Глава 42
Экипаж капитана 1-го ранга Олега Андреевича Островского после непродолжительного отдыха собрался в отеле для подводников «Барракуда».
Неделю назад их АПЛ – пройдя сквозь Дыру Времени и Пространства – спроецировалась в гроте у южной оконечности Латиноамериканского континента. Подводники, – каждый по-своему, но все одновременно – почувствовали, что их длительное путешествие закончилось. Информация о том, что чудовищные расстояния они вместе с лодкой преодолели за доли секунд, в их сознании отсутствовала. И когда кто-то пытался припомнить последние дни и часы плавания, его мысли словно перескакивали через некий провал.
Некоторые офицеры и матросы АПЛ, потрясенные увиденным на секретной базе, куда они прибыли и где находились уже семь дней, делились впечатлениями, сидя в уютном баре своего отеля. Служебный день закончился. Командир и его оба старпома беседовали в номере, наслаждаясь свежими фруктами и экзотическими на вкус прохладительными напитками. Никакие мысли не обременяли их сознание; здесь все – и воздух, и обстановка, и невидимая и не ощущаемая ими энергетика воздействия способствовали приятной релаксации.
Неожиданно в дверь номера постучали; вошедший дежурный по экипажу офицер доложил, что со штаба форпоста потребовали явки к командующему командира экипажа АПЛ.
Островский поспешил к командующему форпостом, а, прибыв, представился и доложил о готовности своего экипажа к выполнению поставленных задач. Но, как показалось Островскому, командующий отнесся к его докладу с безразличием, зато полюбопытствовал:
– Когда вы в последний раз встречались с руководителем экспедиции, находившимся на борту вашей подлодки?
Не задумываясь, офицер ответил, что это было ровно неделю назад, когда они отшвартовались в гроте у пирса, и капитан 1-го ранга Румянцов вместе со своими сотрудниками ушел в техническое здание.
Ответ полностью удовлетворил командующего; он не стал развенчивать и подвергать сомнениям эту крепкую убежденность. Даже если бы он сейчас сказал, что у Островского имеется провал и его уверенность липовая – командир АПЛ капитан 1-го ранга Островский ему бы никоим образом не поверил.
* * *
Иван Румянцов старался не рассуждать, а принимать все как есть, чтобы крыша не поехала, чтоб жить в реалиях прагматично, твердо, прямолинейно, без всяких там сантиментов, которые мозг размягчают, лишают разума в самые критические моменты.
Он вернулся в Москву из Патагонии, сделав несколько пересадок в аэропортах разных стран. В столичном аэропорту его встретил адъютант, и когда они садились в «Волгу», он кивнул в сторону задней дверцы. Румянцов понял, что в салоне автомобиля кто-то есть. Были сумерки летнего вечера, насыщенного жарой и смогом мегаполиса, и он не сразу заметил, что это женщина. Она сама открыла дверцу изнутри и протянула к нему прекрасную руку.
Шикарно одетая и надушенная Рогнеда Павловна излучала бодрость и немеркнущую красоту. И, возможно, это было самое мудрое: прислать за ним женщину…
– Ну-ну, – отчего-то капризно проговорила сценическая прима, – не стойте же. Садитесь.
И когда Румянцов сел рядом, привычно перешла на «ты». Она что-то щебетала ему, приближая ярко накрашенные губы прямо к уху; то пересказывала приятные светские сплетни, то таинственно шептала милые слуху имена; но Иван, обволакиваемый ее говорком, шепотом, запахами, ее присутствием, словно бы находился в другом измерении. И она это знала! Потому и была здесь…
* * *
Арсений Алексеевич Архимандритов, имевший в своем ведомстве для работы несколько дворцов, напоминавших о великой эпохе Российской империи, пригласил своего ведущего референта в одно из этих чудесных строений. Капитан 1-го ранга Иван Румянцов прибыл во дворец, благодаря пожеланиям босса сохраненный в изумительном состоянии в одном из переулков Первопрестольной.
Без лишних разговоров Архимандритов посадил его на стул подле себя и предложил принять по рюмочке божественного коньяка от «Луи XIV». Все было, как прежде, и вместе с тем все было уже не так… Интересно, с каким настроением, с каким душевным состоянием прибывал Папа Сеня после подобных путешествий? И как он жил среди человеков, нося в себе истинные знания, способные повернуть мир, заставить мир идти по иному пути развития?!
Пребывание в потрясении – слабое понятие для того, чтобы хоть как-то передать внутреннее состояние Румянцова; так сознание йогов, когда их тела в процессе левитации парят над поверхностью земли, погружается в продолжительный сон наяву. Иван не пытался определить: он присутствует в текущих событиях или нет; живет или дышит, спит или чувствует.
