Вот уже второй месяц наш кораблик утюжил пространство дальнего рукава Галактики. За это время все привыкли к стандартной процедуре: прыжок в очередную тройную систему, подходящую под мои параметры, прослушивание радиоэфира на предмет искусственных сигналов с соседних звёзд, сутки или двое наблюдений неба «перед собой», чтобы обнаружить следующую цель, и опять прыжок. Интересным это перестало быть уже на десятый или одиннадцатый раз. Тройные звёзды имеют довольно скудные планетные системы, слишком нестабильна здесь гравитационная обстановка. Зато астероидные скопления, оставшиеся от разорванных приливными силами планетоидов, встречались нам в изобилии. Поэтому даже к планетам, при первом рассмотрении в гравитационный, радио– и обычный телескоп показавшимся интересными, мы не подлетали. Слишком мал был запас инерта в сорокапятиметровом корпусе корабля, а значит, нам чаще приходилось бы повторять операцию «нырок» – опускаться для дозаправки в стратосферу очередного газового гиганта. Падме такие заныривания не нравились: хотя её корпус имел достаточный запас прочности, наружные датчики вопили об опасности, и воспринималось это, с её собственных слов, как противное покалывание по всему телу. Хуже всего было то, что неудержимо истощались невосполнимые запасы энергоносителя для корабельных генераторов. Каждый пуск гиперпривода в начале прыжка проглатывал две тонны энергоносителя, а в цистернах корабля было всего сорок, плюс двадцать во внешних. Вскоре подвешенные под крыльями «сардельки» дополнительных баков показали дно и были отброшены. Я глазом не успел моргнуть, как ресурса осталось на неделю поиска, после чего придётся трогаться в обратный путь, иначе нам не хватит носителя, чтобы достичь если не Илума, то, хотя бы, Ксиллы, где можно купить топливо.

– Знаете, что? – предложила Падме в очередной системе. – Сделаем завершающие прыжки подлиннее. Больше обнаружим, в следующий раз будут исходные данные.

– Хочешь прыгнуть вот к той системе, два и один кводара? – спросила Осока. – А вдруг пропустим, вдруг это одна из тех двух?

– Ничего страшного, – поддержал голограмму Сакис. – Алекс, ты говорил, сколько времени вы интенсивно пользуетесь электромагнитными волнами? Шестьдесят лет?

– Около того, – сказал я.

– Тогда вторую систему мы охватим и так, до неё полкводара всего. Плюс-минус сорок третт роли не сыграют. А третью, если что, посмотрим в следующий прилёт.

И мы прыгнули. Когда круговерть гиперпространства рассеялась, Падме, поглядев из-под руки куда-то вдаль, сообщила, что красный карлик, обращающийся вокруг звёздной пары, относится к классу М1.

– Выдвигаю телескопы, начинаю поиск кратных систем по курсу. Ай! Опять…

– Что? – встревожилась Осока.

– Какие-то помехи в навигационной системе… Не понимаю. Началось ещё в прошлый раз, когда пыталась стабилизироваться. Навожусь на яркие звёзды, а меня перебрасывает неизвестно на что. И данные идут из старой базы, которую никто тысячу лет не открывал. Нав-один, нав-три…

– Так отключи этот файл! – посоветовал Сакис. – Или, дай, я.

– Не отключается. Это вообще не файл, оно… оно зашито в самой системе.

Я слушал их разговоры краем уха. И смотрел, смотрел сквозь блистер на рисунок звёзд. Созвездие, что когда-то дало название целому рукаву Галактики. Орион.

Разумеется, моё состояние тотчас почувствовала Осока.

– Алекс, что? Мы… нашли?? – спросила она.

– Нашли. Видишь четыре яркие звезды в форме косого креста и три слабые в середине? Это и есть Орион. Левая верхняя – Бетельгейзе, – я припомнил список восемнадцати навигационных звёзд и добавил: – Падме, по твоей базе она должна быть «нав-одиннадцать».

– Именно так, – кивнула голограмма. – А вот эта красная – «нав-девять».

– Да, Альдебаран, Глаз Тельца. Ну-ка, будь добра, сориентируйся на Вегу, «нав-три».

– Конечно. Вот, пожалуйста.

