2

Старик – padrone, как назвал его Эдуардо, – взял в руки подушку, лежавшую у него на коленях, и положил ее на стоявший рядом с ним столик. Затем с некоторым усилием поднялся с кресла, поправил сведенными подагрой пальцами вязаную кофту и мягко улыбнулся всем.

Джон застыл, словно громом пораженный. Мозг его, казалось, совершенно вышел из строя.

Тихими, какими-то очень расслабленными шагами мужчина, которого Эдуардо Вакки назвал своим дедом, обошел стол, словно располагая всем временем в мире. Проходя за спиной Джона, он дружески потрепал его по плечу, легко, мимоходом, но Джону тем не менее показалось, что тем самым padrone словно принимает его в свою семью. Так же спокойно, расслабленно он закончил свой моцион вокруг стола, неспешно занял последний свободный стул и открыл последнюю папку, которую до сих пор никто еще не открывал.

Рассудок Джона отказывался понимать, что означает все происходящее. При этом все казалось похожим на прохождение теста на интеллект. У нас есть числовой ряд 2–4–6–8, каким, с точки зрения логики, будет следующее число? Правильно, 10. У нас есть числовой ряд 2–4–8–16, каким, с точки зрения логики, будет следующее число? 32, верно. У нас есть числовой ряд восемьдесят тысяч – четыре миллиона – два миллиарда, каким, с точки зрения логики, будет следующее число?

Но на этом логика заканчивалась. Возможно, это все же не адвокаты. Может быть, они сумасшедшие, которые играют в сумасшедшие игры. Может быть, он стал жертвой психологического эксперимента. Может быть, все это, несмотря на заверения, съемки передачи «Скрытая камера».

– Меня зовут Кристофоро Вакки, – произнес старик мягким, неожиданно приятным голосом, – и я – адвокат из Флоренции, что в Италии.

При этом он посмотрел на Джона, и сила этого взгляда заставила Джона забыть обо всех мыслях по поводу психологических экспериментов и скрытых камер. Происходящее здесь было настоящим, реальным, настолько очевидно истинным, что от него почти можно было отрезать кусочек.

Возникла пауза. У Джона возникло такое чувство, будто все ждут его слов. Вопросов. Что он каким-то образом выскажется, несмотря на пересохшее горло, парализованную нижнюю челюсть, распухший до размеров футбольного мяча язык и полную потерю дара речи. Но все, что он сумел произнести, было похоже на свистящий шепот:

– Еще больше денег?

Padrone сочувственно кивнул.

– Да, Джон. Еще больше денег.

Трудно было сказать, сколько лет Кристофоро Вакки, но наверняка скорее восемьдесят, чем семьдесят. Белоснежных волос у него осталось совсем мало, кожа обвисла, покрылась пятнами, была испещрена множеством морщин. И, несмотря на это, он, который разглядывал документы, грациозно сложив руки, выглядел совершенно компетентным, полным хозяином положения. Никому даже в голову не пришло бы выражение «старческая немощность» при виде этого хрупкого мужчины. Разве только для того, чтобы поставить себя в смешное положение.

– Сейчас я расскажу вам всю историю, – произнес он. – Она начинается во Флоренции, в 1480 году. В этот год родился ваш предок Джакомо Фонтанелли, внебрачный сын неизвестного отца. Мать нашла приют в монастыре у сострадательного аббата, мальчик рос среди монахов. В пятнадцать лет, по сегодняшнему летоисчислению 23 апреля 1495 года, Джакомо приснился сон – который, пожалуй, можно было бы назвать видением, хотя сам он всегда называл его сном, – настолько яркий и интенсивный, что он определил всю его дальнейшую жизнь. У монахов он научился писать, читать и считать, и вскоре после того сна ушел в мир, чтобы стать купцом и торговцем. Работал он в основном в Риме и Венеции, городе, который был тогда центром экономики юга Европы, женился, произвел на свет шестерых детей – все мальчики, которые позднее тоже начали купеческую карьеру. А Джакомо в 1525 году вернулся в монастырь, чтобы воплотить в жизнь оставшуюся часть своего сна.

