Глава 14
Когда Трумэн выступал в конгрессе США и назвал «захваченными» Советским Союзом страны Восточной Европы, он вроде был не так уж и далек от истины. Во всяком случае, в Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии действительно прошли первые волны арестов, но их лишь с огромной натяжкой можно было рассматривать как политические репрессии. На самом деле они пока носили иной характер, затронули относительно небольшие, 30—60 человек, группы, обвиняемые в «монархизме» (Венгрия), «сепаратизме» (Румыния), «терроризме» (Польша), и отнюдь не свидетельствовали о насильственной советизации, полном подчинении Москве.
Сталин не торопил события, Он оставался приверженцем мирного сосуществования. Недавно, в канун 1946 г., дал интервью Элиоту Рузвельту для журнала «Лук», перепечатанное «Правдой» 23 января, пытаясь донести свои взгляды до Белого дома.
«Вопрос:Считаете ли вы возможным для такой демократии, как Соединенные Штаты, миролюбиво жить бок о бок в этом мире с такой коммунистической формой государственного управления, которая существует в Советском Союзе, и что ни с той, ни с другой стороны не будет предприниматься попытка вмешиваться во внутренние дела другой стороны?
Ответ:Да, конечно. Это не только возможно. Это разумно и вполне осуществимо. В самые напряженные времена в период войны различия в форме правления не помешали нашим двум странам объединиться и победить наших врагов. Еще в большей степени возможно сохранение этих отношений в мирное время.
Вопрос:Считаете ли вы, генералиссимус, что важным шагом на пути к всеобщему миру явилось бы достижение широкого экономического соглашения о взаимном обмене промышленными изделиями и сырьем между нашими двумя странами?
Ответ:Да, я полагаю, что это явилось бы важным шагом на пути к установлению всеобщего мира. Конечно, я согласен с этим. Расширение мировой торговли во многих отношениях благоприятствовало бы развитию добрых отношений между нашими двумя странами.
Вопрос:Считаете ли вы полезным созыв нового совещания Большой тройки для обсуждения всех международных проблем, угрожающих в настоящее время всеобщему миру?
Ответ:Я считаю, что должно состояться не одно совещание, а несколько совещаний. Если бы состоялось несколько совещаний, они послужили бы весьма полезной цели…
Вопрос:Чему вы приписываете ослабление дружественных связей и взаимопонимания между нашими двумя странами со времени смерти Рузвельта?
Ответ: Я считаю, что если этот вопрос относится к связям и взаимопониманию между американским и русским народами, то никакого ухудшения не произошло, а, наоборот, отношения улучшились. Что касается отношений между двумя правительствами, то затем поднялся большой шум, начали кричать о том, что в дальнейшем отношения еще больше ухудшатся, но я не вижу здесь ничего страшного в смысле нарушения мира или военного конфликта. Ни одна великая держава, даже если ее правительство и стремится к этому, не могла бы в настоящее время выставить большую армию для борьбы против другой великой державы, ибо в настоящее время никто не может воевать без своего народа, а народ не хочет воевать. Народы устали от войны. Кроме того, нет никаких понятных целей, которые бы оправдали новую войну. Никто не знал бы, за что он должен бороться, и поэтому я не вижу ничего страшного в том, что некоторые представители правительства Соединенных Штатов говорят об ухудшении отношений между ними. В свете этих соображений я полагаю, что угроза новой войны нереальна».
Даже после речи Трумэна в конгрессе Сталин не утратил надежды добиться взаимопонимания с Вашингтоном и Лондоном и благодаря ему получить возможность вести Советский Союз мирным курсом. Беседуя 9 апреля 1947 г. с одним из лидеров республиканской партии США Гарольдом Стассеном, он вновь заявил о приверженности мирному сосуществованию: «Советскую систему называют тоталитарной или диктаторской, а советские люди называют американскую систему монополистическим капитализмом. Если обе стороны начнут ругать друг друга монополистами или тоталитаристами, то сотрудничества не получится. Надо исходить из исторического факта существования двух систем, одобренных народом. Только на этой основе возможно сотрудничество».
Изменило, и самым решительным образом, отношение узкого руководства к США вторая, весьма важная внешнеполитическая акция администрации Трумэна. 5 июня новый госсекретарь, занявший эту должность только в январе, Джордж К. Маршалл выступил в Гарвардском университете (Бостон) с развернутым планом оказания экономической помощи тем странам Европы, которые в ней нуждались.
Правительства Великобритании, Франции, Италии и ряда других государств сразу же поддержали эту идею. Решено было провести в Париже 12—16 июля Европейское экономическое совещание и предложено принять в нем участие Советскому Союзу и странам Восточной Европы. Столь неожиданная перспектива заставила узкое руководство после длительных колебаний избрать окончательный курс, определить, какой же должна стать в ближайшем обозримом будущем политика СССР — направленной на широкое международное сотрудничество или изоляционистской?
Поначалу Кремль склонялся в пользу первого варианта. На парижском совещании министров иностранных дел Франции, Великобритании и Советского Союза, созванном 27 июня для выработки общего отношения к плану Маршалла, глава советской делегации Молотов однозначно занял положительную позицию, а 30 июня даже внес на рассмотрение коллег такое предложение: «Совещание министров иностранных дел Франции, Великобритании и СССР признает важное значение задачи ускорения восстановления и дальнейшего развития нарушенной войной национальной экономики европейских стран и считает, что выполнение этой задачи было бы облегчено предоставлением со стороны Соединенных Штатов Америки экономической помощи, о которой государственный секретарь США г-н Маршалл сделал заявление 5 июня… Считает целесообразным… создать Комитет содействия» для получения заявок от европейских стран и составления на их основе сводной программы».
