После освобождения из тюрьмы в декабре 1924 года Гитлер быстро восстановил свою власть во все еще остававшейся запрещенной партии. Вне закона числились также все организации партии и печатный орган «Фелькише Беобахтер». Но Гитлер уже сам стал тем лидером, которого предсказал ранее, причем не просто лидером, но подобно пророкам и гуру — аскетом, избегая вина и мяса, как пищи, вредной для тела. Он не потребовал от приверженцев слепого повторения своих привычек. После отсидки и последовавшего затем первого публичного выступления еще два (в Пруссии — три) года Гитлер исполнял предписание правительства Веймарской республики, запретившей ему публичные выступления. Власть боялась устного слова, брошенного черным апостолом в массы. В течение первого года молчания своего фюрера национал-социалисты провели более двух тысяч публичных собраний и встреч, и Гитлеру оставалось в рамках этих мероприятий вести только личные беседы с наиболее известными людьми и влиятельными группами.

В 1925 г. Фридрих Эберт умер от аппендицита, и фельдмаршал фон Гинденбург стал вторым президентом Веймарской республики. Власть постепенно упрочивала свой авторитет. Еще в конце 1924 г. было отменено чрезвычайное положение, объявленное в ночь на 9 ноября. В страну хлынули американские кредиты, улучшалась экономическая ситуация, появлялись рабочие места. «Гитлер очутился перед лицом спокойствия и порядка», его положение как политика было почти бесперспективным.

За период с 1924 по 1930 гг. Германия получила в виде займов около семи миллиардов долларов, большей частью от нескольких американских финансовых кланов. Часто историки утверждают, что американские финансисты, ссужавшие предвоенную Германию огромными средствами, мало задумывались над тем, каким образом страна сумеет расплатиться с долгами. Однако это утверждение несведущих; никто в мире, кроме сверхолигархов и доверенных аналитиков не знает расклада на близкое и даже далекое будущее. В противостоянии системы капитализма и ловко созданного им же социализма, Америка планомерно взращивала германского агрессора.

Иностранные займы, получаемые республикой, которые обесценивались вследствие инфляции, шли на платежи по репарациям и на расширение дорогостоящей социальной сферы. Промышленность получала миллиардные кредиты на модернизацию производства. Объем промышленной продукции, составлявший в 1923 году 55 процентов уровня 1913 года, к 1927 году возрос до неожиданных 122 процентов. Уровень безработицы в 1928 году составил 650 000 человек. Увеличивался розничный товарооборот, постепенно росла заработная плата. Из этого расклада следовало, что многомиллионная масса лавочников и мелких служащих, на поддержку которых желал бы рассчитывать Адольф Гитлер, становилась аполитичной. Единственное, на что ему приходилось уповать, — что хорошие времена для Германии рано или поздно кончатся. Ведь благополучие страны, как говорил он, зависело не от ее собственной силы, а от силы других, в первую очередь Америки. Заокеанская казна, переполненная благодаря ввергнутой в апокалипсис России, ее золоту и несметным богатствам, легко давала займы, призванные обеспечить Германии временное стабильное процветание.

В таких непростых для политического движения условиях будет идти становление национал-социалистической идеи фюрера. К тому же после его выхода из Ландсберга оказалось, что многие из его ближайших сторонников либо все еще находились в тюрьме, либо успели перессориться между собой. Отряды штурмовиков существовали как разрозненные спортивные союзы и кружки (например, любителей пения, стрелковых гильдий и проч.). Розенберг, которому Гитлер поручил возглавлять движение во время его отсутствия, не справился со своей задачей, и в результате прежние преданные соратники, успевшие разорвать людскую мощь на части в виде отдельных группировок и движений, пытались методом интриг оттеснить фюрера на второстепенные роли. Как оказалось, поспешный выбор Гитлера, предоставившего властные полномочия Розенбергу, оказался неудачным. «Он просто не мог делегировать кому-то призвание своей судьбы — история искупительного подвига Христа не знает фигуры вице-Спасителя», — подчеркнет биограф фюрера Иоахим Фест.

То, что сообщники оказались разобщены, только сыграет на руку Адольфу, когда после выхода из Ландсберга он захочет вновь взять бразды правления в свои руки, став безусловным лидером. А так как успех теперь зависел еще и оттого, сможет ли Гитлер восстановить утраченное доверие в верхах власти, то он просит аудиенции у нового баварского премьер-министра Хельда, ревностного католика и председателя Баварской народной партии, с которой НСДАП активно конкурировала. Встреча прошла 4 января 1925 года; Адди сразу же признал, что считает путч 9 ноября личной ошибкой и что, мол, прежние нападки в «Фелькише Беобахтер» на католичество — это причуда Людендорфа, тогда как он, фюрер, считает любую религиозную вражду неприемлемой.

