в гвардии, а затем перехватить инициативу. По отречении Николая будет сформировано временное правительство во главе со вдовствующей императрицей. Даже Нессельроде такая аналогия, напоминающая его любезную Англию, должна понравиться. В конце концов, с императрицами России пока везло больше, — задумчиво подвел итог Рылеев и сел на свое место.

За столом нависла тяжелая пауза. С помрачневшими лицами присутствующие задумались, казалось, каждый о своем. К реальности государственных мужей вернул раздавшийся внизу звук колокольчика открываемой входной двери.

— Мы еще кого-то ожидаем? — выразил общее недоумение Уваров.

В ответ Рылеев метнул красноречивый взгляд на Сомова. Орест Михайлович молча поднялся и вышел из кабинета, плотно притворив за собою дверь.