Но в конечном итоге и в самый последний момент выбор пал на второй, негативный вариант возможного решения. В Кремле, видимо, так и не смогли смириться с неминуемой, как казалось, потерей престижа великой державы, с предуготовленной для СССР в случае принятия плана Маршалла ролью младшего, опекаемого и зависимого партнера. Несомненна и иная причина, обусловившая именно такой выбор. Узкое руководство сознавало, что, восстанавливая народное хозяйство и одновременно направляя огромные средства на разработку новых видов вооружений, страна больше не может, как это было совсем недавно, до войны, опираться только на собственные силы, вынуждена рассчитывать на помощь США либо максимально использовать экономический потенциал новообретенных союзников, их индивидуальную мощь и сырьевые ресурсы. Но вместе с тем руководство не могло не понимать, что помощь по плану Маршалла неизбежно вынудит восточноевропейские страны в конце концов отказаться от ориентации исключительно на СССР в пользу общеевропейской интеграции.
Жребий был брошен, скорее всего, 1 июля, ибо именно на следующий день, видимо не без императивной «подсказки» из Москвы, Молотов объявил о невозможности для советской делегации участвовать в дальнейшем в парижском совещании, а заодно обвинил Великобританию и Францию в стремлении расколоть Европу «на две группы государств», следствием чего явятся «новые затруднения между ними». «В этом случае, — подчеркнул Вячеслав Михайлович, — американские кредиты будут служить не делу экономического восстановления Европы, а делу использования одних европейских стран против других европейских стран в том смысле, как это будут считать для себя выгодным некоторые сильные страны, стремящиеся к мировому господству». Под сильными странами Молотов, скорее всего, имел в виду США, однако прямо так и не назвал их.
Следующим шагом Кремля стала демонстрация собственной силы, возможности, если потребуется, быстро создать восточный блок в противовес западному. Достаточно явным подтверждением этого можно считать согласованную, что не вызывает сомнений, акцию — заявленный практически одновременно, 9 и 10 июля, категорический отказ Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Финляндии, Чехословакии и Югославии от участия в Парижском экономическом совещании. Так советское руководство сделало встречный шаг на пути, ведшем к расколу мира, к конфронтации, к «холодной войне». Не располагая реальными возможностями для соревнования с Западом в наиболее очевидном, самом существенном — в повышении жизненного уровня населения, в насыщении быта и труда техникой, само себя обрекшее на состязание, оно неминуемо и практически сразу пришло к единственно посильному — к «идеологической борьбе», к безудержному, зачастую голословному осуждению западного образа жизни, западной политики и к такому же восхвалению всего «социалистического», «советского». Выполнение такой задачи выпало не столько на УПиА, собственно, и существовавшее только ради этого, сколько на различные «общественные», вроде бы «независимые» структуры. Решением ОБ от 31 июля «Литературную газету» преобразовали из чисто литературной в «общественно-политическую и литературную», оставив, но только формально, органом правления СП СССР, хотя и значительно расширив ее задачи. В их число включили «разоблачение реакционной сущности современной буржуазной культуры», постоянную борьбу «со всеми проявлениями низкопоклонства перед Западом», «освещение вопросов советской демократии и показ ее превосходства над антинародной буржуазной демократией». Фактически же главной целью «Литературной газеты» становилась: «Мобилизация общественного мнения во всем мире (так! — Ю.Ж.) против поджигателей войны, против буржуазных теорий расового превосходства и господства, против всех идеологических агентов империализма. Разоблачение буржуазной лжи и клеветы на советский народ, его социалистическое государство, его культуру… лженаучных теорий и борьба со всеми искажениями учения Ленина — Сталина». Дабы усилить воздействие газеты на читателей, в основном интеллигенцию, ее тираж увеличили в десять раз — довели до 500 тыс. экземпляров, изменили и периодичность — с одного до двух раз в неделю, а редакции позволили иметь собственных зарубежных корреспондентов в одиннадцати странах, в том числе в США, Великобритании, Франции, Германии, Китае, Японии.
Преобразовывая «Литературную газету», узкое руководство стремилось к созданию подчеркнуто неправительственного органа, который мог бы себе позволить выражать мнение, якобы не отвечающее или не во всем совпадающее с мнением партии и правительства. Сталин пытался воплотить в явь свою мечту об органе для острастки и «своих», и «чужих». По свидетельству писателя и драматурга Константина Симонова, на заседании ОБ 27 августа Иосиф Виссарионович настойчиво советовал редакции газеты «быть в некоторых вопросах острее, левее нас… расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это «Литературную газету», но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать делать свое дело». Однако несколько позже писатель и публицист Илья Эренбург, достаточно явно выражая отнюдь не свою позицию, высказал цель газеты более откровенно. Она должна «воспитать ненависть к нашим сегодняшним недоброжелателям, — сказал он на одном из совещаний в СП. — Какова должна быть основная мишень? Ясно, Америка и американский образ жизни, который американцы стараются навязать миру».
Первый номер кардинально измененной «Литературной газеты» вышел в установленный ОБ срок, 20 сентября. Он содержал беспрецедентный по оскорбительному тону памфлет писателя Бориса Горбатова «Гарри Трумэн», тут же вызвавший обмен резкими нотами между США и СССР. Было в номере и открытое письмо «С кем вы, американские мастера культуры?», подписанное Вандой Василевской, Всеволодом Вишневским, Борисом Горбатовым, Валентином Катаевым, Александром Корнейчуком, Леонидом Леоновым, Николаем Погодиным, Константином Симоновым, Александром Твардовским, Александром Фадеевым, Константином Фединым, Михаилом Шолоховым. В нем, в частности, утверждалось: «Мы просим вас задуматься над тем, что после окончания войны с фашизмом именно в вашей стране нашлись люди, которые, облекая это в другие внешние формы, по существу, проповедуют и все больше осуществляют на практике те самые бесчеловечные идеи, которые проповедовал и осуществлял разбитый нашими народами фашизм».
