Космическая станция, к которой мы подлетели полчаса спустя, притулилась на небольшой, возможно, искусственно созданной плоской площадке на летучей каменной глыбе. Высокая тонкая башня, вынесенная далеко вверх – или в сторону – топорщилась многочисленными антеннами, под ней располагался небольшой стеклянный купол, а ещё ниже громоздился веер исполинских цилиндрических бочонков, под которыми смотрели светящимися зевами прямо в космос несколько ангаров. Осока немного пообщалась на местном языке с кем-то вроде диспетчера, достигла соглашения и под ровный свист двигателей заложила лихой вираж к одному из порталов.

– Люди работают без скафандров? – изумился я.

– Ну, да. Там воздух, держит силовая стенка, – ответила она.

Через минуту эта самая силовая стенка мягко прошуршала по наружной обшивке, и пепелац оказался в воздушном пространстве ангара. Для него тут было достаточно просторно, на стоянках вдоль посадочной дорожки покоились лохани и покрупнее. Корпевшие вокруг них техники и ухом не повели, когда мы проплывали мимо них. Посреди дорожки стоял служащий в блестящем мешковатом комбинезоне и шлеме, взмахами пары светящихся жезлов неоново-красного цвета он показывал, куда рулить. Ну, ни дать ни взять, палуба американского авианосца! По сторонам нашей кабины ударили вперёд струи слабо светящегося ионизированного газа, и пепелац повис неподвижно. Осока развернула его на месте перпендикулярно дорожке, снова на мгновение включила тягу, давая задний ход. Толчок – посадка.

– Сейчас я должна отдать заказчику, что привезла, – сказала Осока, доставая из-за кресла небольшой сундучок. – Заправимся. Потом решим, как дальше. Можешь ждать тут или со мной.

– А что лучше?

– Со мной. Судно сторожить ни к чему.

Я было подумал, что «привезённое» хранится в сундучке, но Осока всего лишь вынула из него пару металлических предметов, напоминающих небольшие чашки с вырезом на одной стороне. Отодвинув кожистую «косицу» на виске, приоткрыла прелестное маленькое ухо, устроенное абсолютно так же, как у любого обычного человека, и закрепила одну чашку поверх него срезанной частью вниз. Затем проделала то же с другим ухом.

– Наушники? – поинтересовался я.

– Эноо… Не уверена, о чём ты. Они не для коммуникации. Защита. Мы, тогрута, можем слышать очень частые звуки, их усиливают монтралы, вот тут, – Осока коснулась похожих на рожки наверший того, что заменяло ей волосы, – делают реже и направляют в ухо. Сильный механический шум может быть больно.

– Понимаю. На станции могут быть болезненные для тебя ультразвуки. Кстати, про звук мы говорим не «частый» и «редкий», а «высокий» и «низкий».

– Запомню.

– Меня-то ты хорошо слышишь?

– Как и раньше. На низкую часть слуха не влияют. Идём.

Вслед за Осокой я спустился на палубу ангара. С собой моя спутница прихватила небольшой компьютер, с виду устроенный примерно так же, как знакомый мне Apple Newton. Главным отличием местного варианта был цветной экран и два массивных штыря, торчащих из верхней части. Внизу Осока обернулась, щёлкнула чем-то на краге левой руки, и между рампой и предбанником, где был закреплён её гравицикл, вспыхнула красноватая пелена.

– Старайся не выказывать, что ты первый раз, – сказала она. – И не удаляйся от меня.

– Добро. А ты мне комментируй, что к чему.

– Коммен… что?

– Поясняй.

– Так бы и говорил. Спрашивай лучше ты, мне тут всё обычно и понятно, знаешь ли.

– А, ну, да, нас всё равно никто не поймёт. Кроме других тогрута и людей ари, верно?

– Не всех тогрута и тем больше не всех ари, – качнула головой Осока. – Я говорила тебе: то язык бреганцев и несколько иных планет. Другие ари, например, набу, давно-давно не помнят словиоски, ни Храмового, говорят на базик, стандартном языке. И мой народ так же. Незачем, базик понимают почти всюду.

– Выходит, мне с тобой несказанно повезло?

– Не обязательно, – скромно ответила Осока. – На моём месте у другого капитана был бы лееркаст, он сумел бы лучше.

– Что такое лееркаст?

– Переводная машина, говорить с видами, язык которых недоступен.