И даже когда босс, самолично налив янтарный напиток в широкие хрустальные бокалы с неизменным бриллиантом на толстом донце, предложил выпить, его ведущий референт только машинально кивнул головой.
Они выпили; раз, другой …и третий. И живительная влага, казалось, понемногу приводила Ивана в чувство. Арсений Алексеевич улыбался; возможно, он даже был искренне рад видеть своего офицера живым и здоровым. Не зря ведь некоторые завистники поговаривали, что босс симпатизирует каперангу.
– Теперь и ты будешь жить как бы в нескольких мирах, – спокойно сказал босс, и тем самым причислил Румянцова к череде избранных. И добавил:
– Считай, что экспедиция «Снежный юг» завершилась… завершилась успешно, даже если ее конечный результат зависел вовсе не от нас.
– Есть считать завершившейся! – Румянцов вытянулся возле своего стула. Арсений Алексеевич махнул маленькой холеной рукой, показав пальцами с ухоженными и покрытыми бесцветным лаком ногтями на сиденье и стол. Капитан 1-го ранга опустился на свое место, и, следуя жесту босса, налил в пустые бокалы коньяк.
Они беседовали более часа; причем, как чаще всего бывало, говорил в основном Арсений Алексеевич.
Архимандритов – следуя одному ему известной последовательности изложения, – рассказал референту, что в середине мая 1941 года в 7.30 утра по московскому времени советскую границу со стороны Германии, пролетев над Белостоком, пересек трехмоторный немецкий самолет «Ю52». Пролетев над Минском, транспортный самолет продолжил полет к Смоленску, и далее в глубь СССР. В тот день стояла теплая, солнечная погода, все было тихо и спокойно; и наземные станции ПВО не объявляли тревогу и не наводили на нарушителей перехватчиков, а, связавшись с «юнкерсом», корректировали его курс и высоту.
Оставив позади Смоленск, самолет взял курс на советскую столицу и в 11.30 вошел в зону ПВО города Москвы.
Пилот, прекрасно ориентировавшийся в сложной инфраструктуре окрестностей советского мегаполиса, уверенно зашел на посадку тушинского аэродрома. Комендант аэродрома полковник Аникитин, увидев заходящий на посадку самолет с немецкими опознавательными знаками, встретил его приветливым взглядом. Развернувшись в конце полосы, самолет заглушил двигатели и, сверкая в лучах солнца блестящими фарами и бамперами, к нему подъехал черный «форд». Из автомобиля вышел человек в дорогом костюме и шляпе. Он поднялся по трапу в самолет, а вскоре появился, неся небольшой, из крокодиловой кожи, портфель. «Форд», приняв назад своего пассажира, мгновенно покинул аэродром, и в сопровождении другой легковушки помчался к Москве.
Спустя короткое время «юнкерс» взлетел и, пройдя обратный путь строго придерживаясь маршрута, растворился в воздушном пространстве Германии.
В то время существовали особые отношения СССР с Третьим рейхом. И прилету немецкого самолета потребовалось какое-то объяснение. В недрах ЦК партии был инициирован, а позднее издан специальный приказ с грифом «Секретно» наркома обороны за № 0035 от 10 июня 1941 года. Где подчеркивалось, что в связи тем, что никаких мер к прекращению полета 15 мая сего года несанкционированного рейса самолета Ю-52 не было принято, виновных следует наказать. Начальнику штаба ВВС генерал-майору авиации Володину и заместителю начальнику 1-го отдела ВВС генерал-майору авиации Грендалю за содействие полету «Ю-52» в Москву и разрешение его посадки на тушинском аэродроме было объявлено… замечание. Правда, спустя некоторое время оба генерала будут арестованы, а позднее – расстреляны, чтоб навсегда забыли о том, что знали.
Этим внерейсовым «Ю-52» было доставлено личное письмо фюрера советскому вождю.
Арсений Алексеевич не стал продолжать беседу, а, открыв лежавшую возле него кожаную папку и достав оттуда какой-то документ, пододвинул указательным пальцем чуть тронутый временем лист бумаги в сторону своего референта. Это явно было письмо из прошлого.
Иван Румянцов не стал медлить с прочтением.
«Уважаемый господин Сталин!
Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно добиться прочного мира в Европе ни для нас, ни для будущих поколений без окончательного сокрушения Англии и уничтожения ее как государства.
Как Вам хорошо известно, я давно принял решение о проведении серии военных мероприятий для достижения этой цели.