В следующем номере, от 24 сентября, антиамериканская кампания усилилась, стала совершенно отчетливой. Это выразилось в статьях Вс. Вишневского «Фашистский легион в Америке», Дм. Заславского «Простые люди мира аплодируют Вышинскому», В. Василевской «Эрнст Бевин или сказка не о Золушке», Н. Погодина «Шейлок с Уолл-стрит» (о Джордже Маршалле), И. Эренбурга «Заметки писателя» («Мы не одни, — писал он, — в той духовной войне, которую нам объявили белокожие черносотенцы Америки»). Затем газета стала систематически выступать против низкопоклонства перед Западом, сделав первыми своими жертвами президента АН БССР генетика А.Р. Жебрака и буржуазных националистов Украины. Почувствовав полную безнаказанность, главный редактор «Литературной газеты» В.В. Ермилов позволил себе нападки даже на руководство СП СССР — А. Фадеева, К. Симонова, А. Твардовского. Затем открыто поддержал «агробиологическую науку» Лысенко…
Не желая сжечь за собой все корабли, пытаясь оставить пути к отступлению — к примирению, прежним, дружественным отношениям с США, ведение антиамериканской кампании узкое руководство возложило и на еще одну формально общественную организацию — бывшее Всесоюзное лекционное бюро при Министерстве высшего образования, преобразованное 2 января 1947 г. по решению ПБ во Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний. Обращение с призывом к его созданию «ко всем деятелям советской науки, литературы и искусства, к научным, общественным и другим организациям и учреждениям Советского Союза» было опубликовано центральной прессой 1 мая, а уже 13 мая заявил о себе некий оргкомитет общества. Он включил президентов академий наук: СССР — С.И. Вавилова, УССР — А.В. Палладина, КазССР - К.И. Сатпаева, ГССР - Н.И. Мусхелишвили, сельскохозяйственной СССР — Т.Д. Лысенко; академиков Н.Г. Бруевича, Е.С. Варгу, Е.В. Тарле, Б.Д. Грекова, И.И. Артоболевского, А.И. Опарина, И.И. Минца; зампреда БСМ СССР А.А. Вознесенского, секретаря ВЦСПС Н.В. Попову, министра высшего образования СССР С.Ф. Кафтанова, председателя Всеславянского комитета генерал-майора М.Р. Галактионова и других. С осени 1947 г. под их неустанным контролем по апробированным, обязательно опубликованным в виде брошюр текстам лекторы нового общества начали действовать: объяснять причину разрыва со вчерашними боевыми союзниками, США и Великобританией — почему и как они стали врагами советского народа; убеждать население, особенно сельское, лишенное почти повсеместно радио и газет, в правоте позиции только СССР, только советского государственного и большевистского руководства.
Наконец, те же практически цели преследовал Кремль и при создании осенью 1947 г. Информационного бюро коммунистических партий, или, как его чаще именовали, Коминформа.
Еще 4-6 июля, несмотря на уже заявленную собственную твердую позицию по отношению к плану Mapшалла, узкое руководство рекомендовало восьми восточноевропейским странам направить свои делегации для участия в Парижском экономическом совещании, не обязательно принимая предлагаемую программу помощи. Но в ночь на 7 июля в столицы этих стран была направлена телеграмма, потребовавшая отказа от поездки в столицу Франции.
Внезапный поворот на 180 градусов в отношениях СССР с Западом логически вызвал и пересмотр курсов компартий семи стран (Финляндию решено было не затрагивать предстоящими действиями), прежде всего значительную корректировку ранее, в 1944-м — первой половине 1947 годов, приветствуемого и поддерживаемого Москвой «национального пути к социализму». Концепции, которая базировалась не на революционном, а на мирном переходе к новому строю с помощью парламентаризма, широких демократических блоков, в своей основе повторяла идею народного фронта. Вместе с тем необходимость подобного пересмотра внутренней политики и тактики обусловливалась и собственными интересами самих компартий восточноевропейских стран. Их должны были серьезно насторожить, даже внушить страх за будущее положение поражения коммунистов на выборах в мае 1947 г. во Франции и Италии, лишившихся там министерских портфелей, а также усиление влияния мелкобуржуазных и социал-демократических партий в собственных странах.
Впервые идея созыва совещания ряда компартий была предложена Польшей, но детально обоснована в записке, подготовленной 15 августа Отделом внешней политики (ОВП) ЦК ВКП(б), возглавляемым Сусловым. После согласования ее основных положений сначала со Ждановым, а затем и со Сталиным на свет появился еще один документ ОВП — «О международных связях ВКП(б)». В нем уже категорически выражалась мысль о необходимости незамедлительного создания международной коммунистической структуры.
После всех требовавшихся уточнений 22 сентября 1947 г. в небольшом польском курортном городке Шклярска Поремба, расположенном примерно в 100 километрах к западу от Вроцлава, вблизи штаба Северной группы войск Советской Армии, открылось совещание компартий девяти стран: Болгарии, Венгрии, Италии, Польши, Румынии, СССР, Франции, Чехословакии и Югославии. На деле оно свелось к анализу ошибок, допущенных коммунистами Италии и Франции, к оценке ситуации, сложившейся в восточноевропейских странах, перечислению далеко не бесспорных успехов и трудностей, а также к ставшим не просто основными, но программными докладам, прочитанным Маленковым — о деятельности ВКП(б) и Ждановым — о международном положении.
