Гомунколосс печально улыбнулся.

— Поверь мне, немного прошло времени, прежде чем я начал находить удовольствие в охоте на охотников. Первого я уничтожил, защищаясь. Голова у меня еще кружилась от ядов Смайка, я понятия не имел, кто я и где я, когда охотник уже заявился в своей дурацкой броне и с полным арсеналом оружия. Глядя как я, одурманенный, топчусь в туннеле, он, верно, подумал, что без труда расправится со мной.

Он поднял правую руку, силуэт которой на фоне свечи казался набором мясницких ножей, и задумчиво на нее уставился.

— Не следует недооценивать бумагу, — мрачно сказал он. — Тебе случалось обрезаться краем самого обычного листа?

Действительно случалось и неоднократно — при поспешной разборке рукописи или вскрытии письма: больно и крови много.

— Тогда ты, возможно, сумеешь представить себе, на что способен аккуратно сложенный и гладко склеенный пергамент с острым краем. Особенно если им орудует колосс с мускулами и повадками гориллы. Поверь мне, я был еще более ошарашен, чем охотник, когда он, заливаясь кровью, повалился передо мной на колени. И на том охота на меня разом закончилась. Теперь я охотился на них. — Гомунколосс опустил руку. — С первого же мгновения я почувствовал себя в лабиринте как дома. Нет, разумеется, я был растерян и сконфужен, в ярости и отчаянии, но ни секунды я не воспринимал мой новый мир как чуждый или опасный. Мне нравился запах мечтающих книг, нравились темнота и прохлада. Тишина и одиночество. Я заново родился в том царстве, ради которого Смайк меня сотворил. Мне не нужно было создавать новые миры, чтобы научиться жить в реальном. Катакомбы Книгорода понравились мне сразу, а лабиринт стал исполинским дворцом, в котором мне принадлежала каждая комната. Поначалу я даже не злился на Смайка. Когда развеялся дурман, я почувствовал, как во мне просыпаются небывалые силы, как в жилах бурлит такая свобода, словно я окунулся в чистейший Орм. Все страхи, все заботы с меня спали, — я был диким и свободным, как хищник в древнем лесу.

Каждый день новое тело преподносило мне какой-нибудь сюрприз: огромная сила и скорость, бесконечная выдержка или поразительное чутье, прочность моей новой кожи или невероятная способность видеть в темноте. Я слышал беззвучные крики летучих мышей и ощущал запахи насекомых.

Мне нравились тени в лабиринтах, и я нравился теням. Они укрывали меня от охотников, они давали мне слиться с собой, чтобы я мог внезапно вырасти из них и подобно призраку наброситься на врагов. Они меня убаюкивали и стерегли мой сон. Не удивительно, что в некоторых местах меня зовут Тень-Королем, но это самый неверный титул из всех. Тени лабиринта никому не подвластны.

Коротко рассмеявшись, Гомунколосс умолк.

— Ты говоришь про тени, которые тоже бродят и по этому замку? — спросил я.

Он поднял голову.

— Ты их уже видел? Да, про них. Но все по порядку! Одно за другим. В моем рассказе я еще не добрался до замка Тенерох. Еще далеко.

Я испугался, что он снова осыплет меня упреками, но он просто продолжил.

— У каждого охотника собственный стиль. Свой отличительный знак, индивидуальная броня, особое оружие, приемы охоты и убийства и так далее, которые предписывают им тщеславие и их кодекс чести. Они могут объединяться ради общих военных походов, но после снова разбегаются, ведь большинство из них закоренелые одиночки. С самого начала это было мне на руку, и по сей день они не поняли, что справиться со мной способны только сообща. Но тогда им пришлось бы поделить награду, а этого не допускает их жадность. Итак, я принялся за них по одиночке, уничтожал одного за другим и находил особое удовольствие в том, чтобы с каждым расправляться, сообразуясь с его же стилем. Злы-Злыдня, например, который любил преследовать своих противников так долго, что они теряли рассудок от страха, я свел с ума, целый год нашептывая ему из темноты, но никогда не показываясь.