– И мне пришлось бы разговаривать с ящиком? Пардоньте, бояре, благодарю покорно! Ты не в пример симпатичнее.

– Ящика-то? Надеюсь.

В ангаре резко пахло озоном и какими-то химическими веществами, не то минеральным маслом, не то растворителем, деловито сновали многорукие роботы, кто на ножках, кто на гусеничных тележках, а кто и просто парил в воздухе на разной высоте. Живые существа передвигались более неспешно, я бы сказал, с достоинством. У меня сложилось впечатление, что это своеобразная традиция. Ну, как у нас «полковники не бегают, ибо в военное время это вызывает панику, а в мирное – смех». Палуба под ногами состояла из крупных рифлёных металлических квадратов, судя по звуку – довольно толстых. По металлу выпуклой, как дорожная разметка, краской-мастикой были нанесены многочисленные разноцветные линии и обозначения из непонятных символов. Из той же самой мастики состояли широкие, слегка пружинящие под ногами тёмно-зелёные полосы, назначение которых стало мне ясно, как только мы ступили на одну из них. Пешеходные дорожки. Некоторые участки дорожек выделялись перемежающимися тускло-жёлтыми линиями – знакомый символ пешеходного перехода. Символика, понятная любому мыслящему существу, обладающему цветовым зрением: идти можно, только осторожно, ворон не ловить. Освещался ангар квадратными матовыми панелями, подвешенными на пересечении тонких ферм, расчертивших пространство над стоянкой. По краям взлётно-посадочной дорожки проходили более массивные конструкции, поддерживающие пару сплошных световых линий с каждой стороны. Потолок ангара, подсвеченный лишь слабым отражённым светом, скорее, угадывался, чем виднелся в полумраке.

Через широкий низкий портал-ворота, по сторонам которого я заметил мощные сдвижные створки, мы попали в коридор. По дальней от нас стороне то и дело скользили летающие платформы, проезжали колёсные экипажи и дройды, для пешеходов же отводилась полоса у ближней стены, отделённая линялым красным бортиком высотой несколько сантиметров.

– Господи помилуй, а это кто такой? – я не религиозен, но в тот момент ничего, кроме божбы, на ум не пришло. По коридору мимо нас шествовал… чёрт. Красноватая кожа, два изогнутых костяных рога над ушами, оскаленные в ухмылке острые зубы. Ухмылка была обращена к собеседнику, довольно обыкновенному, на мой взгляд, негру в сером с желтоватым отливом комбинезоне, снабжённом множеством карманов и ремешков не вполне понятного назначения.

– Дэвиш с Деварона, – пояснила Осока. – Похож на древнего злого духа, да?

– Один в один.

– На деле они не злые. Но верить им не верь. Постоянно забывают, что обещали.

Более узкий коридор, куда мы свернули, определённо считался непроезжим, слишком узок он был. Дройды, впрочем, попадались и тут, они старались держаться ближе к середине и двигались с уменьшенной скоростью, дабы не налететь на кого-то из прохожих. Несколько раз коридор пересекался с другими, столь же узкими или, наоборот, широкими, как тот, первый. Осока уверенно ориентировалась в этом унылом однообразном лабиринте, сворачивала на перекрёстках, пока не привела меня к небольшому холлу, где по сторонам широких складных дверей переливались оттенками розового и сиреневого непонятные мне надписи. Буквы мне были уже знакомы – точно такими же были сделаны все обозначения на корабле Осоки, да и в ангаре. По-видимому, разнообразием шрифтов здесь не увлекались.

– Местный бар? – предположил я.

– Бар у нас значит другое. Это харчевна, если по-словиоски.

– Правильно, правильно. У нас его так называют из-за стойки, за которой стоит хозяин.

– На базик говорится «кантина». А бар – то действительно стойка или пульт, который возможно обходить кругом. Войдём.

Ох, подумал я, перешагнув порог. Давешний «чёрт» уже через минуту стал казаться мне милым и симпатичным по сравнению с чудищами, которые расслаблялись в этом заведении. Ну, морды, ну, хари! Что там рога, рога это ерунда… Глазные стебельки, щупальца, присоски, коленчатые хитиновые конечности, подсказывающие, что обладатель их произошёл от насекомых… Люди на этом фоне инопланетной живности как-то терялись, хотя в зале их было, пожалуй, больше половины. Присутствовали и дамы: вот та, например, похожа на самую обычную земную секретаршу, эти две одеты в комбинезоны техников, ещё одна в полувоенного вида жакете, брюках и остроносеньких шнурованных ботинках викторианского стиля… Скорее всего, были женщины и среди негуманоидов, только я не знал, чем они отличаются от мужчин.