Однако, чем ближе час приближающейся окончательной битвы, тем с большим количеством проблем я сталкиваюсь. В немецкой народной массе не популярна любая война, а война против Англии особенно, ибо немецкий народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою, что я думаю также, и уже неоднократно предлагал Англии мир на условиях весьма гуманных, учитывая нынешнее военное положение англичан. Однако оскорбительные ответы на мои мирные предложения и постоянное расширение англичанами географии военных действий с явным стремлением втянуть в эту войну весь мир, убедили меня, что нет другого выхода, кроме вторжения на острова и окончательного сокрушения этой страны.
Однако, английская разведка стала ловко использовать в своих целях положения о «народах-братьях», применяя не без успеха этот тезис в своей пропаганде. Поэтому оппозиция моему решению осуществить вторжение на острова охватила умы многих слоев немецкого общества, включая и отдельных представителей высших уровней государственного и военного руководства. Вам уже, наверное, известно, что один из моих заместителей, г-н Гесс, я полагаю, в припадке умопомрачения из-за переутомления, улетел в Лондон, чтобы, насколько мне известно, еще раз побудить англичан к здравому смыслу, хотя бы самим своим невероятным поступком. Судя по имеющейся в моем распоряжении информации, подобные настроения охватили и некоторых генералов моей армии, особенно тех, у кого в Англии имеются знатные родственники, происходящие от древних дворянских корней. Эти генералы, не понимая всей недопустимости подобных взглядов, когда их стране навязана война, пытаются сделать что угодно, чтобы сорвать планы вторжения в Англию.
В этой связи особую тревогу у меня вызывают следующие обстоятельства.
При формировании войск вторжения вдали от глаз и авиации противника, а также в связи с недавними операциями на Балканах, вдоль границы с Советским Союзом скопилось большое количество моих войск, около 80 дивизий, что, возможно, и породило циркулирующие ныне слухи о вероятном военном конфликте между нами.
Уверяю Вас честью главы государства и нашими особыми обязательствами по совместным делам в южном полушарии, что это не так.
Со своей стороны, я также с пониманием отношусь к тому, что Вы не можете полностью игнорировать эти слухи, и также сосредоточили на границе достаточное количество своих войск.
Таким образом, без нашего желания, а исключительно в силу сложившихся обстоятельств на наших границах противостоят друг другу весьма крупные группировки войск. Они противостоят в обстановке усиливающейся напряженности слухов и домыслов, нагнетаемых английскими источниками.
В подобной обстановке я совсем не исключаю возможности случайного возникновения вооруженного конфликта, который в условиях такой концентрации войск может принять очень крупные размеры, когда трудно или просто невозможно будет определить, что явилось его первопричиной. Не менее сложно будет этот конфликт остановить.
Я хочу быть с Вами предельно откровенным.
Я опасаюсь, что кто-нибудь из моих генералов сознательно пойдет на подобный конфликт, чтобы спасти Англию от ее судьбы и сорвать мои планы.
Речь идет всего об одном месяце.
Примерно 15–20 июня я планирую начать массированную переброску войск на Запад с Вашей границы.
При этом убедительнейшим образом прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших свой долг генералов. И, само собой разумеется, постараться не давать им никакого повода. Если же провокации со стороны каких-нибудь из моих генералов избежать не удастся, прошу Вас, проявите выдержку, не принимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи. Только таким образом мы сможем достичь наших общих целей, которые, как мне кажется, мы с Вами четко при личных встречах согласовали.
Я благодарю Вас за то, что Вы пошли и сейчас мне навстречу в хорошо известном Вам вопросе, и прошу извинить меня за тот способ, который я выбрал для скорейшей доставки этого письма Вам.
Я продолжаю надеяться на Вашу встречу со мной в ближайшее время или в июле сего года.
Искренне Ваш Адольф Гитлер.
14 мая 1941 года».
Прочитав документ, хранящий дыхание времени, и схватив его суть, Иван Румянцов мог пересказать его почти наизусть. Ему не надо было вчитываться в каждую букву, его мозг привычно зафиксировал содержимое документа, все отснял и упрятал в потаенные глубины памяти.
И еще, что знал Румянцов наверняка, так это то, что канал связи между фюрером и вождем являлся личной прерогативой и обязанностью Архимандритова. Так что человеком, который координировал весь перелет «юнкерса» от Берлина до Москвы, и человеком, приехавшим за портфелем из крокодиловой кожи, в котором лежало тайное послание, – был все тот же Арсений Алексеевич Архимандритов.