Джон, словно оглушенный, покачал головой.

– Сон, сон. Что за сон?

– Сон, в котором Джакомо Фонтанелли, так сказать, увидел свою собственную жизнь – свою профессиональную карьеру, свою будущую жену и, помимо прочего, какие прибыльные сделки он заключит. Но гораздо важнее было вот что: в этом сне он увидел будущее, которое наступит через пятьсот лет; он описывает эпоху ужасной бедности, жуткого страха, время, когда никто не знает своего будущего. И он увидел, что такова воля провидения – так сказать, воля Господа: он должен завещать свое состояние тому, кто через пятьсот лет в тот день, когда ему приснился сон, окажется его самым молодым потомком мужского пола. Этот человек был избран вернуть людям потерянное будущее, и он сделает это с помощью состояния Джакомо Фонтанелли.

– Я? – в ужасе воскликнул Джон.

– Вы, – кивнул padrone.

– Я что? Избран? Я что, похож на того, кто избран для чего бы то ни было?

– Мы просто говорим об исторических фактах, – мягко ответил Кристофоро Вакки. – То, что я рассказал вам здесь, вы скоро сможете прочесть в завещании своего предка. Я просто объясняю вам, каковы были его мотивы.

– Ах, вот как. Итак, ему явился Господь. И поэтому я сейчас сижу здесь?

– Так и есть.

– Безумие какое-то, правда?

Старик только многозначительно развел руками.

– Решать этот вопрос я предоставляю вам.

– Вернуть людям будущее. Именно я?

Джон вздохнул. Вот опять наглядный пример того, чего стоят видения и пророческие сны. А именно – ничего. Конечно, сегодня никто не видит будущего. Каждый просто ждет, от какой из множества бед погибнет человечество. То, что оно погибнет, было делом ясным и решенным. Альтернативы заключались только в выборе оружия: страх перед атомной войной в последние годы несколько вышел из моды, что, вероятно, было несправедливо, зато высоко ценились новые эпидемии болезней – СПИД, лихорадка Эболы, коровье бешенство, что-то в этом ценовом диапазоне, и не забыть про озоновую дыру, расширение пустынь да еще о том, что, по слухам, скоро закончится питьевая вода. Нет, сейчас действительно нет резона видеть будущее. Вот только он, Джон Сальваторе Фонтанелли, не является исключением. Скорее напротив: пока его сверстникам удалось хоть как-то обеспечить хотя бы свое непосредственное будущее, обзаведясь домом, семьей и стабильным доходом, он просто тупо жил одним днем и даже сумел отодвинуть в будущее столь неотвратимые события, как внесение арендной платы за квартиру. Точно, если и есть кто-то, кто меньше подходит для поисков потерянного будущего, чем он, то ему срочно нужно с ним познакомиться.

Старик снова заглянул в свою папку.

– В 1525 году, как уже было сказано, Джакомо Фонтанелли вернулся в монастырь, где провел детство, и рассказал аббату о своем видении. Они пришли к убеждению, что этот сон послан Богом, что он похож на библейский сон фараона, на основании которого Иосиф предсказал семь изобильных лет и семь голодных, и решили они действовать соответствующим образом. Все состояние Джакомо Фонтанелли было доверено находившемуся в дружеских отношениях с аббатом правоведу – человеку по имени Микеланджело Вакки…

– Ах! – произнес Джон.

– Да. Мой предок.

– Вы хотите сказать, что ваша семья хранила состояние моей семьи, чтобы передать его сегодня мне?

– Именно так и есть.

– На протяжении пятисот лет?

– Да. На протяжении пятисот лет Вакки являются юристами. Дом, в котором находится наша контора, все тот же, что и прежде.

Джон покачал головой. Невероятно. Невероятно в первую очередь из-за спокойной уверенности, с которой старик излагал эти ужасы. Давно, казалось бы, забытые уроки истории снова всплывали в памяти, и мороз шел по коже: пятьсот лет! Это же значит, что Христофор Колумб еще не открыл американский континент, когда родился его предок. Получается, этот человек пытался ему сказать ни много ни мало, а то, что его семья в период между открытием Америки и первой высадкой на Луне занималась сохранением основанного на сне состояния – и что все это время она жила в одном и том же доме!