Решающим для совещания оказался доклад Жданова. Именно в нем после практически более чем десятилетнего перерыва возродилась, вернув себе значимость непререкаемой доктрины, концепция двух лагерей: «капиталистического» и «социалистического». При этом в последний, помимо СССР, были включены и восточноевропейские страны, за исключением Финляндии, названные «миролюбивыми», «демократическими», «странами новой демократии». Поражение компартий Италии и Франции на выборах, чему Жданов уделил весьма много внимания, объяснялось результатом «нового похода» империализма, стремлением США «закабалить Европу». Но самое главное, ключевое содержалось в неопубликованной части последнего, четвертого раздела, посвященного «Руководящей роли компартий в деле сплочения всех демократических антифашистских миролюбивых элементов в борьбе против новых планов войны и агрессии». Его главный тезис повторял достаточно старый, широко использовавшийся Коминтерном в 20-е — первой половины 30-х годов:
«Поскольку во главе сопротивления новым попыткам империалистической экспансии стоит Советский Союз, братские компартии должны исходить из того, что, укрепляя политическое положение в своих странах, они одновременно заинтересованы в укреплении мощи Советского Союза как главной опоры демократии и социализма. Эту политику поддержки Советского Союза как ведущей силы в борьбе за прочный и длительный мир, в борьбе за демократию компартиям следует проводить честно и открыто. Надо со всей силой подчеркнуть, что усилия, направленные на укрепление СССР со стороны братских компартий, совпадают с коренными интересами их стран. Нельзя признать правильным постоянное подчеркивание некоторыми деятелями братских компартий своей независимости от Москвы. Дело не в независимости, потому что Москва никого не ставила и не желает ставить в зависимое положение. Нарочитое подчеркивание этой "независимости" от Москвы, "отречение" от Москвы по сути означает угодничество, приспособленчество, подыгрывание тем, кто считает Москву врагом. Компартии не должны бояться заявлять полным голосом, что они поддерживают миролюбивую и демократическую политику Москвы, не должны бояться заявлять, что политика Советского Союза соответствует интересам других миролюбивых народов».
Но, казалось бы, неизбежный отсюда вывод — о полной консолидации, в том числе и организационной, наподобие Коминтерна, международного коммунистического движения так и не последовал. Более того, даже в дни работы совещания в узком руководстве продолжалась борьба сторонников «мягкого» и «полужесткого» решений. В своем вступительном докладе 22 сентября Маленков говорил лишь об «усилении связи между компартиями», «установлении между ними постоянного контакта в целях взаимного понимания и координации действий». Несколько позже из Москвы, 25 сентября, Молотов настаивал на образовании Информбюро «без функций координации». Сталин же телеграфно сообщил Жданову свое особое мнение — не ограничиваться информационными функциями новой организации. В конце концов, и далеко не без воздействия представителей ряда компартий, восторжествовал компромисс. Участники встречи согласились с тем, чтобы «на Информационное бюро возложить задачу организации обмена опытом и, в случае необходимости, координации деятельности компартий на основах взаимного согласия» .
Подчеркивало именно такое решение и то, что вскоре, в октябре, Москва категорически отвергла попытки создать аналогичные по сути региональные организации компартий: североевропейскую, ближневосточную, азиатскую.
И все же некоторые участники совещания в Шклярской Порембе сумели добиться весьма выгодных для себя, хотя и довольно своеобразных, результатов. Вдохновленные содержавшимся в докладе Жданова призывом к радикальным действиям без малейшей оглядки на мнение или реакцию Запада, они насильственно устранили с политической сцены наиболее опасных своих соперников — пользовавшиеся широкой поддержкой населения партии, входившие вместе с коммунистами в национальные фронты. А после этого изменили государственное устройство своих стран, что, разумеется, принесло преимущество только им, то есть совершили квазиреволюцию.
В Болгарии еще в июне была арестована группа руководящих деятелей Болгарского земледельческого народного союза во главе с ее лидером Николой Петковым. Процесс над ними послужил предлогом сначала для роспуска этой партии, а вслед за тем и для внеочередных парламентских выборов, которые и позволили коммунистам получить около 60 процентов голосов, а Отечественному фронту в целом — 78,3 процента. Опираясь на полученное абсолютное большинство в законодательном органе страны, Болгарская компартия сумела 4 декабря 1947 г. утвердить и удобную, выгодную для дальнейших перемен новую конституцию.
В Венгрии 30 мая находившийся на отдыхе в Швейцарии премьер-министр Ференц Надь, представлявший Партию мелких сельских хозяев (ПМСХ), опасаясь возможного ареста, заявил об уходе в отставку и своем невозвращении на родину. Сменивший его на посту главы кабинета Лайош Диньеш также являлся, по соглашению о Национальном фронте независимости, членом ПМСХ. Зато коммунисты в новом составе правительства сумели получить важнейшие, ключевые посты: Матиаш Ракоши — заместителя премьера, Ласло Райк — министра внутренних дел, Иштван Рис — министра юстиции. Но даже и при таком, максимально благоприятном положении Венгерская компартия на проведенных 31 августа выборах в парламент добилась всего 21,8 процента голосов, в то время как ПМСХ — 15,2 процента, а социал-демократы — 14,6 процента. Изменить ситуацию удалось лишь в июне 1948 г., благодаря слиянию коммунистической и социал-демократической партий в Венгерскую партию трудящихся, сразу же получившую значительный перевес над всеми остальными политическими группами — и входившими в Национальный фронт, и оппозиционными.
В Румынии отправной точкой изменений также послужили политические репрессии. 16 июля в Бухаресте было объявлено о раскрытии «антидемократического заговора», якобы организованного царанистами и их лидером, членом правительства Юлиу Маниу. Это позволило уже две недели спустя, даже до суда и вынесения приговора, запретить национал-царанистскую партию, а в ноябре заодно еще и национал-либеральную. Устранив таким образом соперников, компартия настояла 30 декабря 1947 г. на отречении короля Михая I от престола, отмене конституции и роспуске парламента. Взамен стали действовать назначенный ею же президиум Румынской народной республики в составе беспартийных К. Пархона, М. Садовяну, Ш. Войтека, Г. Стере, Н. Никуда и практически однопартийное правительство коммуниста Петру Грозы.