– Давай медленно поворот по крену в плюс… – я дождался, пока перевёрнутый ковш Большой Медведицы занял позицию на середине блистера, скомандовал: – Стоп! Поворот по тангажу, тоже в плюс. Задирай, задирай нос. Стоп. И теперь по курсу в минус.

Малая Медведица, Кассиопея… И вот она, лишняя звезда на продолжении линии, соединяющей Бету с Гаммой. Яркая, значительно ярче Денеба. Золотая…

– Стоп, фиксируй ориентацию, – приказал я. – Радиотелескоп!

– Она фонит, как квазар! – воскликнула Падме.

– Естественно, – кивнул я, – когда на планете работает такое количество радиопередатчиков.

– Настоящая Прародина… – со священным ужасом в голосе прошептал Сакис.

– Во всяком случае, мы прилетим не на пепелище, – улыбнулась Осока, обнимая меня за плечи.

– Нет, теперь точно нет, – улыбнулся я и, вспоминая институтские знания, попросил: – Падме, сможешь отфильтровать радио в полосе частот от сорока восьми до пятидесяти семи мегациклов?

– Ну, конечно. Так, что-то поймала. Сложный информационный сигнал.

– А ну, дай мне на экран, – потребовал Сакис. – Ага, знаю, что это такое! Развёртка, как на плоском мониторе.

– Точно. Воспроизвести получится?

– Если знать, сколько строк.

Это я тоже помнил, не зря же пять лет учился радиотехнике.

– Шестьсот двадцать пять, из них значимые пятьсот семьдесят шесть.

С нашими хитроумными цветоразностными сигналами Сакис справиться не смог, изображение получилось чёрно-белым, мутным, прерывалось помехами. Я назвал Падме параметры звуковой дорожки, и сквозь техногенные шумы мы услышали обрывки голосов. Меня занимало лишь одно: какой год? Большинство передач на этот вопрос, разумеется, ответа дать не могли. Нужно было ждать ночных новостей. Только вот во сколько это будет по нашим часам, учитывая запаздывание сигнала?

– А что, собственно, ты так волнуешься? – поинтересовалась Осока. – Эпоха твоя?

– Вроде бы, да, – пожал плечами я. – Думаешь, я так подробно помню, что транслировали четыре года назад?

– Значит, всё хорошо?

– Ну, не совсем. Понятие «моя эпоха» тоже растяжимо. Вдруг тут двадцать лет прошло? Хотя нет, вот в этом сериале половина актёров давно поменялась, – кивнул я на экран. – Главное – не вернуться раньше, чем мы уехали в этот поход. А у меня на родине сейчас, похоже, весна.

– Как ты определил? – удивилась Натуа.

– Знаю звёздное небо. Приём вечерних и ночных передач моей Родины с этого направления возможен именно весной, когда на небе Дева, Ворон и Гидра. Будь сейчас осень, мы увидели бы, наоборот, дневные передачи. Если вообще увидели бы, слишком сильно Земля загораживает Центавр своим боком.

– А-а, это из-за наклона оси вращения? – сообразил Сакис.

– Да.

– Секунду, а сколько точно отсюда до Земли? – спросила Осока. – Ровно четыре годичных цикла или нет?

– Ох, я, кажется, идиот. Конечно! Четыре и одна треть! То есть, если мы, скажем, увидим трансляцию от апреля, на Земле уже будет август!

Полтора часа спустя выпуск новостей рассказывал о репетиции военного парада. Юбилейного парада на Поклонной горе. Всё стало на свои места. Прибавляем время полёта луча и получаем, что на Земле сейчас должен быть сентябрь 1999 года, самое начало. Словно и не было вовсе этих восьми месяцев, проведённых мной по другую сторону галактического ядра, в Тёмной Зоне, как романтично называют её земные астрономы.

Я посмотрел на Осоку. Девушка улыбнулась. И сказала голограмме:

– Падме, давай же отвезём, наконец, Алекса домой.

– Да-да, – закивала та, – конечно. Поехали!