Осока решительно направилась к круглой барной стойке, где обслуживали клиентов два блестящих многоруких андроида и рослое мохнатое существо ярко-синего цвета. Курносая, как у собаки-пекинеса, мордочка-лицо, пышные бакенбарды, длинная зачёсанная назад грива. Приглядевшись, я обнаружил, что у бармена четыре руки! М-да, я как-то привык, что шесть и больше конечностей бывает только у членистоногих. Осока заговорила с ним на том самом тарабарском языке, на котором впервые обратилась ко мне на планете степей. Мохнатый оскалился – получалось это у него не только нестрашно, а довольно мило, несмотря на клыки во рту – пригладил одной из рук синий мех на макушке и ответил. Вот когда я ощутил резкий, похожий на спазм, укол одиночества. Вокруг были только инопланетные чужаки да люди неизвестных национальностей, долдонящие на непонятном наречии, а я стоял среди них, словно в пустыне. И не имел ни малейшего представления, что со мной будет дальше. Осока, видимо, вспомнив обо мне, бросила взгляд в мою сторону, ободряюще улыбнулась и сделала жест рукой: ещё капельку подожди. Удивительно: приступ тоски тут же отпустил. Я более спокойно стал вслушиваться в разговоры окружающих. А язык-то не настолько уж непонятный, если разобраться. Определённо, глаголы в пресловутом базике были из английского. Часть существительных – тоже. Уловил я и пару-тройку слов явно немецкого и испанского происхождения. Что до артиклей, то я не услышал вообще ни одного «an» или «the», не иначе, отмерли за ненадобностью.

– Алекс, Гаргану говорит, что мой заказчик пока не явился, – наклонившись ко мне, сообщила Осока. – Придётся ждать. Тут есть свободные столики, сядем. Ты голоден? Местная готовка пускай и вызывает сомнения, а концентраты хуже в любом случае.

– На самом деле, я очень хочу пить, – признался я. – С самого утра.

– Никаких вопросов, датарии имеются. Какого рода алкоголь хочешь?

– Не алкоголь. Воды.

– Ох, прости. Когда мужчина говорит «дрынк», он обычно имеет в виду не воду, вот я и… – не закончив, она повернулась к бармену Гаргану. Тот, услышав просьбу, приподнял кустистые брови, хохотнул и смолк: Осока что-то добавила довольно резким тоном. Бармен произнёс два коротких слова и поставил перед нами штоф из чего-то, весьма напоминающего стекло. Внутри плескалась прозрачная жидкость, а в толще стеклянной массы был впаян зелёный лист неизвестного растения, на котором лежал воздушный пузырёк, словно капелька росы. Другая рука Гаргану сняла с полки тонкий стакан. Второй такой же стакан бармен наполнил чем-то рубиново-красным и поставил перед моей спутницей.

– Превосходная вода, – сказала Осока. – Кармелианская фабрика очистки. Идём вот туда в угол, посмотрим, что поесть.

– Скажи, «сорри, лэд» ведь означает «извини, парень»? – вспомнил я слова, брошенные мне Гаргану.

– Точно.

– Хм, получается, и базик ваш не совсем мне незнаком.

Круглый столик возле стены зала был рассчитан на четверых, именно столько сидений-табуретов располагалось по его периметру. Нетрудно было догадаться, что сиденье без спинки наиболее универсально: вдруг у посетителя хвост, как у чешуйчатого субъекта за соседним столиком, или какой-нибудь гребень сзади. В центре стола в углублении тускло поблёскивала крупная линза, окружённая металлическим на вид кольцом. Усевшись, я первым делом откупорил бутыль, налил полстакана воды и утолил жажду. Осока, поставив свой стакан на стол, притронулась к кольцу, и над линзой в воздухе сгустилось голографическое изображение – прозрачный шар с висящими внутри разноцветными кубиками и надписями. Касаясь разных его сторон и погружая пальцы в глубину, Осока «открывала» кубики, изучая текст.

– Хочу найти нейтральное, что не может быть вредно, – пояснила она.

– Сама-то ты что ешь? – спросил я.

– О, я это легко, вот так и так, – она выбрала несколько блюд.

– Думаешь, наша физиология отличается?