Несколько позже сходную акцию, но с совершенно иными побудительными причинами, провели и в Чехословакии. Там 20 февраля 1948 г. двенадцать министров в знак несогласия с политикой, проводимой премьером, коммунистом Клементом Готвальдом, подали в отставку. В соответствии с конституцией в таком случае должна была последовать отставка и всего кабинета. Однако пять дней спустя оставшиеся члены правительства — коммунисты просто заполнили образовавшиеся вакансии своими сторонниками. 9 мая они организовали принятие новой конституции, а в июне Готвальд сменил Эдуарда Бенеша на высоком посту президента.
Экономические проблемы, остававшиеся так и не решенными вследствие отказа от плана Маршалла, всем восточноевропейским странам пришлось начать решать за счет прямой советской помощи. СССР были заключены двухсторонние договоры: торговый — 11 декабря 1947 г. с Чехословакией, о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи — 4 февраля 1948 г. с Румынией, 18 февраля с Венгрией, 18 марта с Болгарией, 6 апреля с Финляндией. Польша и Югославия аналогичные, почти однотипные соглашения подписали гораздо раньше, еще в 1945 году.
…Столь же кардинально узкому руководству пришлось изменить и всю внешнюю политику: утвердившись окончательно в Восточной Европе, отказаться от старых планов в отношении других регионов, прилегающих к советской границе; прекратить требовать от Турции пересмотра режима мореплавания в Черноморских проливах; ввязаться заведомо безрезультатно в гражданскую войну в Греции, не только открыто, в ООН, защищать коммунистов-партизан, но и начать нелегально, через Югославию, снабжать оружием армию образованного 24 декабря 1947 г. повстанческого временного народно-демократического правительства Свободной Греции.
Пришлось узкому руководству смириться и с провалом всех своих акций в Иране: бездействовать, когда 10 декабря 1946 г. правительственные войска начали наступление против автономных Южного Азербайджана и Северного Курдистана; молча снести весной 1947 г. казни лидеров организованных Москвой движений и лишь подчеркнуто нейтрально сообщить о переходе на территорию СССР остатков сил курдских автономистов во главе с шейхом Мустафой Барзани. Практически никак Кремль не отреагировал на предоставление США летом 1947 г. кредита Тегерану в размере 25 млн. долларов на перевооружение армии, а 22 октября — на отказ меджлиса Ирана ратифицировать заключенный за полтора года до этого договор с СССР о разведке и добыче нефти.
И все же национальные интересы Советского Союза требовали незамедлительных ответных действий, вынуждали использовать какие угодно средства ради одного — обеспечения безопасности страны прежде всего на самом опасном, южном фланге. Необходимо было добиваться теперь уже не превращения Турции и Ирана в союзников или хотя бы просто дружественные страны, а нейтрализации их, вывода из-под прямого влияния США и Великобритании. А потому Кремль решил отвлечь внимание Вашингтона и Лондона, заставить их глубоко увязнуть в каком-либо региональном конфликте, в причастности к которому трудно было бы заподозрить СССР. Для этой цели лучше всего подходил Ближний Восток — одна из самых чувствительных точек мировой экономики. Вот уже четверть века он являлся ареной ожесточеннейшего соперничества за контроль над нефтяными полями Ирака, южного побережья Персидского залива, Саудовской Аравии. Здесь, как небезосновательно полагало узкое руководство, противоречия интересов США и Великобритании должны были оказаться сильнее их «атлантической» солидарности. К тому же именно на Ближнем Востоке давно назревал и столь нужный конфликт — в Палестине, британской подмандатной территории.
Проблема создания еврейского очага на библейской земле Израиля, отошедшая с началом Второй мировой войны на дальний план, после разгрома Германии вновь стала актуальной, ведь с отъездом на «историческую родину» связывали свои судьбы сотни тысяч евреев, оказавшихся в лагерях перемещенных лиц в американской и британской зонах оккупации. Между тем Великобритания, вынужденная считаться прежде всего с мнением арабских стран — своих союзников, и особенно Ирака и Саудовской Аравии, ограничила въезд евреев в Палестину, установила для них жесткую квоту — не больше 18 тысяч человек в год. В то же время еврейские организации США настойчиво требовали от Трумэна воздействовать на британского премьера Эттли, добиться от того разрешить немедленный въезд на землю обетованную сразу 100 тысячам евреев.
Трумэн, как позже он признался в мемуарах, поддался нажиму как прямому, во время встреч с руководителями сионистских организаций, так и косвенному, через национальный комитет демократической партии. Он обратился 31 августа 1945 г. к Эттли с письмом, настаивая на разрешении въезда в Палестину сразу 100 тысяч евреев — перемещенных лиц. На эту и без того достаточно трудную проблему наложилась и еще одна — спор о политическом будущем Палестины, разногласия по поводу того, быть или не быть там независимому еврейскому государству. Создававшиеся дважды для выработки совместной позиции по этому вопросу англо-американские комиссии так и не сумели прийти к общему мнению. Великобритания, не желавшая конфликта с арабскими странами, настаивала на принятии выработанного Гербертом Моррисоном, министром внутренних дел и национальной безопасности в кабинете Черчилля, плана «провинциальной автономии»: образования в Палестине трех автономных территорий — арабской, еврейской и Иерусалима, находящегося под прямым контролем центрального правительства.
Аналогичную позицию заняла британская делегация и на второй Конференции круглого стола по Палестине, проходившей в Лондоне в сентябре—октябре 1946-го и январе—феврале 1947 гг. Правда, теперь к плану Моррисона был добавлен для возможности выбора еще и план министра иностранных дел Бевина. Он же предлагал «кантонизацию» — еще большее дробление Палестины на небольшие зоны компактного проживания арабов и евреев. Как и следовало ожидать, против обоих планов выступили и представители арабского населения Палестины, и Еврейское агентство. Последнее признавало только одно решение: немедленное объявление британским правительством создания независимого еврейского государства. Арабы же не менее твердо выступали и против создания еврейского государства даже в форме автономии или кантонов, и против дальнейшего въезда евреев в Палестину.