– Пятьсот лет? – повторил Джон. – Это же… даже не знаю, сколько поколений. Неужели никому не пришло в голову просто присвоить себе те два миллиарда?

– Никому, – спокойно ответил Кристофоро Вакки.

– Но ведь ни одна живая душа не узнала бы! Даже сейчас, когда вы мне это рассказываете, мне очень трудно поверить.

– Ни одна живая душа, может быть, – признал старик. – Но вот Господь узнал бы.

– Ах! – только и сказал Джон. Вот оно что.

Padrone раскинул в стороны руки с растопыренными пальцами.

– Вероятно, я должен объяснить кое-что еще. Само собой, существовали точные, установленные вашим предком правила оплаты работы управляющих, которых мы строго придерживались, – и жили мы при этом неплохо, должен добавить. Само собой, даже сегодня у нас сохранились все бухгалтерские документы, и мы можем предоставить все записи транзакций и удержаний гонорара.

«Да уж, – подумал Джон. – Готов спорить, вы это можете».

– И, само собой, – добавил старый Вакки, – изначальное состояние не составляло два миллиарда долларов. Таких денег в то время, вероятно, вообще не было. Состояние, оставленное Джакомо Фонтанелли в 1525 году, составляло три сотни флоринов, то есть, учитывая перерасчеты сегодняшней стоимости золота, примерно десять тысяч долларов.

– Что? – вырвалось у Джона.

Старик закивал, и на шее у него появились морщины, сделавшие его похожим на динозавра.

– При этом нужно принимать во внимание данные перерасчетов и покупательную способность. Три сотни флоринов представляли собой немалое состояние, с учетом тогдашней покупательной способности. Сегодня эти деньги, если пересчитать и обменять их, не стоили бы разговора – наше путешествие уже поглотило бóльшую их часть. Множество валют и валютных реформ обычно затуманивают взгляд на тот простой факт, что инфляция подтачивает все состояния, как крупные, так и мелкие. Но у Джакомо Фонтанелли был могущественный союзник, – многозначительно добавил padrone, – а именно сложный процент.

– Сложный процент? – машинально повторил Джон.

– Позвольте мне объяснить. В 1525 году на счет в учреждении, которое сегодня назвали бы банком, был положен эквивалент десяти тысяч долларов. В то время еще не было банков в сегодняшнем понимании, но в тогдашней Европе, а особенно в Италии, существовала процветающая экономика и хорошо функционировавший рынок капитала. Помните, Флоренция была тогда финансовой метрополией, в четырнадцатом веке там заправляли такие банкиры, как Барди и Перуцци, а в пятнадцатом – Медичи. Несмотря на то что церковь ввела запрет на процент, придерживаться его было невозможно, ведь не существует рынка капитала без процентов – никто просто не стал бы давать деньги в долг, если бы это ничего ему не приносило. Вложение Джакомо Фонтанелли идеально совпало с развитием функционирующего в полную силу международного денежного рынка в шестнадцатом столетии. Мой предок Микеланджело Вакки выбрал надежное вложение, с начислением четырех процентов, дающее относительно небольшой доход. Это значит, что в конце 1525 года в пересчете на современную валюту набежало четыреста долларов, которые были присоединены к первоначальному состоянию, и на следующий год на счету было уже не десять тысяч, а десять тысяч четыреста долларов. И так далее.

– Я знаю, что такое сложный процент, – проворчал Джон, все еще ожидавший, когда они доберутся до сути – обнаружения сокровища инков, золотой жилы, чего-то в этом роде. – Но это все мелочи, да?