– Определённо нет, – сказала Осока. – Всё одно надо быть осторожными. Некоторые хуманы едят сырую рыбу и мясо, а у кого-то, кто не привык, может быть несварение.

– Да, сасими и строганина не для всякого желудка, – согласился я. – Всё же, я попробую то, что ешь ты, не умирать же с голоду.

– Добро. Гаргану, хэ! – крикнула она, перекрывая шум зала. Когда бармен повернул голову, указала на голограмму и произнесла, взмахнув ладонью, будто рубит что-то: – Сэпарадэ, йе?

Четверорукий сделал пальцами типично американский жест: O. К.

– И вот возьмём что, – моя спутница выбрала новый кубик. – Мужчина без мяса никуда не сгодится.

Обслуживали в этом заведении быстро. Осока ещё вертела шар меню, а к нам уже подлетел дройд в форме летающей кассы: прямоугольная задняя часть и полукруглый «фасад» с индикаторным экраном наверху, над которым возвышалась головка, состоявшая из двух видеокамер, микрофона и репродуктора самого кондового земного вида. Нижняя часть «кассы» выдвинулась, усиливая сходство, и дройд двумя парами свисающих по бокам хромированных манипуляторов выгрузил на стол два блюда под куполообразными крышками – одно побольше, второе поменьше, следом – высокую яйцевидную чашку, тоже закрытую сверху, пару тарелок и столовые приборы. В большом блюде горкой лежали удлинённые зеленовато-бурые зёрна, в меньшем – нечто мясное, оформленное в виде соломки, как картофель фри. Когда Осока открыла крышку яйцевидной чашки, оттуда донёсся знакомый запах куркумы.

– Это разновидность риса, а там разновидность карри? – спросил я.

– Точно. Обычно всё смешивает повар, но нам нужен отдельный рис без приправ. Как знать, не заболит твой желудок от шилианских специй?

– Спасибо, Осока, ты очень заботлива. А что скажешь об этом мясе? Чьё оно?

– Коза. Во всех людских мирах козы и свиньи одни и те же. Думаю, и тебе можно.

– Честно говоря, козлятину и баранину я ел очень давно, – признался я. – У нас, в основном, свинина да говядина в ходу.

– Говядина?

– Корова.

– Ох, да, «гво» это же корова и есть. Мы на Шили их редко едим, больше молоко и продукты его брожения.

– Учитывая, что молитесь вы на санскрите, я не удивлён, в Индии коровы священны.

– Ешь же ты, хватит разговоров! – нахмурилась девушка.

Пока Осока поливала рис соусом и размешивала, я неторопливо жевал совершенно пресные зёрна, несмотря на цвет, по консистенции от нормального риса не отличающиеся нисколько. Попробовал полоску мяса. Пересолено. Зато если вместе то и другое, в самый раз. И тут к нашему столику приблизился чужак в длинном, до пят, буром плаще с капюшоном, из которого торчало рыло странного вида противогаза.

– Урдан, ту мейд аз вейт! – приветствовала его Осока. Хм, если «ту» обозначает то же, что в итальянском, она сказала, что он заставил нас ждать.

Противогазная маска зашевелилась. Да это не маска, это морда самого существа! Меня ввели в заблуждение круглые очки, закрывающие глаза. Голос чужака оказался утробно-гулким, что при таком строении «лица» вполне естественно, а речь – едва разборчивой. Кажется, он извинялся и о чём-то расспрашивал Осоку. Карие глаза, форма которых оставалась для меня загадкой, зыркнули из-за стёкол очков и в мою сторону. У меня сложилось впечатление, что интересен ему не я сам, а моя рубашка и часы на запястье.

– Кубазы очень любят информацию, – по-русски прокомментировала Осока для меня. – Он интересуется всем, что со мной произошло за эти дни. И тобой тоже. Утомительно, а ничего не поделать, пока не выспросит, он к делу не приступит.

– Обо мне, может, не надо?

– Не отстанет. Я насочиняю что-нибудь, ладно? А ты пока ешь, спешить негде.