К Земле подходили очень осторожно. Во-первых, нужно было обнаружить и обойти все спутники связи, ретрансляторы, иные гражданские и военные аппараты, не повредив ни один. Во-вторых, мы пока не знали, хорошо ли система маскировки работает против земных средств обнаружения, или они, как в случае с супер-пупер «стелсом», всё же, увидят на экранах «что-то такое». Космическую скорость Падме погасила над закрытым облачностью участком дневной стороны планеты, дальше – только малая тяга плазмотермических двигателей скрытного хода, не оставляющих ионного следа. Естественно, с включённой маскировочной системой. К счастью, локаторы ПВО нас так и не увидели. Поэтому для стоянки корабля выбрали полузаброшенную стройку прямо в городской черте. С трёх сторон площадку загораживала лесополоса железной дороги, с четвёртой – скелет собственно недостроенного предприятия. Судя по заросшей бурьяном и молодыми деревцами территории, активных работ здесь не велось очень давно. Лишь «человеки-невидимки» – бригада смуглых гастарбайтеров – копались в руинах, расковыривая остатки стен на кирпичи для какой-нибудь дачи. Я решил, что лучше места не найти. А выпроводить нелегалов так, чтобы они в прямом смысле этого слова забыли сюда дорогу, с Осокиными способностями труда не составляло. Для начала пришлось временно запереть всех девятерых в строительном вагончике.

– Придётся работать с каждым индивидуально, – вздохнула Осока. – Влиять на группы я не очень умею.

– Внуши им, что они спокойно работали и ничего не видели, – сказал я. – И чтоб до понедельника сюда не возвращались.

И тут из вагончика раздался стук, и вежливый голос произнёс:

– Насяльника! Не надо колдовай!

– Это кто там? – удивлённая Осока распахнула дверь. На пороге стоял самый пожилой из рабочих.

– Не надо колдовай, – повторил он. – Мы быстро-быстро уходил, никому-никому не говорил. Панеделник придём.

– Знаешь, а я им верю, – сказала Осока. – Ну-ка, давайте, гуляйте отсюда и не возвращайтесь до следующей недели.

– Нет-нет, ни за какой денги! Толка панеделник! – заверил рабочий. Когда его соотечественники потянулись к воротам, он поклонился и добавил: – Бесиор ташаккор, иблис-ханум.

– Чего ты опять ржёшь? – покосилась на меня Осока. – Вежливый мужчина, попросил, поблагодарил…

– Вопрос, как поблагодарил! Ты, конечно, не дэвиш, но парни явно приняли тебя за дочку их верховного чёрта.

– И что смешного? Нет бы посочувствовать, что я так ужасно выгляжу в глазах аборигенов!

– Ты выглядишь божественно… иблис-ханум.

– Вот как двину сейчас!

– Не надо. Пойду-ка я лучше, осмотрюсь, нет ли здесь ещё кого, вроде бомжей, и хорошо ли загораживают здания.

– Осторожность не помешает, – кивнула Осока, сразу становясь серьёзной. – Наша маскировка на грунте не работает, контакт с поверхностью на что-то влияет.

Что ни говори, а идти по обычному земному суглинку было чертовски приятно. Глаз всё время цеплялся за знакомые растения: подорожник, лебеда, пустырник, крапива, а вон и репейник выставил из широких, как зонтики, листьев свои игольчатые соцветия. Покосившиеся плиты бетонного забора, ржавая колючая проволока… Как всё это привычно и как по-новому ощущается после девяти месяцев отсутствия! Всё же, я не позволил себе расслабляться и благодушничать, а придирчиво осмотрел всю стройку на предмет лежбищ бомжей, пытался заглядывать в щели стен и рассмотреть сквозь них «Амидалу». Нет, не видно, всё в порядке. И отсюда тоже. И отсюда. Сделав круг, я возвратился к кораблю. Отсутствовал я минут десять, не больше, а когда обогнул короткое крыло со сложенными ионизаторными панелями, обнаружил, что Сакис и Натуа сидят на откинутом пандусе снаружи корабля.

– Воздухом дышите? – поинтересовался я.

– Ушли от греха, – сказал Сакис. – Там такие страсти кипят… Ты бы тоже не ходил, испепелить ненароком могут.

– Да, впервые слышу, чтобы корабль поругался со своей хозяйкой, – добавила фоллинка.

– Поругался?? – переспросил я и поскорее бросился внутрь, чего доброго, ещё разнимать придётся. Двери гостиной и рубки были раздвинуты, поэтому, выйдя из турболифта, я тотчас услышал голос Падме:

– А я сказала, «нет». Я не оставлю его здесь без средств передвижения.

