«Настоящие жены» купили на ужин спагетти и чесночный хлеб для детей, ризотто с грибами и помидорный салат для взрослых. С 16.30 и до самого ужина кухня превратилась в проходной двор пополам с фабрикой: взрослые что-то непрерывно нарезали, наливали, размешивали, пили и при этом болтали, кричали, спорили, смеялись, снимали пробы. Прибегали и убегали дети, запотевали окна, Кэт включала музыку при помощи айфона и переносных колонок. То был апофеоз семейных каникул.

Майя вспомнила свой первый загородный уик-энд с семьей Эдриана. Она тогда ужасно волновалась, но все получилось как в прекрасном сне. Шутки, шум голосов, тепло, смех. Почему-то ей вспомнилось собственное детство, чистенький домик под Мейдстоном, где они жили со старшим братом; когда ей исполнилось 11 лет, брат умер, и она на следующие семь лет осталась единственным ребенком в семье; компанию ей составляли только родители и немой попугай-корелла Пенни. Счет членов ее семьи занял бы две секунды и вызвал бы только грусть. Перемешивать там было некого. До встречи с Эдрианом она жила в уверенности, что семьи только такими и бывают.

Но теперь она относилась ко всей Эдриановой ораве иначе. Для нее это была не семья, не что-то сверхъестественное, волшебное, а шлюпка с пережившими кораблекрушение, почти что группа взаимной поддержки «Эдриан и анонимы». Каждый носил невидимый шрам: у кого-то он был глубже, у кого-то – мельче, но без шрама не обошелся никто.

Сьюзи, например. Майя всегда подозревала, что, если бы Эдриан ее не бросил, она бы бросила его сама. Слишком рано они поженились и завели детей. А потом возмужали и друг друга переросли. И все-таки каково это – знать, что тебе так долго лгали? И кто – отец твоих детей! Каково это – одной укладывать детей спать, объяснять, почему папа не прочтет им сегодня сказку на ночь: папа в Лондоне, читает сказки другим детям, которых ему родила другая женщина… Каково это – жить с хрупким, сердитым Люком все годы его отравленных детства и юности?

А Кэролайн, такая сдержанная, скрывающая свои чувства? Она должна была знать, вступая в отношения с чужим мужем, что сама рано или поздно окажется преданной. Или нет? Возможно, она воображала себя сказочным, лучезарным концом Эдрианова пути, ответом на все его мольбы, умной и независимой, ничем не хуже его самого. Возможно, она жалела Сьюзи. У нее до сих пор был такой вид, словно она мысленно называла свою предшественницу «бедной Сьюзи». Как Кэролайн смирилась с тем, что ее сбросили с недосягаемой высоты? Показали, что она не лучше «бедной Сьюзи»? А дети Кэролайн – ее безукоризненное потомство, оказавшееся таким же брошенным, как и то, которое Эдриан оставил в Хоу?

Казалось бы, все эти шрамы должны красоваться на виду, должны были броситься Майе в глаза в ту самую минуту, когда Эдриан прикоснулся к ее руке в тот вечер в пабе. Но нет, они оставались невидимыми. Все потому, что Эдриан ослепил Майю своими словами о судьбе и о давно умершей любви.

Но теперь, оправившись от любви к Эдриану, Майя разглядела всю неприглядную правду о его безупречной семейке. Хотелось сравнить это прозрение с лазерным лучом, позволяющим увидеть солнечные ожоги на гладком на первый взгляд лице. И где-то внутри этой кучки терпящих бедствие, от отчаяния цепляющихся друг за друга, прятался любитель правды. Он кричал, махал рукой. Это и был ее корреспондент, автор отравленных писем. Знавший то, что теперь дошло и до Майи, – что она оказалась лишним шагом. Что третью жену, третью семью эта шлюпка уже не примет.

Майя снова оглядела стол, скользя взглядом по счастливым лицам. Кто бы это мог быть, кто из них планирует очередное нападение в письменном виде? И тут на нее обрушился сокрушительный, жестокий удар.

Это мог быть любой из них.

