В следующий уик-энд Эдриан оставил Люка дома, снабдив четкими инструкциями насчет кормления кошки, ответов на телефонные звонки, запирания дверей и выноса мусора, собрал небольшую сумку и отправился к Кэролайн, чтобы провести выходные с тремя младшими детьми.

Прошедшая неделя выдалась странной. Несмотря на сближение в пабе в прошлую субботу, отношения между Эдрианом и его старшим сыном остались натянутыми. Они с Люком были слишком разными. Насколько Эдриан был жестким и решительным, настолько Люк был самовлюбленным и изнеженным. Эдриан был ранней пташкой и посвящал утро радио и поеданию тостов, а Люк вставал ровно за пять минут до ухода и тут же принимался скандалить из-за своей исчезнувшей обуви и средства для волос. Еще у Люка обнаружилась мерзкая привычка: каждое утро он оглядывал отца с головы до ног, открывал рот, словно собирался прокомментировать замеченный недостаток, но так ничего и не говорил. Вдобавок Люк был суетлив и вечно перемывал в кухне чистую посуду, не находившую применения по нескольку недель. И все нюхал: полотенце, масло, внутренность чашек.

– Зачем ты все нюхаешь? – не выдерживал Эдриан.

– Не знаю, – получал он туманный ответ. – Из-за запаха. Вся квартира провоняла. Запашок!

«Запашок… – безутешно думал Эдриан. – Столько денег на частную школу, и вот результат: безработный зазнайка, употребляющий словечко “запашок”».

В четверг вечером он откупорил бутылку вина и попытался опять прочистить каналы связи, так поспешно закрывшиеся после откровенности в пабе.

– Та девушка… – начал он. – Та, что разбила тебе сердце. Какая она была?

Люк, слепо смотревший в телеэкран, ответил, не взглянув на него:

– Не хочу об этом говорить.

Поэтому в субботу утром Эдриан покинул квартиру с чувством облегчения, как беглец из тюрьмы. Лето, начавшееся так хорошо, пока что разочаровывало сыростью. Небо было серое и промокшее, на тротуаре остались лужи от ночного ливня. Но перспектива уик-энда в Айлингтоне вызывала радостное предвкушение: густая листва в узком подъемном окне; шум, поднимаемый детьми, мотающимися из комнаты в комнату и снующими вверх и вниз по лестнице; лай и прочие звуки, издаваемые смешными собачонками Кэролайн. Он соскучился даже по собакам.

В дверях его встретила Кэт. Его опять неприятно поразила ее полнота. Она набрала еще веса и уже перешагнула границу между пухлостью и неряшливой запущенностью. Впечатление усугубляли тесные джинсы и черная футболка, оставшаяся со времен, когда она была гораздо стройнее. Кэт крепко обняла отца и отвела в комнату, выделенную ему на этот уик-энд. Это была не комната Кэролайн – понятно, почему: раньше комната Кэролайн была их комнатой, там они спали вместе, занимались любовью, зачинали детей. А теперь Кэролайн, наверное, занималась в ней сексом со своим новым любовником. Эдриану было предложено спать в кабинете, на раскладном диване, на одном этаже с Кэт и Отисом. Отис сидел на вращающемся стуле и, похоже, занимался на компьютере чем-то тайным, не предназначенным для чужих глаз: услышав шаги, он выключил все экраны.

– Привет, красавчик, – сказал Эдриан, ероша ему волосы.

– Привет, – скучным голосом отозвался Отис.

Раньше, подумал Эдриан, Отис скакал по комнате, как веселый щенок, предвкушая приезд ненаглядного папочки на уик-энд. Теперь присутствие папочки почти не замечалось.

– Где Перл и Бью?

– Перл катается, Бью с ними.

– С кем?

– С мамой и с Полом.

– Вот как! Когда они вернутся?

Отис пожал плечами.

– Скоро, наверное. Они рано ушли.

– Чем же ты занимался совсем один?

– Компьютером, и вообще.

Кэт стояла в двери на одной босой ноге, другой упершись в косяк.

– Он подсел на компьютер. Больше ничего не желает видеть.

– Это не так, когда с ним я, – возразил Эдриан.

– Когда с ним ты, возникают другие дела. А здесь одно фигурное катание.

– Ага, – не оборачиваясь, подхватил Отис. – А еще Пол, Пол, Пол.

– Пойдем вниз, – предложила Кэт. – Сваришь мне кофе. А ему сделаешь молочный коктейль. – Она указала на Отиса, который соизволил улыбнуться и выключил компьютер.

В кухне на первом этаже дочь села на барный табурет и стала наблюдать, как Эдриан выгребает из кофеварки старый кофе.

– Ну, как ты уживаешься с мистером Высокие Эксплуатационные Расходы?

– Я даже не знал, что все так запущено. Раньше он был такой веселый!

– Так то раньше. А теперь он свихнулся из-за девчонки.

– Как это?

Кэт пожала плечами.

– Сама не знаю. Девчонка, и все. Элитная школа для мальчиков, в которую вы с мамой его засунули, совершенно не помогла.

Эдриан вздохнул. Идея частной школы принадлежала Сьюзи. Это она решила, что там Люку самое место, с его высокооктановой личностью и сверхинтеллектом. Простушка Кэт, образцовая ученица, посещала обыкновенную местную школу и до сих пор не могла с этим примириться.

– Мне жаль женщину, которая с ним свяжется, – сказал Эдриан, засыпая в кофеварку свежий кофе.

– Такая вряд ли вообще существует.

Из-за двери послышались возня, собачий лай, шаги по деревянным ступенькам.

– Я не вхожу! – крикнула сверху Кэролайн. – Привела тебе еще парочку. Увидимся завтра вечером!

Дверь захлопнулась, лай стих, Перл и Бью кубарем скатились с лестницы и радостно бросились к Эдриану в объятия. Он сделал коктейль для всех троих детей и поставил стаканы на обеденный стол у двери, выходившей в сад. Отдал Кэт ее капучино, положил сахар в свой двойной эспрессо и сел у кухонной стойки, любуясь всей картиной. Вот, значит, чего он был лишен каждое субботнее утро на протяжении последних четырех лет. Вот как выглядит жизнь, от которой он отказался. Перл с горящими после тренировки щеками, Отис, не снявший пижаму в 11 утра, Бью с выпачканным коктейлем ртом, болтающий ногами под столом и улыбающийся сам себе. Вот оно как!

Он посмотрел на Кэт, одной рукой добавляющую в капучино сахар, а другой пишущую в телефоне эсэмэс, с огромной грудью, с трудом помещавшейся в кофточке, с оливковым лицом, обрамленным черными волосами. Потом оглядел комнату, которую сам когда-то создал, соединив четыре сырые комнатушки нижнего этажа. Он трудился тогда именно ради всего этого: ради ленивого субботнего утра, ради молочных коктейлей и капучино, ради детей и их вещичек по углам. Это он все это начертил, построил, наполнил трогательным шумом и неповторимостью. А потом сбежал.

Бью тогда был еще младенцем.

Эдриан почувствовал в горле ком.

Будь Майя жива, он бы по-прежнему считал, что поступил правильно. Но ее не стало, и во всех сосудах его тела бурлило сомнение.

Он уже открыл рот, чтобы сказать то, что вертелось на языке, отчаянно просилось наружу: «Хотели бы вы, чтобы папа вернулся, чтобы снова жил с мамой?» Но, еще раз посмотрев на своих детей, промолчал.