Невозможность добиться компромисса оказалась столь очевидной, что Великобритания решила вообще устраниться от решения вопроса, из-за которого она подвергалась нападкам со стороны США (в феврале Трумэн вновь потребовал впустить в Палестину сразу 100 тысяч евреев) и со стороны арабских стран. 2 апреля 1947 г. постоянный представитель Великобритании в ООН и Совете Безопасности Александр Кадоган передал заместителю генерального секретаря ООН просьбу своего правительства включить палестинский вопрос в повестку дня ближайшей сессии Генеральной Ассамблеи.
В то же самое время в Москве, в аппарате ЦК ВКП(б), решалась судьба Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Его создали осенью 1941 г. с единственной задачей — служить всего лишь одним из многих инструментов внешнеполитической пропаганды.
Вместе с Совинформбюро, антифашистскими комитетами советских женщин, советской молодежи, советских ученых ЕАК должен был в материалах для иностранной прессы «показать еврейским массам за рубежом, как надо бороться с фашизмом», «мобилизовать общественные симпатии вокруг беспрецедентной борьбы народов Советского Союза».
Возглавив в апреле 1946 г. ОВП ЦК, М.А. Суслов начал работу с того, с чего обычно начинают все, получившие в ведение новый для себя, совершенно незнакомый и огромный аппарат. Он стал знакомиться с деятельностью всех подразделений ОВП, в том числе и с находившимися в двойном подчинении, МИДа и отдела, антифашистскими комитетами, и выяснил, что два из них, женщин и молодежи, быстро сориентировались в изменившейся ситуации, сочли изначальные задачи выполненными и нашли для себя иные. В конце 1945 г. они стали ядрами двух новых международных организаций: Международной демократической федерации женщин и Всемирной федерации демократической молодежи, активно, по подсказке МИДа и ОВП, направляя их работу в нужное для СССР русло. А еще два, ученых и еврейский, продолжали упорно цепляться за прежние, давно утратившие актуальность функции, которые более успешно и профессионально выполняло Совинформбюро.
Получив такую, в общем объективную, без какой-либо примеси антисемитизма, оценку, Суслов полностью согласился с мнением отдела: «ЕАК распустить, а функции по пропаганде возложить на Советское информационное бюро. Газету «Единение», как орган ЕАК, не оправдывающий свое назначение, закрыть. Вопрос о необходимости существования еврейской газеты для еврейского населения (СССР. — Ю. Ж.) передать на рассмотрение отдела печати Управления пропаганды». Считая, что вопрос достаточно прост, Суслов 23 сентября 1946 г. обратился к Жданову с просьбой внести на рассмотрение Секретариата предложение ОВП о роспуске ЕАК. Но, встретив решительный отказ, решил все же добиться своего, прибегнув к хорошо знакомым ему «аппаратным играм».
Трудно предположить, что судьбой ЕАК совершенно случайно буквально в те же самые дни заинтересовались еще два ведомства. Мало того, они сами, как бы независимо друг от друга, пришли к тому же мнению, что и Суслов. А именно такими по содержанию оказались две записки. Первая — «О националистических и религиозно-мистических тенденциях в советской еврейской литературе», направленная 7 октября заведующим отделом печати УК М.И. Щербаковым своему шефу А.А. Кузнецову. В ней резко критиковались стихи и проза членов ЕАК П. Маркиша, И. Фефера, Д. Бергельсона, других писателей и поэтов, писавших на идише. Негативную оценку получила и газета «Эйникайт» («Единение») за публикацию этих произведений. В заключение же речь велась почему-то о ЕАК в целом, «который проявляет неразборчивость в посылке за границу произведений советских авторов», и делался вывод: отдел «считает целесообразным обсудить вопрос… на Секретариате» .
Спустя пять дней, 12 октября, на свет появилась вторая записка — «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета». В подписанной лично министром госбезопасности B.C. Абакумовым записке повторялся смысл предыдущего документа и предлагалось все то же — рассмотреть судьбу ЕАК на Секретариате и распустить его.
Заручившись столь серьезной поддержкой, Суслов возобновил натиск. 19 ноября 1946 г. он направил всем членам ПБ пространную, на семнадцати машинописных страницах очередную записку, посвященную ЕАК. В ней безапелляционно утверждал, что деятельность ЕАК «приобретает все более сионистско-националистический характер и потому является идеологически вредной и нетерпимой». Доказав такую оценку примерами, Суслов в качестве единственно возможной меры предложил: «Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) считает дальнейшее существование Еврейского антифашистского комитета в СССР нецелесообразным и политически вредным и вносит на ваше рассмотрение предложение о его ликвидации».
Под давлением столь весомых аргументов, да еще отчетливо понимая значимость мнения министра госбезопасности, Жданов изменил свое первоначальное решение отложить на некоторое время определение судьбы ЕАК, однако, не желая упускать инициативу из своих рук, проект постановления поручил подготовить начальнику УПиА Г.Ф. Александрову. Тому человеку, который сможет составить необходимые документы так, как желательно ему, Жданову, а не Абакумову, Кузнецову или Суслову.
Александров быстро выполнил поручение, 8 января 1947 г. направил Молотову, как куратору международных вопросов в ПБ, и А.А. Кузнецову, ответственному за кадры, два документа. Для узкого круга — проект постановления ЦК: «1. В связи с тем, что задачи, поставленные перед Антифашистским комитетом советских ученых и Еврейским антифашистским комитетом, исчерпаны, принять предложение Управления пропаганды и агитации и Отдела внешней политики ЦК ВКП(б) о прекращении деятельности этих комитетов. Внести на утверждение Политбюро».
