Если 5 марта 1933 года было провозглашено «Днем пробуждения нации», то 21 марта, когда проходило первое заседание рейхстага Третьего рейха, было названо «Днем национального возрождения». Каждое действие торжественной церемонии было расписано Геббельсом и согласовано с Гитлером. Все должно было начинаться в гарнизонной церкви Потсдама, у могилы Фридриха Великого. Впрочем, все началось чуть ранее и повсеместно с праздничных богослужений. Вообще же этот день представили как «народный праздник национального единения». Президент Пауль фон Гинденбург, облаченный в старый маршальский мундир, прибыл на службу в протестантскую церковь святого Николая. Гитлер и Геббельс из-за «враждебной позиции католического епископата» на церковной службе не появились. Однако ближе к полудню фон Гинденбург и канцлер Адольф Гитлер встретились на ступенях гарнизонной церкви и обменялись рукопожатием. Впоследствии эта картинка была растиражирована на множестве плакатов и почтовых открыток, свидетельствуя о примирении старой и новой Германии.

Свидетели эпохи описывали, что хоры и галерея церкви были заполнены генералами кайзеровской армии и рейхсвера, высокопоставленными чиновниками и дипломатами; там же находились депутаты Национал-социалистической партии в отличительных коричневых рубашках, а также парламентарии центристских партий.

Фон Гинденбург двинулся к своему месту внутри церкви, за величественным стариком в маршальском мундире и с маршальским жезлом в руках следовал облаченный в черное Гитлер. Их приветствовали органной музыкой и хоралом «Восславим дружно Бога». Заканчивая свою речь уже после того, как выступил президент, канцлер Адольф Гитлер сказал:

— Прошу Провидение укрепить то мужество и упорство, которыми веет в этом святом для каждого немца храме на нас — людей, борющихся за свободу и величие нашего народа, здесь, у могилы его величайшего из королей.

Зазвучали трубы, взлетели вверх штандары с орлами, гулко загремели орудия. Рейхспрезидент возложил лавровые венки на могилы прусских королей и встал, чтобы приветствовать церемониальные колонны СС и СА. Празднества завершились магическими факельными шествиями по улицам Берлина и торжественным представлением оперы Рихарда Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры».

Волнение, снизошедшее на нового канцлера у могилы великого прусского короля, было понятным. Ведь Адди с малолетства почитал Фридриха Великого. Понятной была и его любовь к вагнеровской опере.

Еще друг детства будущего главного наци страны Кубичек (встречается написание Кубицек) оставил воспоминания о своем друге; описывая, как они подростками побывали на представлении оперы Вагнера «Риенци», он не скупился на выражения, описывая реакцию Адди на спектакль. Но прежде следует отметить, что это яркое драматическое музыкальное произведение посвящено мятежнику из народа, трибуну Кола ди Риенцо, который погибает в полном одиночестве из-за того, что окружающий мир не понимает его. Сразу после спектакля Густав Кубичек, увлекаемый своим впечатлительным товарищем, взобрался на гору Фрейнберг. Все, что ему оставалось, это оглядывать ночной город Линц, где оба они жили в те годы, и выслушивать горячую тираду Адольфа. «Как скопившийся поток рвется через треск плотины, так и из него вырывались слова. В колоссальных, захватывающих картинах развивал он передо мной свое будущее и будущее своего народа».

И, встретившись вновь более чем через тридцать долгих лет, фюрер нации скажет своему давнему знакомому: «В тот час это все и началось!»

Возбуждающая вагнеровская патетика, гипнотизирующая и искушающая, превратила томительно-неясные мечты в трагическую реальность.

Впоследствии другой близкий товарищ Гитлера, которого отдельные исследователи представляют как американского разведчика, Эрнст Ганфштенгль вспоминал, что фюрер использовал оперу как специфический мастер-класс ораторства. Он свидетельствовал: Адольф как-то попросил его, прекрасного пианиста, сыграть прелюдию к «Мейстерзингерам», а сам стал расхаживать по залу взад и вперед, совершенно чисто насвистывая ноты. «У него действительно было отличное чувство музыки… как и у многих дирижеров… Я заметил, что есть прямая параллель между конструкцией прелюдии к «Мейстерзингерам» и структурой его выступлений. Целое переплетение лейтмотивов, декораций, контрапунктов и музыкальные контрасты, и спор — все это точно отражается в рисунке его речей, которые являлись симфоническими по конструкции и заканчивались гигантской кульминацией, как пронзительный звук вагнеровских тромбонов…первые две трети речей Гитлера исполнялись в маршевом ритме с нарастающим темпом и вели к последней, третьей части, которая была преимущественно рапсодической». Благодаря свидетельству талантливого любителя-пианиста, богатого американского дельца и друга фюрера Эрнста Ганфштенгля становятся вполне понятными краткие обрывки речей, которые нам транслируют в телепередачах, скомпонованные так, чтобы мы видели не логическое поступательное и заразительное ораторство, а лишь дергание психически больного человека.