Братьев Оддфридов Агго и Йедда — они из тех немногих охотников, которые работали вместе, — я довел до того, что они перерезали друг другу глотки.

Юссефа Исберина, которого называли Гробовщиком, потому что он предпочитал погребать своих противников под книгами, я похоронил под плесневелыми томами.

Но наибольшее удовольствие мне доставляло использовать как оружие собственное тело в схватке один на один. Мне казалось, будто день ото дня моя сила только прибывала. Если достаточно плотно спрессовать бумагу, она снова превратится в дерево. Руки у меня — крепкие, как корни, пальцы — острые, как дротики, зубы — как бритвы.

Некоторых охотников я затравливал благодаря моей бесконечной выдержке, пока наконец у них не отказывало сердце или весь организм целиком и они просто не падали замертво. Я заманивал их в пропасти и тупики или в их собственные ловушки. Я подстерегал их в самых невероятных местах, навещал даже в их тайных берлогах, и это нагоняло на них наибольший страх, так как они знали, что им уже нигде не укрыться. Некоторых я одурманивал и затаскивал в отдаленные туннели, куда они ни за что не решались ступить раньше, и где, вероятно, скитаются по сей день, если их не сожрали сфинххххи.

Поднявшись с трона, Гомунколосс медленно двинулся вокруг него, продолжая рассказ:

— Тут байки не врут, я стал тайным властителем катакомб, но никто не знал моего истинного лица, поскольку те, кто его видел, вскоре умирали. Так родились легенды и появились сотни различных вариантов и описаний того, кто или что я. Для одних я был зверем, для других — Духом, для третьих — демоном, насекомым или смесью их всех. Это пробуждало во мне гордость и дарило незнакомое ощущение власти, которым я все больше и больше упивался.

Хватало одного моего крика, одного моего вздоха, чтобы раз и навсегда опустошить целые области лабиринта. Достаточно было прикончить одного охотника за книгами, как легенды умножали их число до десятка, и еще две дюжины бросали свое ремесло. Некоторые считали меня полчищем теней, армией тьмы, легионом непобедимых призрачных солдат, марширующих по лабиринту и заживо пожирающих своих врагов.

Умолкнув, Гомунколосс уставился на меня мертвыми черными провалами глаз.

— Как, по-твоему, что чувствуешь, когда на руках у тебя столько крови? Когда все, что встречается тебе на пути, даже самые подлые и опасные обитатели катакомб, коченеют от страха? Чувствуешь ли ты себя виноватым? Раскаиваешься ли? Что скажешь? — Гомунколосс рассмеялся. — Нет! Напротив! Я чувствовал себя великолепно. Это было ощущение абсолютной, полнейшей свободы. Наконец-то я был свободен ото всех нравственных пут, от чувства вины, от ответственности, сострадания и прочей бессмыслицы. Я волен творить зло. В любой его форме. И можешь мне поверить: это величайшая свобода из всех. В сравнении с ней свобода художника — пустяк.

Гомунколосс вернулся на свой трон. До того его голос гремел и грохотал, словно он хотел оглушить самого себя, а теперь вдруг опал, превратился почти в шепот.

— Все мои духовные силы, которые до тех пор я вкладывал в писательский труд, я отдал искусству убивать. Я беспрерывно думал о том, какими еще зверскими способами отправить охотников в мир иной. И поверь мне, кое-что забавное я выдумал. Меня не беспокоило, что тени лабиринта отвернулись от меня. Я ложился спать, но они больше меня не укрывали. Я сознавал их присутствие, но не скучал по ним. Ведь я в них больше не нуждался. Какую защиту они могут дать такому, как я? Мне, Гомунколоссу, к кому никто не решался приблизиться? Кого боялись больше, чем смерти?

На миг он замер. Пламя свечей отбрасывало беспокойные тени на его расписанное рунами тело, и я постарался представить себе ужас охотников, когда перед ними неожиданно представало подобное чудище.