Обосновывалось же такое решение Александровым следующим образом: «В период Великой Отечественной войны Еврейский антифашистский комитет сыграл известную положительную роль, содействуя мобилизации зарубежного еврейского населения на борьбу с немецким фашизмом. С окончанием войны деятельность комитета приобретает все более националистический, сионистский характер, она объективно способствует усилению еврейского буржуазно-националистического движения за границей и подогреванию националистических, сионистских настроений среди части еврейского населения в СССР». Но далее, в отличие от авторов предыдущих записок, Александров снимал с руководства ЕАК ответственность за создавшееся положение, давал ему возможность с честью выйти из игры: «Управление пропаганды и агитации и Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) вели беседы с председателем Еврейского антифашистского комитета т. Михоэлсом и ответственным секретарем комитета т. Фефером о неправильности установившейся практики в работе комитета в послевоенное время. В ходе этих бесед тт. Михоэлс и Фефер признали задачи комитета исчерпанными».
Опираясь на отмеченную выше договоренность, для возможного гласного использования Александров предложил проект еще одного документа — постановления «О самороспуске Еврейского антифашистского комитета». «В послевоенное время, — говорилось в нем, — когда укрепляются связи советских народов с народами зарубежных стран, в том числе с еврейским населением, через общественные организации — профсоюзные, женские, молодежные, общество культурной связи, — Еврейский антифашистский комитет в СССР считает свои задачи исчерпанными и выносит решение о прекращении своей деятельности».
И вот тогда, когда, казалось бы, судьба ЕАК решилась окончательно и бесповоротно, притом так, что подчеркивались его заслуги и обходились обвинения в национализме, сионизме, вопрос о роспуске так и не был вынесен ни на Секретариат, ни на ПБ. Записка Александрова попала к Молотову, возможно, в тот самый момент, когда к нему поступила информация о подписании турецко-трансиорданского договора и, скорее всего, вынудила искать то, что могло бы отвлечь внимание Вашингтона и Лондона от Турции и Ирана, а СССР все же дать возможность проникнуть в регион, хоть и с черного хода, захватить прочные позиции в тылу у потенциального противника.
Можно допустить и иное. Молотов вспомнил о записке Суслова, вернулся к ней и нашел там то, что столь настойчиво искал, — указание и на конфликт, которым он мог воспользоваться, и на канал проникновения. Ведь ЕАК, как услужливо информировал заведующий ОВП, преследуя прямо противоположную цель, имел давние, прочные связи с такими влиятельными организациями, как Всемирный еврейский конгресс, Еврейский конгресс США, «Джойнт» и многими другими. В том числе и с действующими в Палестине, что могло оказаться решающим.
Есть и прямое доказательство заинтересованности Молотова делами ЕАК. Начиная с 1947 г. у комитета сменили одного из двух кураторов, сохранили, но лишь по линии ОВП, то есть сугубо открытой, пропагандистской деятельности, Жданова. Но Кузнецова полностью отрешили от надзора за ЕАК, вместо него появился Молотов. Это бесспорно и однозначно подтверждают все документы, связанные с комитетом. Они либо содержат такие фразы: «в соответствии с указаниями товарища Жданова А.А. и товарища Молотова В.М.», либо несут не менее многозначительные резолюции Жданова: «Согласен. Сообщите т. Молотову».
Однако Суслова, которому формально и подчинялся ЕАК, продолжала беспокоить деятельность комитета — количество и содержание статей, готовившихся там и направлявшихся за границу для публикации в еврейских газетах преимущественно США и Палестины. Потому он одобрил очередную записку ОВП (ее подписал сотрудник УПиА) и дал ей ход в июле 1947 г. «Комитет, — отмечалось в ней, — не ведет борьбы против еврейского национализма и сионизма в зарубежных странах. Ни в статьях, посылаемых за границу, ни на страницах издаваемой комитетом газеты «Эйникайт» («Единение») не разоблачаются сильно активизировавшиеся в последнее время еврейские националисты всех оттенков и сионисты, не подвергаются критике националистические ошибки еврейских социал-демократических организаций и отдельных их деятелей». Более того, в тексте записки прозрачно намекалось на отсутствие должного сотрудничества ЕАК с МГБ по выполнению установленных для него функций разведки: «Свои связи с зарубежными еврейскими учеными, общественно-политическими и культурными деятелями комитет не использовал с целью получения от них полезной для советского государства научно-технической и политической информации».
Действуя именно таким образом, Суслов, только что утвержденный секретарем ЦК, несомненно, стремился настоять на своем первоначальном предложении хотя бы сейчас и заставить ЕАК, если уж не удалось ликвидировать его, безропотно подчиниться лично ему. И для этого вместе с запиской он направил Жданову проект очередного постановления, предлагал установить, «что в работе Еврейского антифашистского комитета имеются серьезные политические ошибки и недостатки», потребовать от комитета устранения их и заодно, в тех же целях, радикально изменить его состав. Вместе с тем Суслов попытался определить задачи ЕАК на будущее: «пропаганда за рубежом достижений Советского Союза… разоблачение антисоветской кампании англо-американских реакционных кругов… получение полезной для Советского Союза информации».
Но опять, как и в январе, мнение Суслова оказалось гласом вопиющего в пустыне. Его предложения просто не стали рассматривать, лишь поручили ЕАК готовить, начиная с августа, для ОВП ежемесячные специальные информационные бюллетени — только в двух экземплярах, под грифом «строго секретно», объемом четыре печатных листа — обзоры зарубежной прессы по палестинской проблеме.
Тем временем эта самая палестинская проблема вступила в критическую стадию. Вооруженные еврейские организации Хагана и Лехи (группа Штерна) фактически развернули партизанскую борьбу против британских войск и арабского населения, требуя немедленного создания государства Израиль. ООН признала ситуацию угрозой миру в регионе и 28 апреля созвала специальную сессию Генеральной Ассамблеи, в повестке дня которой значился только один вопрос — положение в Палестине. Представитель СССР А.А. Громыко выразил твердое убеждение в необходимости пригласить на заседание с совещательным голосом Бен Гуриона, главу делегации Еврейского агентства в США, как одной из двух заинтересованных сторон, ведь интересы другой конфликтующей стороны выражали представители арабских стран. Однако советское предложение поддержки не нашло и было отклонено.