Кубаз по имени Урдан допрашивал Осоку добрых полчаса, заглядывал в глаза, ворковал заискивающе, лишь бы рассказала что-нибудь ещё. По растущему напряжению в её голосе я понимал, что и она теряет терпение. Наконец, наплевав на этикет, Осока достала из кармашка на ремне два синеватых полупрозрачных предмета размером с насадку для отвёртки и такой же формы – шестигранные цилиндры. Урдана буквально подбросило на табурете. Торопливо порывшись под плащом, он выложил на стол нечто вроде картонной спичечницы из западного ресторана или отеля, отогнул обложку. Внутри в ряд, прижатые плоской ленточкой, лежали продолговатые пластинки из жёлтого металла, испещрённые символами. Деньги?

– Вот и всё, задание выполнено и оплачено, – подмигнула мне Осока, убирая упаковку в поясную сумочку. Впрочем, Урдан не собирался уходить. Как говорится, «а отметить?» Он вызвал шар меню и стал копаться в нём четырёхпалой конечностью. Губы Осоки сжались, она постучала пальцем по столу и сердито сказала что-то кубазу. Ответный жест его был по-человечески понятен без слов: «Ша, ша, уже никто никуда не идёт!»

– Что ты ему… – начал я.

– Сказала, что своих жуков он может вкушать тогда, когда поедим и уйдём мы.

– Он от насекомоядных, что ли, происходит?

– От них.

Вновь потянулся длинный обстоятельный разговор о том и о сём. Урдан опять засунул руку под плащ, вынул металлическое блюдце-оправу с линзой посередине. Над линзой сконденсировалось изображение головы коротко стриженного мужчины средних лет с волевым мужественным лицом и пронзительным начальственным взглядом.

– Генерал Хетт? – брови Осоки изумлённо приподнялись. Я чувствовал, что она взвешивает все «за» и «против». Бросив взгляд на меня, девушка тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и сделала отсекающий жест рукой:

– Но вэй! Сёрш энозе контжактэ.

Кубаз попытался уговаривать, но Осока была непреклонна. Утробно повздыхав, Урдан вывел на линзу другую голограмму – круглое лицо молодого человека с более мягкими чертами и сильно вьющейся шевелюрой, зачёсанной назад и прижатой лентой вокруг головы, как у древних мастеровых. Стал что-то объяснять. Осока слушала внимательно и задумчиво, опять покосилась в мою сторону и твёрдо кивнула, накрыв голограмму ладонью. Задала вопрос. Урдан суетливо вытащил из кармана плаща шестигранный кристалл, но не синий, а почти совсем прозрачный.

– Лыст ис хирр, – прогудел он.

Осока щелчком пальцев подозвала дройда-официанта. Бросила в открывшийся на его фасаде кармашек несколько металлических пластинок, не жёлтого, а белого цвета, получила сдачу в виде бурых кругляшков явно минерального происхождения.

– Уходим, Алекс, – сказала она. Помахала бармену: – Тэнк, Гаргану!

– Как ты его приструнила, этого кубаза, насчёт еды, – уже в коридоре восхитился я. – И он ведь послушался!

– Просто он меня хорошо знает. Что не так, я мило улыбаться не стану, получит в полный размер, – она помолчала и продолжала: – Вот так, Алекс, бывает, что узнаёшь. Выходит, не одна я осталась.

– Генерал Хетт тоже из ваших?

– Был да. Сейчас примерно что и я, но больше, как правильно сказать… охотится на существа. Убить, привезти живым… Урдан предложил мне поговорить с ним, откупить одну личность.

– Ты отказалась.

– Была бы одна, может, согласилась бы. А убьёт он меня, ты тогда что? Нет, сейчас нам с ним связываться несподручно.

Я старался ничем не выказать удивления. Неужели это хорошенькое создание и впрямь настолько равнодушно относится к вопросам жизни и смерти, что лишь моё присутствие удержало её от смертельно опасного подряда? Не девушка, а самурай какой-то. Осока, тем временем, продолжала:

– Лучше полетим мы к библиотекарю Рэйссу. Кубазы хотят купить у него копии неких книг, поторгуюсь. Заодно и с тобой что-нибудь узнаем, может быть.

– Что, кстати, ты ему сказала про меня?

– Уговор чести. И пусть попробовал бы спрашивать дальше.

Осока не торопилась назад на пепелац. Сначала она зашла в небольшое помещение, отделённое прозрачной стеной от зала побольше, похожего на обыкновенный офис, пообщалась через окошко с клерком и вставила свой планшет штырями в отверстия подоконника.

– Вот и маршрут нарисовался, – она кивнула на экран. – На время становимся почтальонами.

– У вас так принято, что почту возят… э-э, частники, не знаю, понятно ли выразился?