– О, я бы так не сказал, – улыбнулся старик и взял в руки листок бумаги, на котором были выведены длинные колонки цифр. – Как и большинство людей, вы недооцениваете, что могут сделать вместе сложный процент и время. А ведь рассчитать это достаточно легко, потому что, хотя условия то и дело слегка меняются, мы всегда в среднем имеем процентную ставку в четыре процента. Это значит, что в 1530 году, то есть спустя пять лет после основания, вложение составляло немногим более двенадцати тысяч долларов в пересчете на сегодняшние деньги. В 1540 году оно составляло уже восемнадцать тысяч, а уже в 1543 году оно увеличилось больше чем вдвое. И получаемые на него проценты, конечно же, тоже.

Джон заподозрил неладное, хоть и не мог сказать, в чем дело. Но это было что-то большое. Что-то, от чего захватывало дух. Что-то похожее на айсберг, на падающее мамонтово дерево.

– А теперь, – улыбнулся Кристофоро Вакки, – продолжение такое же, как в истории с шахматной доской и рисовыми зернышками. Четыре процента означают, кстати, что каждые восемнадцать лет капитал удваивается. В 1550 году состояние насчитывало двадцать шесть тысяч долларов, в 1600 речь уже шла о ста девяноста тысячах. В 1643 году оно перешагнуло границу в миллион долларов. В 1700 году нашей эры оно составляло девять с половиной миллионов, в 1800 – уже четыреста восемьдесят миллионов долларов, а в 1819 году добралось до миллиарда…

– Боже мой, – прошептал Джон, снова предчувствуя нечто большое и тяжелое, которое намеревалось лечь на него. Вот только теперь оно покажется полностью. Больше пощады не будет.

– Когда наступил двадцатый век, – безжалостно продолжал старик, – состояние Фонтанелли выросло до сорока двух миллиардов долларов, разделенное на тысячи счетов в тысяче банков. Когда началась Вторая мировая война, миллиардов было уже сто двенадцать, а когда закончилась – сто сорок два. В назначенный день, то есть вчера, состояние – то есть ваше состояние – составило приятную круглую сумму в почти один триллион долларов. – Он самодовольно улыбнулся. – Вот и все о процентах и сложных процентах.

Джон глупо вытаращился на адвоката, его нижняя челюсть отвисла, но он не сумел издать ни звука, ему пришлось откашляться и наконец произнести голосом больного туберкулезом человека:

– Один триллион долларов?

– Один триллион. Это тысяча миллиардов. – Кристофоро Вакки кивнул. – Иными словами, вы – самый богатый человек в мире, самый богатый человек всех времен, причем намного богаче других. Триллион долларов принесет вам только за этот год не менее сорока миллиардов долларов одних процентов. Существует примерно двести-триста миллиардеров, смотря как считать, но вряд ли вы найдете больше десяти тех, состояние которых будет больше, чем ваш доход с процентов только за этот год. Никто никогда не сможет владеть количеством денег, даже приближенным к вашему.

– Если подсчитать проценты, – взял слово Эдуардо Вакки, – это означает, что после каждого вдоха, который вы делаете, вы становитесь на четыре тысячи долларов богаче.

Джон находился в состоянии, близком к шоку. Сказать, что у него не укладывалось это в голове, значило бы самым недопустимым образом приуменьшить. Его мысли крутились, словно на быстроходной центрифуге, всплывали воспоминания, страхи и пережитый болезненный опыт, все связанное с деньгами – или, точнее, с их отсутствием, такой бешеный поток эмоций, что некая сила в нем дернула стоп-кран.

– Триллион, – произнес он. – Просто благодаря процентам и сложному проценту.

– И пятистам годам, – добавил Кристофоро Вакки.

– Это же так просто. Это мог бы сделать каждый.

– Да. Но никто не сделал. Никто, кроме Джакомо Фонтанелли. – Седовласый адвокат покачал головой. – Кстати, это было не так-то и просто. Банки, конечно же, тоже сознают эффект сложного процента – поэтому все договоры на накопительные вклады содержат маленькую, незаметную, но важную оговорку, что начисления процентов без движения по счету прекращаются спустя тридцать лет. Тем самым они хотят предотвратить именно этот случай – чтобы кто-то положил небольшую сумму на сберегательную книжку, забыл об этом, а спустя сто лет ее кто-нибудь нашел и стал претендовать на огромное состояние. – Он улыбнулся. – И, конечно же, по этой причине Вакки всегда обеспечивали движение по счету. Там снять, туда перечислить. Спустя десять лет – обратно. В принципе, вот и все, что мы делали на протяжении пятисот лет.