— Однажды в своих скитаниях я забрел в пещеру совсем близко к поверхности, которую один одержимый манией величия книго-князь забытой эпохи велел перестроить в тайный дворец. Там я попал в зал зеркал, пустовавший, очевидно, не одну сотню лет, так как паутина висела простынями, а сами зеркала затуманились от пыли. И вдруг зал начал вращаться под тихую мелодию, похожую на грустную детскую песенку, сыгранную на расстроенном механическом пианино. По круглым стенам зала тянулись, наверное, сотни зеркал, каждое в собственной золотой раме и каждое от пола до потолка. Одни были разбиты, другие мутные — в этих себя было не увидеть. Но несколько остались достаточно чистыми, чтобы я смог себя узнать. Уже целую вечность я не видел собственного отражения. Мой новый облик и физиономию Гомунколосса я лишь мельком видел иногда в отражении на щите противника или в луже воды, и тогда поскорей отворачивался. Но на сей раз со странной смесью удовлетворения и отвращения я присмотрелся внимательно. Впервые я увидел достоинство и силу, которые излучало мое могучее тело, а также осознал, какой оно внушает ужас. Меня пронизала дрожь счастья и страха. И я вспомнил то мое отражение, которым когда-то любовался в детстве, и желание стать в точности таким, как существо в зеркале. Таким же одиноким.

Я заплакал. Слез я не лил, ведь лишился их, когда Смайк невесть что учинил с моими глазами. Но я чувствовал то же, что и плачущий ребенок, которому кажется, что все его бросили. Ведь я понял, чем стал: подручным Фистомефеля Смайка, палачом, который упивается бессмысленным кровопролитием, лишь бы не вспоминать о том, чем был когда-то. Я увидел чудовище, в которое превратился. Не то, что создал Смайк. А истинного монстра, который спрятался глубоко за слоями бумаги и в рождении которого виноват был я один. Я разбил зеркала. Разнес их все в бешеной ярости.

Гомунколосс закрыл лицо руками, и, тоненько попискивая, несколько живых книг подобрались к нему совсем близко, будто хотели его утешить. Он выпрямился.

— Был один охотник за книгами, который с давних пор особенно настойчиво меня преследовал, — продолжал он твердым голосом. — Он решался зайти в туннели, куда не рискнул бы спуститься ни один из его собратьев. Он снова и снова удивлял меня своими уловками, выдержкой и умом. Разумеется, я ему не показывался, но он настолько разбередил мое любопытство, что я начал его изучать.

— Канифолий Дождесвет, — негромко прервал я его.

— Правильно. Его имя я узнал от одного умирающего охотника, который также мне рассказал, что Дождесвет не обычный искатель приключений. Он охотится иначе. Он ищет иные книги. Он не подстерегает других, а пытается держаться от них подальше. Но больше всего меня поразило то, что все хотели его убить, но ему всегда удавалось сбежать или вывести врагов из игры. Однажды я даже помог ему, когда Ронг-Конг Кома решил заживо погрести его под книжным шкафом.

— Он искал тебя, чтобы стать твоим другом, — рискнул тихонько вставить я.

— Вот как? — удивился Гомунколосс.

Я задумался, стоит ли рассказать ему о смерти Дождесвета. Но счел момент неподходящим и решил отложить на потом.