– То есть, лететь ты отказываешься? – спросил другой голос, Осоки. – Наотрез?

– Именно так.

– Падме, но ты же корабль! Ты не должна перечить экипажу!

– Вот ещё! Одно другому не мешает.

– Так, девочки, о чём спор? – вклинился я в беседу. Обе дамы, живая и голографическая, немедленно повернулись в мою сторону.

– Осока хочет лететь обратно, – наябедничала Падме, – без тебя.

– А Падме не хочет, – добавила Осока. – Говорит вот, что бросить тебя не может. Ты пойми, – снова обратилась она к голограмме, – неизвестно, как наши там без нас. Может, их за два месяца в тонкий блин раскатали! Прилетел опять Ныга, привёл дружков…

– Да-да, и тут являемся мы, обе такие красивые и в блеске славы! – ехидно перебила голограмма. – И на пару разносим пол-Галактики. Если ты забыла, я малость поменьше имперского разрушителя и выхлопом разгонять флоты не умею. А вдруг, не сглазить, конечно, я пострадаю в бою? Кто вывезет отсюда Алекса, когда он захочет куда-нибудь лететь?

– Давай Алекса и спросим! Алекс, тебе надо сейчас лететь? Есть дела в космосе?

– Вроде бы, нет, – сказал я. – Какие у меня дела?

– Видишь, Падме! – воскликнула Осока. – А у нас с тобой есть, значит, летим!

Голограмма упрямо покачала головой. Осока в сердцах стукнула ладонью по стене:

– Алекс, хоть ты ей скажи. У тебя здесь дом, родители, ты так хотел с ними побыть. А у меня всё там, и всё в таком неустойчивом положении. В любой момент может потребоваться вмешательство.

– Ладно, – сказал я. – Падме, давай не будем переливать из пустого в порожнее, а включим логику. Сколько у тебя осталось топлива?

– Около пяти тонн, – ответила голограмма. – Два пуска, перелёт до Арага и сто сорок килограммов резерва.

– Тогда какой смысл тебе оставаться здесь? Без дозаправки свою основную функцию ты всё равно выполнять не можешь.

– По планетной системе я могу летать несколько лет, – неуверенно возразила Падме.

– У нас тут нет других планет, пригодных для жизни. И поселений вне Земли нет. Может быть, потом твоя помощь и понадобится, а сейчас лучше тебе отвезти ребят в цивилизованное пространство. И поскорее заправиться.

– Ну, если ты так говоришь, – сдалась голограмма, – тогда ладно, полечу.

– Девочки, мне, вообще-то, надо домой, – напомнил я. – Пускай даже здесь прошёл один месяц, а не девять, мои там, наверное, на стенку лезут.

– Конечно-конечно!! – хором ответили обе. – Ты должен их успокоить.

– А вы без меня хорошо себя будете вести? Падме?

– Да, я ведь согласилась с твоими доводами.

– Я, пожалуй, тебя провожу, – предложила Осока. – Хоть до ворот.

– Пойдём.

– Ловко ты её уговорил, – сказала она, отойдя на приличное расстояние от корабля. – И так быстро. У меня ничего не получалось. Ну, ничего, нам бы до освоенных миров добраться, а там будет достаточно времени, я уж с ней потолкую как следует.

– Без рукоприкладства. В систему, в смысле, лезть не смейте.

– Нет-нет, я её так уболтаю, мы же, всё-таки, не первый год знакомы, – Осока замедлила шаг, потом остановилась. Посмотрела на меня: – Слушай, Алекс, мы, наверное, полетим?

– Что, прямо сейчас? А я тебя думал с родителями познакомить…

– Ой, нет, это в другой раз. Я от знакомства со своей мамой ещё не очень отошла, поэтому извини. Ты тут не скучай, я как-нибудь заскочу в гости. Может быть, опять полетаем вместе.

– Ну, да, конечно.

Я вдруг с пугающей отчётливостью осознал, что вот сейчас она улетит, и всё кончится. «Как-нибудь» в устах женщины очень часто означает «никогда». И так же ясно понял, что если вот в эту секунду, отпущу её, просто дам уйти, буду я самым наипервейшим идиотом во всей освоенной Галактике.