– Просто движение по счетам?

– Именно. И я убежден, что именно это и является причиной того, что ваше состояние росло, росло и все еще существует, в то время как множество других состояний исчезли. У их владельцев не было такого количества времени – только своя собственная жизнь. Они вынуждены были идти на риск. Они хотели получить что-то со своих денег… Ничего подобного не происходило с моей семьей. Нам не нужно было идти на риск, напротив, мы его избегали. Мы ничего не хотели получить от денег, поскольку это были не наши деньги. И у нас было время, неизмеримо много времени и священное поручение. – Кристофоро Вакки покачал головой. – Нет, не думаю, что это мог бы сделать каждый. По-моему, это единичный случай.

На бесконечно долгий миг воцарилась тишина. Джон смотрел прямо перед собой, оглушенный случившимся. Адвокаты внимательно смотрели на него, наблюдая, как он за несколько минут пытается понять то, для чего им самим понадобились годы, каждому из них. Они смотрели на него, как смотрят на давно разыскиваемого пропавшего члена семьи, который теперь нашелся, вернулся туда, где его место.

– А теперь? – наконец спросил Джон Сальваторе Фонтанелли и удивился, что по ту сторону окна все еще светло. У него было такое чувство, что прошли часы с тех пор, как он вошел в комнату.

– Нужно уладить формальности, – произнес Альберто Вакки, подергав выглядывающий из нагрудного кармана кончик платка. – Состояние должно быть переписано на вас, и мы хотим предотвратить уплату налогов на наследство. И еще ряд подобных вещей.

– Стиль вашей жизни изменится, – добавил Грегорио Вакки. – Конечно, мы не можем давать вам указания, но, поскольку мы как семья готовились к этому моменту на протяжении поколений, мы хотим сделать ряд предложений, которые наверняка могут помочь. К примеру, вам потребуется секретариат, уже только затем, чтобы справиться с потоком писем с просьбами, которые наверняка будут вам приходить. И телохранитель, чтобы не подвергаться опасности быть похищенным.

– Поэтому, – заключил Эдуардо Вакки, – мы предлагаем вам для начала оставить свой дом здесь, в Нью-Йорке, и – по крайней мере, на время, – отправиться с нами во Флоренцию, пока не привыкнете к новой жизни.

Джон медленно кивнул. Да, для начала это все надо переварить. С этим нужно переспать. Во Флоренцию. Ну ладно, почему бы и нет? Что его держит в Нью-Йорке? Триллион долларов. Самый богатый человек в мире. Отличная шутка.

– А потом? – спросил он.

– Нам самим интересно, – сказал Кристофоро Вакки.

– Что вы имеете в виду?

Старик сделал неопределенный жест.

– Ну, у вас окажется такое количество денег, что любая экономика будет трепетать в ожидании ваших решений. Это ваша власть. Как вы ею распорядитесь, дело исключительно ваше.

– А что же видел в своем сне Джакомо Фонтанелли, что я должен сделать?

– Этого мы не знаем. Он видел, что вы поступите верно. Больше в переданных нам записях не сказано ничего.

– Верно? Но как это – верно?

– Так, что людям вернется потерянное будущее.

– И как же это произойдет?

Padrone рассмеялся.

– Без понятия, сын мой. Но я не беспокоюсь, не беспокойтесь и вы. Подумайте о том, что мы здесь исполняем пророчество, которое считаем священным. А это значит – что бы вы ни сделали, неверно вы поступить не можете.