Эта краткая характеристика уникального ораторского искусства, коим владел фюрер, эта черта, отмеченная всеми без исключения соратниками по партии, простыми гражданами Германии и представителями дипкорпуса разных стран, лишь подчеркивает, что Адольф Гитлер стал главным проповедником нации. Его многочасовые речи слушали, впадая в экстаз, а его самого почитали более, чем многих облаченных в рясы духовных наставников.

Если верить воспоминаниям фюрера, он стал оратором умышленно, — развил в себе выдающиеся ораторские способности потому что… учился у врагов своих: «свое гигантское влияние на массу марксизм на деле получил не благодаря тем его печатным произведениям, в которых изложено учение еврейской мысли, а исключительно благодаря грандиозной устной пропаганде, которая воздействует на массы уже в течение многих лет». Вступив на стезю ораторского искусства, Гитлер избрал отправной точкой речи уничижающую критику. «…ведь и марксизму пришлось сначала посвятить целых 70 лет одной только работе критики. Марксизм занимался уничтожающей, разъедающей критикой, критикой и еще раз критикой, вплоть до того момента, когда ядовитые кислоты той критики не разъели старое государство и не привели его к падению. Только тогда началась так называемая «строительная» работа. И, разумеется, это было с его точки зрения правильно и логично. Пропаганда будущего строя сама по себе еще не устраняет существующего». Ничего не скажешь, — логика железная.

Что касается любви к немецкой истории и, в частности, почтительной любви к Фридриху Великому, то тот же свидетель Ганфштенгль (кстати, избежавший наказания после 1945 года) утверждал, что Гитлер был в отношении книг ненасытным читателем и буквально проглатывал историческую литературу. Сам Гитлер объяснил, что он лично понимает под понятием «чтение», и вряд ли и эти его рассуждения выдают в нем глупца. «Я знаю многих, которые «читают» бесконечно много — книгу за книгой, букву за буквой; и все-таки я не назову этих людей иначе, как только «начитанными». Конечно, люди эти обладают большим количеством «знаний», но их мозг совершенно не способен сколько-нибудь правильно усвоить, зарегистрировать и классифицировать воспринятый материал…Кто так работает над собой, тому никогда не удастся использовать свои хаотические «знания» для тех целей, которые возникают перед ним в каждый данный момент. Его умственный балласт расположен не по линии жизни, а по линии мертвых книг», — рассуждал Гитлер в «Майн кампф».

«Он мог без конца читать о Фридрихе Великом и Французской революции, исторические уроки которой он пытался проанализировать для выработки политики в условиях существующих в Германии проблем. Многие годы Фридрих был его кумиром, и он без устали приводил примеры побед короля над значительно превосходящим по численности противником в ходе создания Пруссии». Адольф также был одержим другим военным и политическим деятелем Клаузевицем, которого, обладая великолепной цепкой памятью, мог цитировать до бесконечности.

Любопытна фраза, в одном из разговоров на начальном этапе дружбы с Адди, высказанная все тем же Ганфи в 20-е годы:

— Вы только что сражались на войне. Мы почти победили в 1917-м, когда Россия рухнула.

И тем самым Эрнст Ганфштенгль дал понять причастность Америки и к революционным событиям в Российской империи, и к непомерным аппетитам своей родины в период Гражданской войны, когда американские войска оккупировали сибирские просторы, оказывая небывалую помощь красным большевистским ордам, в том числе финансами и вооружением.