— Тогда я начал задумываться о самом себе, — продолжал Гомунколосс. — Этот охотник показал мне, что в катакомбах возможно нечто большее, чем охота и бегство, убийства, пожирание и смерть. Он старался уйти от столкновения и схватки, а не искал их, как я. Здесь внизу скрывалось гигантское царство бесценного знания, и находилось оно в руках бандитов и убийц, диких зверей, крыс и насекомых, которые бессмысленно его разрушали, делали непригодным для обитания и однажды окончательно уничтожат. Дождесвет же как будто стремился к иному. Я подсматривал за ним, когда он писал заметки, и тайком читал их, пока он спал. Он хотел собрать величайшие сокровища катакомб не затем, чтобы ими обладать, а чтобы их сохранить и сделать доступными для других. Это внушало уважение, и я еще внимательнее стал наблюдать за ним, буквально не отставал ни на шаг. И всякий раз, когда он покидал катакомбы, я подходил все ближе к поверхности, все ближе к городу, чего ранее избегал. Все ближе к миру, который я старался забыть. И тогда случилось именно то, чего я боялся. Меня одолело любопытство, интерес к истинной жизни и свободе, и я начал наблюдать за жителями Книгорода через щели и дыры. Как близко к ним я очутился! Но оставалась магическая граница, которую мне нельзя было переступать. Гигантский спектакль разыгрывался всего в двух шагах надо мной, огромная сцена, на которой прямо у меня над головой творилась вечная трагикомедия, а я смотрел это представление с завистью и тоской. Это была жизнь, которой лишил меня Смайк, истинная жизнь в лучах обоих небесных светил, льющих свет на нашу планету, полная противоположность моему жалкому прозябанию в темноте. Я даже посещал чтения в «Каминный час»: сидел тихонько, как одинокий призрак под лестницей и слушал плохие стихи пьяных поэтов, точно это была музыка сфер. Я подглядывал за литераторами, когда они писали, сидя у себя в подвальных норах. Поверь мне, нет ничего более скучного, чем наблюдать за процессом создания произведения, но я не мог насмотреться, как какой-нибудь бледный, изможденный новичок карябает пером по дешевой бумаге. Так выглядел и я в состоянии высочайшего счастья, в прекраснейшие часы моей жизни.

И моя ненависть к Смайку становилась все чудовищнее, все больше заполняла мои мысли. Я составил план, как проникнуть в библиотеку червякула и там его подстеречь. Рано или поздно он туда спустится, и тогда я ему отомщу.

Но пытаясь попасть в это подземелье, я всякий раз терял дорогу в окрестном лабиринте и никак не мог попасть к своей цели. Смайки, вероятно, столетиями возводили защитные сооружения вокруг своих владений, бесконечно их совершенствовали, и эта библиотека была поистине недоступна — самая сложная головоломка катакомб. Дни, иногда недели уходили у меня на то, чтобы выбраться назад, а однажды я и в самом деле едва не погиб от жажды. В конечном итоге мне пришлось признать, что Смайк для меня недостижим. — Гомунколосс застонал. — И тогда я решил, как можно глубже спуститься в подземный мир и никогда больше не возвращаться. Я отрекся от моей жизни охотника на охотников и уходил все глубже в катакомбы Книгорода.

Даже свалка Негорода и окрестные кладбища, даже вокзал ржавых гномов показались мне недостаточно уединенными и заброшенными, я спускался все глубже и глубже. Вот как вышло, что я нашел замок Тенерох. Он напомнил мне безумные строения моего детства, словно в моем воображении я давно сам для себя его построил. И я сделал его своим домом. Здесь я нашел и дорогие мне тени, которые когда-то сбежали от меня и моей ярости. В Тенерохе мы наконец помирились.

Тут я рискнул задать Гомунколоссу один мучавший меня вопрос:

— Ты не знаешь, кто эти тени? Что они собой представляют?

— Должен признаться, не могу дать тебе дельного ответа, — отозвался Гомунколосс. — Я долго над этим размышлял и пришел к выводу, что это неуспокоенные души древних книг, которые были тут похоронены и забыты. И теперь они вечно оплакивают свою печальную участь. Одно можно сказать про Плачущие тени наверняка: они никому не желают зла. Если, засыпая, ты удостоишься чести быть укрытым одной из них, не бойся, дай ей убаюкать тебя. Сны, которыми она тебя наградит, чудесно красивы.

Гомунколосс поднялся с трона.

— Я много сегодня рассказал. Даже не помню, когда в последний раз говорил так долго. Я устал. — Он направился к выходу из зала.

— Благодарю тебя, — крикнул я ему в след. — Благодарю за доверие и гостеприимство. Но ответь мне еще на один-единственный вопрос.

Хозяин замка остановился.

— Я твой гость или твой пленник?

— Ты в любой момент волен покинуть замок Тенерох, — отозвался Гомунколосс. — На свой страх и риск.

На том он ушел, и, перебегая из тени в тень, за ним потянулись живые книги.