Сьюзен Винтер, тридцати одного года от роду, не замужем, сидела, нервно покачивая ногой, за одним из столиков на двоих перед Рокфеллеровским центром – на белом стуле под коричневым восьмиугольным зонтиком, – а человек все не приходил и не приходил. В тысячный раз она посмотрела на часы: окей, до условленного времени еще оставалось две минуты, и затем – вперед, к золотому Прометею, сыну титана, украшавшему фронтон высотного здания. Разве он тоже не сделал нечто запретное, не бросил вызов богам? Она попыталась вспомнить то, что знала об античных легендах, но так и не смогла.

Как считали ее немногочисленные друзья, она была не замужем потому, что не взрастила в себе столько чувства собственного достоинства, чтобы нарядно одеваться и краситься, подчеркивая свою красоту. Этим вечером на ней были безвкусные джинсы и мятая линялая серая майка, волосы прядями спадали на лицо. Официант, у которого она заказала минеральную воду, отнесся к ней как к пустому месту и воду до сих пор не принес. Чего не знали ее друзья – и не знал никто, – так это того, что Сьюзен Винтер как одержимая играла в лотерею. Все, что удавалось выкроить из зарплаты, поглощала страсть к игре, равно как и те немногие выигрыши, что у нее случались. Она давно уже призналась себе, что это скорее мания, чем страсть, но не находила в себе сил на то, чтобы с этим справиться. Иногда, когда она дюжинами покупала лотерейные билеты, она словно стояла рядом, наблюдала за собой со стороны и испытывала мрачное удовлетворение от того, что вынуждена сосуществовать с этим отвратительным, бессмысленно прожигающим жизнь созданием. Ее бабушка, у которой Сьюзен проводила вечера, когда она была ребенком, всегда говорила:

– Повезет в картах, не повезет в любви! – когда выигрывала одну из бесконечных партий в бридж с подругами.

Повезет в картах, не повезет в любви. Это была немецкая поговорка; бабушка бежала из Германии перед войной. Почему – это Сьюзен поняла гораздо позже. В те вечера, когда ее родители работали, она всегда сидела рядом с бабушкиным стулом, причесывала кукол, переодевала их и слушала разговоры женщин. Повезет в картах, не повезет в любви. Для себя она все перевернула и уже не была уверена в том, а не звучит ли пословица иначе: не повезет в любви, повезет в картах. С учетом того количества неудач, которые случились с ней в любви, ей просто должно было однажды повезти в игре, несмотря на то что она весьма неясно представляла себе, как вообще должно выглядеть это везение.

Мужчина пришел точно в назначенное время. Когда он поднялся на террасу, на нем было все то же темное пальто, и, похоже, он нашел ее сразу, не тратя время на поиски. В руке у него был коричневый конверт, и Сьюзен знала, что в нем деньги, много денег. Внезапно ей стало очень любопытно, что же она должна сделать.

Он сел напротив нее, неловко, как будто его терзала судорога, положил конверт перед собой, сверху опустил руки и посмотрел на нее. У него было грубое, покрытое отметинами лицо, словно в юности он пострадал от оспы или по меньшей мере от сильной угревой сыпи.

– Ну что? – спросил он.

Он не назвал ей своего имени, он никогда не представлялся, когда звонил ей. Она всегда узнавала его по голосу. Вот уже два года она снабжала его информацией со своей фирмы, а он снабжал ее деньгами. Сначала это были просто справки – какие дела расследует детективное агентство «Дэллоуэй», какие у них клиенты, – затем вопросы стали конкретнее, и ее ответы тоже. Сегодня она впервые отдавала документы.

Она открыла сумку и вынула тонкую папку. Он протянул руку, она отдала. Вот и все.

Он молча изучал документы. Их было немного. То, что она смогла скопировать незаметно. Фото, которое он пристально изучил. Пара копий. Пара страниц текста, которые он несколько раз медленно прочел. Она наблюдала за ним, смотрела на покрытые волосками тыльные стороны рук, чувствовала себя уродливой, маленькой и жалкой. И в то же время она от всей души надеялась, что он найдет это достаточным, стоящим тех денег, которые он ей предложил.

– Информация о его семье у вас тоже с собой? – вдруг спросил он.

Она едва не испугалась.

– Да.