– Понятно-понятно. Да, принято так. Специальное судно посылать дорого стоит и может быть небезопасно. Поэтому возит обычно лайнер, а где постоянных маршрутов нет – тот, кто летит и соглашается.

Местное почтовое отделение работало на совесть. Пока моя спутница в отделе обслуживания оплачивала дозаправку, к пепелацу подвезли на летающей платформе целый штабель контейнеров. В основном, они были кубической формы, самые большие – продолговатые, свинцово-серые, оконтуренные по периметру каждого бока яркой полосой, сине-бело-синей. На крышке каждого красовалась эмблема: вписанное в эллипс изображение «гераклового» морского узла. Бледнолицый худощавый парень в двухцветной униформе – серый с синим китель и синие с серыми лампасами брюки – дал команду, и платформа парой телескопических захватов принялась переставлять контейнеры на рампу, оставляя между ними лишь узкий проход. С каждого почтовый работник считывал планшетом, таким же, как у Осоки, коды на ярко-жёлтых табличках. По ширине табличка как раз помещалась между торчащими штырями, а высота различалась в зависимости от количества записанных данных. Насколько я мог судить со своей компьютерной специальностью, код был не магазинный штриховой, а нечто вроде аптечного PDF417, с матричной записью и коррекцией ошибок. Осока сканировала те же коды вслед за почтовиком. Закончив процедуру регистрации, они соприкоснулись штырями планшетов – как по рукам ударили.

– Здесь и повезём? – спросил я после того, как рампа заняла горизонтальное положение, закрыв проём.

– Зачем? Двигаем сюда и туда! – Осока указала в пустое пространство, непонятным образом появившееся по сторонам рампы. Ах, вон оно что! Стенами раньше служили подвижные створки, а сейчас они сложились вверх, к потолку.

– Тихо-тихо, – остановил я спутницу. – Мужчина здесь я, и тяжести – моя забота.

– Мне нравятся такие обычаи, – улыбнулась она. – Тот и вот эти два не трогай, только пол царапать, я их механизмом подниму.

Снизу доносились негромкие звуки: очевидно, заправщики заполняли ёмкости корабля топливом или, скорее, «рабочим телом». Не химические же у них ракетные двигатели, в самом деле! Вот загремели отсоединяемые шланги.

– Всё, летим отсюда! – Осока заняла пилотское кресло.

Снаружи человек со светящимися жезлами уже делал знаки: выруливайте. Минуту спустя ангар и астероид со станцией остались далеко позади, и вокруг корабля снова расстилалась чёрная бесконечность космического пространства.

На этот раз после прыжка через гиперпространство Осока с ходу включила двигатели и безо всяких коррекций разгоняла пепелац почти полчаса. Затем протянула руку к более светлой на фоне стены панели слева от себя, повернула переключатель. Один за другим загорелись в два ряда синие индикаторы, в секторах центральной шкалы вспыхнули жёлтые точки. Вращая два верньера – ну, ни дать ни взять рукоятки радиостанции «Север» времён Великой Отечественной – девушка вывела эти точки на середину каждого сектора. Корабль чуть вздрогнул, свет в кабине мигнул и снова загорелся ровно.

– Всё, – сказала она. – Остаётся долго и нудно лететь к следующей цели. Ближе выходить не стала, мало ли кто обнаружит эхо прыжка.

– А что, есть кто-то, с кем нам лучше не пересекаться?

– Есть. Потом расскажу. У тебя усталый вид, нужно отдохнуть.

– Да какое отдохнуть, не устал я! Мне ещё надо о многом тебя расспросить…

– Расспросишь, – мягко сказала Осока. Я не понял, когда это произошло, но мы уже стояли между креслами, и её пальцы держали мои руки. Она пристально смотрела на меня своими яркими глазами и продолжала нараспев: – Обо всём расспросишь. А я тебе буду рассказывать. Завтра, всё завтра. А сейчас отдохни. Вот лежанки. С какой стороны? Сюда? Хорошо. Ложись и спи, спи…

Вяло подумав, что это, должно быть, какой-то особый гипноз Осокиного народа, я улёгся на кушетку у правого борта. Глаза слипались. Я даже не поблагодарил, когда девушка сдвинула вверх по стене толстую спинку скамьи, освобождая больше места, ловко сдёрнула с меня ботинки и подложила под голову продолговатый валик. И провалился в крепкий, бархатно-чёрный сон без сновидений.