Был ли Гитлер искренен? Возможно, ведь у него имелись свои доводы и далеко не однозначные, полные ненависти к другим, аргументы. Которые он со временем опишет во второй части рукописи, вошедшей в «Майн кампф».

Цель была достигнута: ярый католик Хельд отменил запрет на НСДАП и ее газету «Фелькише». Поскольку, как он самонадеянно сообщил министру юстиции Гюртнеру: «Бестия укрощена, теперь можно ослабить путы!»

Аудиенцию с недавним противником одни благожелательно одобрят, потому что встреча двух политиков стала первым удачным шагом на пути к легализации движения нацистов, другие наоборот будут упрекать Гитлера, что этим он хочет заключить свой «мир с Римом». Впоследствии подойдя более обстоятельно к теме христианства, и задумав переписать Библию, Гитлер не станет скрывать, что, на его взгляд, вся структура церкви основана на лжи, и что он всегда знал об этом, как знают об этом сами священнослужители. «Методы убеждения морального порядка не являются эффективным оружием против тех, кто презирает истину, — когда мы имеем дело с попами у церкви, которые знают, что все в ней основано на лжи, и которые живут за счет этого. Они считают, что я порчу удовольствие другим, когда я произрастаю из их среды; да, я собираюсь помешать им в их мелких фокусах». Это услышит и запишет Хью Тревор-Ропер, чтобы после издать книгу бесед с фюрером. (Добавлю такой факт: летом 2008 г. суд города Ульяновска признал книгу Хью Тревор-Ропера «Застольные беседы Гитлера. 1941–1944 годы» экстремистской за то, что «на страницах книги опубликованы тексты антиславянского и антисемитского характера». Однако как можно определить степень адской черноты лидера германского нацизма и призывать бороться с неофашизмом, если не знать всей сути исторического явления?! Неужели по-прежнему остается лишь слушать обласканных властью «избранных» историков и публицистов, разъясняющих общепринятые догмы, — в духе советского классика Маяковского, разжевывавшего для детей «Что такое хорошо, а что такое плохо»?)

Один из мелких фокусов попов фюрер узрит в женитьбе Пауля Йозефа Геббельса, который взял в супруги разведенную протестантку Магду, за что церковь объявила ему анафему. С первым мужем Магда развелась в 1930 году и поступила на работу секретарем к будущему рейхсляйтеру Геббельсу, а 12 декабря 1931 года они поженились. Получив анафему, Геббельс заявил, что прекратит платить церковный налог. Однако, что насмешило и одновременно возмутило Гитлера, оказалось, что «исключение — это наказание, которое не освобождает от обязанности платить налог!» В дальнейшем Магда, как известно, во многих ситуациях играла роль первой фрау Третьего рейха при неженатом фюрере.

Адди не единожды во всеуслышание признает греховность святых отцов и посмеется над ними. Но его всегда будет удивлять сила веры и преданность, с которой те служили заложенной в них идее. «И не думайте перевоспитать святого отца. Не убедить человека, который стоит во главе такого гигантского концерна, отказаться от кормушки. Это же источник существования! Более того, я допускаю, что, выросши внутри этой структуры, он не может себе представить какой-либо иной возможности».

Впрочем, было бы неверно обвинить Гитлера в ереси, сказав, что он единственный посмел уничижать то, что составляет основу основ многих держав мира — Церковь как идеологический фундамент. Все чаще наши современники позволяют себе не менее дерзкие высказывания. «Глупый, невежественный текст Библии, допускающий множественные толкования, — это источник существования для многих поколений церковников. Править его — все равно что подписывать воззвание с просьбой прекратить субсидирование собственного проекта», — заметил, к примеру, французский журналист Этьен Кассе, написавший книги-бестселлеры, в которых доказывает, что могущественные организации с древних времен манипулируют человечеством. И он далеко не единственный, кто раскрывает подобные темы, кто взрывает общественное мнение и пробуждает мышление. Можно еще припомнить и не такой уж давний случай с епископом Мерлин-Софийским Александром, лишенным сана за предложение созвать специальную комиссию для рассмотрения вопроса по переизданию отредактированной Библии, где были бы убраны повторы и нелепицы. В своем послании в Ватикан этот священнослужитель писал: «Безусловно, текст Библии составлялся с учетом некоей сверхзадачи, которая в настоящий момент себя исчерпала… Из настоящего текста Библии явствует, что Бог служит каким-то политическим, экономическим и т. п. группировкам (которым выгодно подавать его именно таким, как я уже сказал: недальновидным, жестоким и мелочным)». Через два месяца после отсылки корреспонденции в Ватикан лишенный сана епископ сгорел в своем поместье на юге Франции вместе с обширной библиотекой. Какая же судьба могла ждать Гитлера, покусившегося на святая святых — Библию и христианские ценности?!