Обсуждение проблемы пошло по традиционному пути. Выработку проекта решения передали Первому комитету, рекомендации которого и утвердили 15 мая. Из представителей Австралии, Гватемалы, Индии, Ирана, Канады, Нидерландов, Перу, Уругвая, Швеции (председатель), Чехословакии и Югославии образовали специальную комиссию, на которую возложили подготовку предложений.
Комиссия приступила к работе 26 мая и к концу своего существования, 31 августа, провела пятьдесят два заседания: четыре в Нью-Йорке, тридцать шесть на Ближнем Востоке и двенадцать в Женеве (с выездом в Германию и Австрию для посещения лагерей перемещенных лиц), где и подготовила окончательные документы. Не один, как предполагалось, а три — из-за непримиримости позиций, невозможности прийти к какому-либо компромиссу. Первый проект плана действий ООН, одобренный всеми, устанавливал прекращение британского мандата на Палестину в самое ближайшее время. Второй, поддержанный большинством, предполагал раздел Палестины на два самостоятельных государства, еврейское и арабское, с выделением Иерусалима в особую интернациональную зону.
Третий, за который высказались представители Индии, Ирана и Югославии (представитель Австралии не поддержал ни первый, ни второй), рекомендовал сохранить единство Палестины с двумя автономными образованиями.
Вторая сессия Генеральной Ассамблеи открылась 16 сентября, но только 29 ноября состоялось голосование по палестинскому вопросу. Тридцатью тремя голосами «за» (включая СССР, БССР и УССР) при тринадцати «против» (в основном арабские страны) и десяти воздержавшихся (в том числе и Великобритания) была принята резолюция, предусматривающая прекращение британского мандата и создание на территории Палестины к октябрю 1948 г. двух независимых государств, еврейского и арабского.
Однако еврейские поселенцы не захотели ждать год ради выполнения всех предусмотренных в таком случае необходимых юридических формальностей. Уже в декабре их боевые организации — Хагана, Иргун, Лехи — начали «необъявленную войну» и до официального раздела попытались максимально расширить зону, которой предстояло стать Израилем. Они стали вытеснять арабов из Галилеи, Иудеи, Негева и готовиться к настоящей войне со странами — участниками Арабской лиги, которые уже не раз открыто заявляли, что не допустят создания в Палестине еврейского государства.
«Конечно же, — вспоминала Голда Меир, — мы были совершенно не готовы к войне. То, что нам так долго удавалось более или менее удерживать в известных границах местных арабов, вовсе не означало, что нам удастся справиться с регулярными армиями. Нам срочно нужно было оружие — если мы сумеем найти кого-нибудь, кто захочет нам его продать».
Да, у будущего Израиля солдаты уже были — около 25 тысяч. Их дала предусмотрительная организация иммиграции, отправив из лагерей перемещенных лиц в Палестину прежде всего людей призывного возраста, прошедших военную подготовку, либо механиков, водителей. Они-то и могли с успехом противостоять готовящемуся нападению стран Арабской лиги, которые, как вскоре выяснилось, смогли выставить всего 23 тысячи солдат. Будущим израильтянам не хватало только оружия, ввоз которого британские власти запрещали. И все же оружие они нашли, и очень быстро.
Сведения об этом начали поступать в разведывательное управление сухопутных войск США уже в январе 1948 г. Американский военный атташе в Ливане майор Стивен Мид сообщил в Вашингтон о регулярных ночных посадках самолетов без опознавательных знаков примерно в 50 км к востоку от Бейрута. Позднее, в марте, Миду от своих информаторов удалось узнать, что эти самолеты доставляли оружие и боеприпасы для еврейских боевых организаций. Американцы тогда так и не установили, кто и откуда поставлял оружие в Ливан. Зато в конце марта обнаружили, что американец Ральф Кокс из Праги на американском транспортном самолете «Скаймастер» начал регулярные рейсы в Палестину, перевозя чешское оружие и боеприпасы, и делал он это при явном содействии местной госбезопасности. Несколько позже в Вашингтоне получили веские доказательства того, что воздушный мост Прага — Палестина не только постоянный, но и действует по двум маршрутам: одним — прямым, вторым — через юг Франции.
После тщательных проверок этих сообщений директор ЦРУ адмирал Рескоу Хилленкеттер направил 12 апреля Трумэну меморандум, отметив в нем факт контрабанды чехословацкого оружия в «район повышенной политической напряженности» и подчеркнув, что участие в такой операции американских граждан, использование американских самолетов являются «безответственными действиями», которые могут иметь «неблагоприятные последствия для национальной безопасности США». Президент на меморандум не отреагировал.
В своей открыто антиизраильской позиции директор ЦРУ был не одинок. Разделял ее и государственный секретарь Джордж Маршалл, намеревавшийся в июне заявить правительству Чехословакии официальный протест и не сделавший этого только по настойчивой рекомендации посла США в Праге. Тех же взглядов придерживались министр обороны Джеймс Форрестол и заместитель госсекретаря Роберт Ловетт. Более того, еще в середине января 1948 г. представитель США в ООН Уоррен Остин прямо заявил: Соединенные Штаты больше не считают резолюцию Генеральной Ассамблеи от 29 ноября приемлемой для решения палестинской проблемы; предлагают отказаться от принятого плана и ввести прямую опеку ООН над единой Палестиной. Трумэн, возмущенный явным противодействием своей политике, дезавуировал речь Остина в письменном заявлении .
Схожую ситуацию разлада можно было наблюдать в то время и в Москве. 26 марта 1948 г. Абакумов, явно не без ведома своего куратора А.А. Кузнецова, направил в ЦК свою вторую по счету записку «О Еврейском антифашистском комитете», где вновь обратил внимание членов ПБ на проповедь членами комитета национализма.