– Возвращайся, – сказал я. – Когда сможешь, через месяц, год, два, только возвращайся. Потому что…

Слов, чтобы объяснить, не было. Я просто притянул девушку к себе и, как ненормальный, стал целовать в лоб, глаза, нос, щёки, пока не нашёл губы. Она ответила сразу, и было у меня такое чувство, что она бросается в омут с головой. Сколько это продолжалось, не знаю. Опомнилась первой Осока. Мягко, чтобы не показаться грубой, откинула голову.

– Дорвался, да? – она пыталась говорить ворчливо, а выходило ласково и нежно. – Мужик и есть мужик. Ну, конечно же, я вернусь. Так скоро, как только смогу. Раз ты так хочешь.

Я посмотрел на неё в упор:

– А ты? Чего хочешь ты, Осока Тано?

Она одарила меня таким взглядом, что сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

– Глупый. Никогда в жизни я не была так счастлива. Побегу. Вернусь, и мы всё-всё обсудим подробнее. В конце концов, имеем мы право после всех злоключений на нормальный отдых?

Осока вновь прижалась ко мне, потёрлась виском о щёку, замерла на мгновение. Быстро коснулась своими губами моих, словно скрепляя сказанное, и торопливо зашагала к кораблю, словно боясь, что ещё чуть-чуть, и не сможет улететь вовсе. Я смотрел, как она поднимается по трапу, нагнувшись на самом верху, ещё раз смотрит, машет рукой. Пандус закрылся.

– Ты принял верное решение, – неожиданно прозвучал рядом голос.

– Падме?

Голограмма стояла передо мной и, чуть наклонив голову, с улыбкой смотрела на меня. И опять, в который уже раз за последние месяцы, во взгляде её мне почудилось что-то неуловимо знакомое, словно бы сотни раз виденное раньше. Какое-то дежа вю.

– У меня очень хорошие сенсоры, Алекс, – сказала она. Я почувствовал неловкость:

– Бли-ин, ты всё видела!

– Да ладно, в конце концов, я всего лишь корабль. Хотя, знаешь… Наблюдая за вашими отношениями в последнее время, испытывала сильное желание выбросить обоих в космос, чтобы прекратить мучения.

– Но-но, шутница! Не заставляй меня волноваться за жизнь и здоровье твоих пассажиров! – погрозил я пальцем. И добавил серьёзно: – Береги их, хорошо?

– Не волнуйся. Довезу я её благополучно. И обратно тоже. А снова, как ты выражаешься, попадёт под хвост шлея – приволоку на аркане! – она тряхнула сжатым кулачком. – Как-никак, я не просто корабль. Всё, команда запускать двигатели. Пока.

Падме машинально попыталась чмокнуть меня в щёку, и у неё, конечно, ничего не получилось. По её лицу пробежала лёгкая тень:

– Забываю, что теперь не могу этого делать. Не скучай. До встречи!

И голограмма медленно погасла. Я стоял, чувствуя на губах вкус Осокиного поцелуя. И что-то ещё, вот тут, на щеке. Словно электрический след прикосновения бесплотных губ голограммы. До свидания, мои девочки! До скорого! Серебряный клин «Амидалы» бесшумно приподнялся над площадкой, убрал посадочные опоры. Контуры его смазались, подёрнулись рябью, это заработало маскировочное устройство. Дуновение воздуха – и корабль исчез, растаял без следа.

А дома было всё: и радость, и слёзы, особенно мама отвела душу. И, конечно же, меня расспрашивали, где я был, что случилось. Я ответил честно, что меня похитили пришельцы, а может быть, не пришельцы, просто что-то непонятное. Разумеется, мне никто не поверил, поэтому о парадоксе исчезнувших восьми месяцев жизни я и заикаться не стал. Постепенно в привычной домашней обстановке, под грузом опять навалившихся житейских проблем впечатления недавних приключений смазались, пережитые смертельные опасности стали казаться дурным сном. Только об одном я не мог не думать каждый день: о необыкновенной девушке с ясными глазами, лучше которой не было и нет во всей Вселенной. И, если она – тоже сон, лучше мне будет никогда не пробуждаться.