Он протянул руку, спокойно, как будто то, что они делали, было самой обычной вещью в мире, в то же время излучая неумолимую требовательность. Она вынула вторую папку и тоже вручила ему.

Он снова просмотрел содержимое. Эта папка была более полной, включала в себя почти все, что смогло собрать детективное агентство. Часть информации была получена нелегальным путем. Но она показалась ей несущественной.

– Хорошо.

Он отдал ей коричневый конверт, совершенно бесцеремонно, как будто передавал пакет с колбасой. Сьюзен взяла его, спрятала в сумку, в животе разлилось приятное тепло.

Он встал, так же неловко, сложил папки трубочкой и спрятал во внутренний карман пальто.

– Если мне понадобится что-то еще, я позвоню на днях.

Она чувствовала деньги сквозь кожу сумки.

– Если бы я только могла понять, что вас так интересует в этом парне…

Мужчина посмотрел на нее таким взглядом, от которого она вздрогнула.

– Лучше не пытайтесь это понять. Если хотите добрый совет.

И он ушел, не оборачиваясь.

Джон сидел на кровати в отеле, на мягкой, пахнущей лавандой кровати, не отводя взгляда от стоящего на столе телефона и борясь с собой, пытаясь решить, имеет ли он право позвонить с него. Все внутри дрожало, грозя разорвать на части. Происходящее с ним казалось похожим на сон, и все, чего он по-настоящему хотел, так это поговорить с кем-нибудь из реального мира, с кем-то, кто сможет сказать ему: «Проснись!» или что-то в этом роде. Может ли он позвонить? Они сказали, что он должен спать здесь; они не хотели больше отпускать его, теперь, когда наконец нашли спустя пятьсот лет… Означает ли это, что он имеет право позвонить? Он слышал, что звонить из отелей дорого, а у него денег в кармане было аккурат на поездку в метро.

Они купили ему одежду: пижаму, брюки, рубашку, все необходимое, нужного размера. Весь пол был усыпан пакетами, и он даже не все раскрыл. Тем временем стемнело, а он так и сидел в полумраке.

Означает ли то, что они позволили ему переночевать здесь, и то, что они оплатят телефонный разговор? Может быть. Он уставился на плоский светлый аппарат, поблескивающий в темноте, и снова задрожал. «Триллион долларов, – повторил голос внутри него, и еще раз, и еще. – Триллион долларов».

Пол. Пол Зигель скажет ему, что об этом думать. Пол поможет ему прийти в себя.

Рука дернулась вперед словно сама собой, рванула к себе трубку, а указательный палец другой руки набрал номер. Затаив дыхание, он прислушивался к раздававшимся звукам, гудкам, услышал щелчок, когда сняли трубку.

– Пол Зигель, – раздался знакомый голос, и Джон уже хотел было заговорить, вот только в голову не приходило ничего, что можно было бы сказать, даже идея назвать свое имя, и только потом он заметил, что нарвался на автоответчик. – В настоящее время я нахожусь в заграничной поездке, но все равно рад, что вы позвонили. Пожалуйста, назовите свое имя, оставьте сообщение и, если необходимо, свой номер после сигнала, чтобы я мог позвонить вам сразу после возвращения. Спасибо вам и до скорого.

Послышался сигнал.

– Пол? – Собственный голос казался ему странным. Как будто он перенес операцию на горле. – Пол, это Джон. Джон Фонтанелли. Если ты там, возьми трубку, это важно. – Может быть, он как раз входит в двери, запыхавшийся, волоча за собой чемодан и ручную кладь, кто знает? Как раз возится с ключами, слушая, как говорит в квартире аппарат? – Пожалуйста, позвони мне, как только сможешь. Я тут так запутался… Случилось кое-что совершенно невероятное, и мне нужен твой совет. Что ты делаешь за границей, именно сегодня, черт тебя побери? Ах да, я в отеле «Вальдорф Астория». А номер забыл…

Второй сигнал оборвал соединение. Джон осторожно положил трубку, еще раз провел рукой по аппарату, блестящему от его пота, рухнул спиной на подушки, а затем провалился в забытье.