Подобно гостям на воскресном угощении в книжке Агаты Кристи, мотивом мог обладать каждый из присутствующих. И средством сделать эту гадость обладал каждый, кроме Бью.

Майя поймала взгляд Перл. Та улыбалась ей через стол в своей непостижимой манере. Перл было чуждо бурное проявление чувств, но Майя не сомневалась, что она на ее стороне. Майя улыбнулась ей в ответ. А потом вздохнула. У нее не было никакой возможности быть хоть в чем-то уверенной.

…В тот вечер Майя легла рано. Она не устала, просто исчерпала ту особенную энергию, что требовалась, чтобы преодолевать дистанцию вместе с Вольфами. Невозможно было навалить на себя все сразу. Было время, когда она лезла из кожи вон, чтобы доказать, что она ничем не хуже этой замечательной публики, предстать перед ними своей лучшей стороной; но теперь она их раскусила и махнула рукой на все прежние потуги. Она пожелала всем спокойной ночи и, конечно, услышала в ответ: «Нет, Майя, не уходи, останься!» Она унесла свою сумку с умывальными принадлежностями в тесную ванную рядом со своей комнатой, пополоскала зубы водой с непривычном привкусом, натянула пижаму и залезла под туго набитое пуховое одеяло, под которым до нее нежилась добрая сотня людей, чтобы пялиться на пыльные балки потолка и удивляться, что она здесь забыла.

Шум снизу, проделав путь по извилистому коридору нижнего этажа, проникал в щель ее двери. Она разобрала голос Сьюзи, потом голос Кэролайн. «Неужто это одна из вас? – подумалось Майе. – Неужто одна из вас так меня ненавидит, что хочет моего ИСЧЕЗНОВЕНИЯ?»

Эта мысль вызвала сначала смятение, потом раскаяние.

Раздался голос Эдриана, пожелавшего всем спокойной ночи, его шаги по коридору. Майя выключила настольную лампу, натянула на голову тяжелое одеяло, повернулась на бок и закрыла глаза.

– Ты не спишь? – громко прошептал в темноте Эдриан.

Майя тихо застонала, как человек, чей сон побеспокоили.

– Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? – прозвучало у нее над ухом. Ей пришлось повторно издать стон, на этот раз с ноткой раздражения.

– Ты была такой молчаливой. – Майя почувствовала, как Эдриан опускается на свою половину кровати. – Мы все за тебя немного волнуемся.

– Все хорошо, – сонно сказала Майя, ежась всем телом при мысли, что она только что служила предметом всеобщего обсуждения.

– Это… – Она так не выносила этот его психотерапевтический тон – успокаивающий, сладкий, что даже скрипнула зубами. – Это из-за ребенка?

Пришлось повернуться и открыть глаза. В темноте она видела только его смутный силуэт.

– Какого еще ребенка?

– Которого мы пытаемся завести. Вернее, пытались.

– Что? Нет! – бросила она. – При чем тут дети? Говорю тебе, все хорошо. Просто устала. Я пила красное вино, от него меня всегда клонит в сон.

Эдриан покровительственно стиснул ее плечо.

– Ты ведь мне сказала бы, если бы тебя что-то беспокоило?

Она уставилась на него в темноте с разинутым ртом, но слова не выходили. Эдриан действительно не помнит, как она говорила ему, что больше не хочет от него ребенка? Что уже недовольна их браком? Может, он решил, что она сболтнула это спьяну? Или предпочитает не вспоминать? Это было как раз в его духе: разрисовывать свой мир только теми красками, которые были ему по душе. И что бы ни случилось, какое бы решение он ни принимал, мир для него оставался чудесным. Она должна была разрушить эту стену, закричать ему в лицо так, как никто еще не кричал. Размалевать его мир совсем другими красками и заставить Эдриана увидеть это.

Но не сейчас, не здесь, не в окружении его семьи.

– Конечно, сказала бы, – ответила она так мягко, как только смогла. – Обязательно.

После этого она притворилась, что уснула, как притворялась при его появлении в спальне.