Иван Румянцов прочел письмо и протянул его боссу.
– Тот, кто начинает войну, зачастую считает, что война вызвана установлением справедливости, – той, как ее понимает инициирующая военные действия сторона. Надеюсь, ты согласен с тем, что сколько народов и даже индивидов, столько и мнений по вопросу о справедливости, – играя уголком папки, то приоткрывая ее, то закрывая и прихлопывая рукой, заговорил Архимандритов.
– Да, товарищ секретарь ЦК, – ответил Румянцов.
– Война всегда преследует конкретные цели, одних интересуют деньги и богатства, других завоевание территорий. Те, кто не преследует наживу на чужом горе или перераспределение собственности в мире, глубоко убеждены, что воюют с народом, которому нужно очищение от какой-то болезни, поразившей все социальные слои. Как делали когда-то инквизиторы, очищая общество от ведьм, разврата и педерастии, снимали паразитов с тела общества… Конечно, и инквизиция, и война несет смерть. Но тот, кто идя с подобными помыслами, побеждает, становится национальным героем, личностью, чье имя сохраняется в веках. Но, парадокс: если же он в силу каких-то обстоятельств терпит поражение, свое видение этой личности высказывает победившая сторона, – она делает его преступником мирового масштаба.
– Хотите ли вы этим сказать, что… тот, о ком я сейчас думаю, считал свою роль перед человечеством преступной? Ведь с ним же так поступила победившая сторона?
– Отчего же ты не спросил его об этом? – Арсений Алексеевич потрогал щеточки усов и все-таки ответил: – Он считал свою роль в какой-то мере ошибочной. Впрочем, если ты понял, это его уже давно не волнует. Как говорят, на том свете ответят все, каждый за свое.
Арсений Алексеевич, чуть изогнув уголки губ, саркастически улыбнулся.
– И, если ты понял, у него есть его божественный адвокат от всех нападок – его Ева наоборот – его Аве.
* * *
Чтобы привести Ивана Румянцова в полное сознание, вернуть в нем интерес к жизни, босс отправил своего ведущего референта в закрытый советский город Севастополь, на отдых.
Иван с благодарностью принял предложение поехать на родину. Летний Севастополь задыхался от жары, но над волнами реяли чайки, по набережной прогуливались полураздетые парочки, молодые мамаши выгуливали в тени аллей младенцев, лениво потягивались в нагретой траве тощие крымские коты, трещали сверчки и другие козявки, морские офицеры и матросы, спешащие по делам службы, дополняли привычную с детства картину счастливой советской жизни.
И эта привычность, и даже простая обыденность как-то по-новому умиляли и трогали сердце капитана 1-го ранга Ивана Михайловича Румянцова, присевшего отдохнуть в скверике на Ластовой площади у бюста дважды Героя Советского Союза, уроженца города-героя Севастополя, который по окончании Второй мировой войны самым активным образом участвовал в фантастическом разгроме экспедиции американского адмирала у побережья Антарктиды.
Прислушиваясь к голосам проходящих людей, к разговору сидящей на соседней лавочке пожилой супружеской пары, и, словно бы проваливаясь в этот говор и шум, – Румянцов краем глаза вдруг заметил, как справа, сверху опускается к нему фиолетовая полоса. Он почувствовал горячую приливную волну, его тело содрогнулось, пронзаемое приятными ощущениями; он буквально ощутил, как его мозг отделяется от становящегося невесомым тела, и как он сам – собранный в сгусток энергии, – вновь оказывается в том самом месте, которое удивительным образом напоминает ему альпийский редут в Австрии. Его встречает фрау Марта, и проводя по мощеной сиренево-синими плитами площадки двора к стоящему у дома широкому креслу, предусмотрительно застеленному тонким пледом, в который раз напоминает:
– Когда-нибудь они все погибнут в своей обетованной преисподней…
И, напоминая, не уточняет, к кому относятся ее слова: то ли к побежденным, отрекшимся от своего вождя, то ли к победившим, проклявшим его…
В какой-то момент раздался щелчок, внутреннее тепло и фиолетовая полоса исчезли. Румянцов понял, что Арсений Алексеевич был прав, сказав, что «теперь и ты будешь жить как бы в нескольких мирах».
Его пребывание в Севастополе только началось, и он, – зная, что возвращение в Москву неизбежно, – во все глаза, и словно бы взахлеб, любуется городом и кораблями, стоящими на рейде Севастопольской бухты, некогда открытой талантливым русским моряком вице-адмиралом Клокачевым и носившей тогда красивое название Ахтиарская…