Как известно, пока руководитель «молодого Советского государства» Владимир Ильич Ленин обвинял «империалистов всех стран мира» во главе с Черчиллем в том, что они организовали «поход 12 государств» против зарождающейся страны Советов, эти самые империалисты, блюдя интересы своих стран, всеми силами помогали большевикам удержаться на плаву. Хоть Ильич еще долго и пламенно, дергая короткой ручонкой, продолжал орать с трибун большевистских съездов и пленумов об агрессивных намерениях американского и британского империализма.

Тогда же президент США Вудро Вильсон прислал в Россию американские войска для удержания Транссибирской магистрали; эта экспедиционная армия ничего общего не имела с русским освободительным Белым движением. Только летом и осенью 1918 года в Россию прибыло более 70 000 солдат; для сравнения: Япония прислала 150 000. После чего правительство США потребовало передать Сибирскую магистраль и КВЖД в управление американской миссии Стивенса. Новоявленные заокеанские хозяева русских просторов имели целью одно: «Установление доминирующего значения Америки в железнодорожном деле Сибири и создание возможности глубокого экономического проникновения американского капитала с попутным вытеснением в этом отношении Японии» (как записано в документах главного штаба адмирала Колчака, частично опубликованных в советской печати в 1920-х годах).

Прискорбно, но тогда, 24 октября 1918 года, Народный комиссариат иностранных дел посылает ноту протеста президенту США В. Вильсону, уничижительно переспрашивая: «Намерены ли правительства в Америке, Англии и Франции перестать требовать крови русского народа, если русский народ согласится уплатить им за это и откупиться от них?…А в таком случае, какой именно дани требуют от русского народа правительства? Требуют они концессий, передачи им на определенных условиях железных дорог, рудников, золотых приисков и т. д. или территориальных уступок какой-либо части Сибири или Кавказа, или же Мурманского побережья?»

В начале ноября 1918 г. находящийся в Стокгольме представитель Советской республики еврей Максим Максимович Литвинов (наст. Мейер Валлах Финкельштейн) отправляет президенту США новую ноту, пытаясь провести неправедный гешефт и предлагая новые лакомые куски чужой его предкам российской земли с ее богатствами.

Америка же презрительно молчала и выгадывала.

Уже к 1922 году все основные несметные богатства Российской империи были растрачены большевиками полностью, кроме разве что принадлежащих Церкви. Огромную часть бесценной дармовщины, щедро политой русской кровушкой, заполучила Америка. И этот опыт Америки, нажившейся на русском золоте и русских богатствах, равно как и некоторых других стран, будет учтен Гитлером в его далеко идущих планах. Ведь если им можно, то отчего ему нельзя?!

Богатый американский делец, ведающий в правительстве Гитлера отделом иностранной печати, Эрнст Ганфштенгль, имеющий иронично-грубое прозвище Путци, пытался не единожды настойчиво вложить в уши Гитлера, что «если случится еще одна война, ее неизбежно выиграет тот, на чьей стороне будет Америка», у которой есть деньги и создана гигантская индустриальная мощь. Но, к неудовольствию собеседника, единственной американской личностью, которой симпатизировал германский вождь, был удачливый бизнесмен Генри Форд, «но и тот не как индустриальный чудо-труженик, а как известный антисемит и возможный источник средств. Гитлер также интересовался Ку-клукс-кланом, тогда находившимся в зените своей сомнительной славы».

Он же станет воспринимать Америку — по словам Ганфштенгля — «как часть еврейской проблемы. Уолл-стрит контролировался евреями, Америка управлялась евреями, а поэтому он не мог принимать их в расчет. Они были вне пределов его досягаемости и не являлись срочной проблемой. Как было суждено продемонстрировать «Майн кампф», он опять оказался во власти политико-милитаристских концепций Фридриха Великого и Клаузевица».

Действительно, во всех своих деяниях Адди опирался на опыт выдающегося вождя немецкой нации — Фридриха Великого. Друзья бурной юности молодого фюрера вспоминали, что Гитлер часто посещал Военный музей Берлина, предпочитая вести беседы у стеклянного шкафа на втором этаже здания, в котором хранился последний мундир Фридриха Великого. Посетитель приводил факты из прошлого прусской военной славы и явно гордился своей принадлежностью к нации, пусть даже ее величественная слава осталась в прошлом. Он ошарашивал своих товарищей тем, что выдавал факты и детали об оружии, мундирах, картах и войсковом имуществе, которыми был заполнен музей.