На пути к узурпированию власти Гитлер всерьез стал размышлять о месте Веры и Церкви в обществе и в судьбах всего человечества, и, возможно, не будь его проникновения, углубления в тему существования гигантского концерна веры, Гитлер никогда бы не стал диктатором. Чудовищный вывод? — однако автор утверждает, что это вполне вероятно.

Адольфа Гитлера привлекала мощь Церкви как транснациональной организации. Познав методы достижения поставленных целей отцами церкви на протяжении многих столетий, Гитлер взял на заметку и идеологическое внедрение, и насильственное насаждение «святой воли». В какое-то мгновение он перестал бояться гнева божества, а, узрев божественное призвание, взялся постигать древнее таинство. Его нисколько не страшили ни анафема, которую получил Геббельс и которой мог подвергнуться он сам (Гитлер потешался: «Они бы и мне объявили анафему, если бы не вычислили, что это может прибавить новых симпатий ко мне»), ни яростная критика архиепископа Мюнхенского кардинала графа фон Галена Клеманса, указующего, что действия нацистского руководства не совпадают с христианской этикой. Что такое христианская этика, на протяжении веков отданная на откуп служения интересам высокопоставленных священников, фюрер великолепно понял, проанализировав историю становления Церкви, взявшей на службу святую Инквизицию.

Ведя бесконечные дружеские беседы, Гитлер станет утверждать, что всегда придерживался той точки зрения, что партия должна держаться в стороне от религии, и оттого-то НСДАП никогда не организовывал церковные службы для своих сторонников (это правда, однако для членов НСДАП будут проводиться специальные ритуальные службы, так похожие на церковные, — о чем мы поговорим позже).

— Я предпочитал рисковать быть отлученным от церкви. Дружба с церковью стоит слишком дорого. В случае успеха мне могут сказать, что все это благодаря ей. Я предпочел бы, чтоб она не имела ничего общего с этим, и мне бы лучше не предъявляли счет!

Ему действительно нужно было набраться мужества своих великих предшественников, чтобы «отлучить» Церковь от первенства (в случае успеха), — поступить так, как некогда монархи, предпринимавшие попытки разделения Церкви и государства, духовной и светской власти. Но прежде ему нужно было фанатизм, направляемый простыми людьми в лоно церкви, направить в иное русло, заставить простого обывателя найти новый объект поклонения и веры в лице Национал-социалистической партии и ее бессменного лидера. На этом пути перераспределения народной любви Гитлер зачтет и опыт «фанатичной России», где «ничего не происходило без участия ортодоксальных священников». И которые, несмотря на вселенскую любовь русского народа к Богу, якобы могущественному и справедливому, не смогли удержать от гибели великую державу, где десятки миллионов людей были утоплены в собственной крови. Адольф Гитлер ерничал, когда утверждал, что «молитвы ста сорока миллионов русских были для Господа менее убедительными, чем меньшего количества японцев. То же самое произошло и в Первой мировой войне. Русские молитвы весили меньше, чем наши. Даже на внутреннем фронте рясы… допустили триумф большевиков». Но отсюда его уверенность, что дружба с церковью всегда обходится дорого. Отсюда — что духовенство Германии точно также пало бы жертвой большевизма. Отсюда — убежденность, что страну, находящуюся на волоске от смертельного коллапса, должен спасти не Господь, а здравомыслящий смертный; «Я хотел бы, чтобы если в следующий раз я паду в борьбе, моим саваном стало знамя со свастикой». Спаситель Германии и мира от заразы большевизма — по вполне христианскому обычаю — желал быть накрытым саваном с солярным крестом, но крестом в виде вечно шагающего символа Солнца…

Выйдя из тюрьмы, Адольф Гитлер оказался лишенным многих сторонников, но, странное дело, он предпринимал все, чтобы еще больше сузить круг единомышленников. Через несколько дней после встречи с премьер-министром, которому Гитлер пообещал, что положит конец провокационному анти-католическому комплексу «фелькише», сделав движение наци свободным от любой религиозной вражды, фюрер появился в ландтаге перед членами своей фракции. Те с восторгом ждали кумира, вдруг затеявшего жесткую дискуссию, начавшуюся с прямых обвинений в предательстве. Фюрер потребовал от сторонников полного и беспрекословного подчинения. И это не могло не вызвать отторжение части сторонников лидера Национал-социалистической партии. В конце концов из четырнадцати нацистов, депутатов рейхстага, верными фюреру остались всего лишь четверо.

Накаляя обстановку, Гитлер вступил в раздоры с лидерами северогерманского национал-социалистического освободительного движения фон Грэфе и фон Ревентловом, отказывавшим ему в умении управлять партией, но признававшим его ораторский талант. В открытом письме фон Грэфе, опубликованном в «Фелькише беобахтер», фюрер писал, что готов остаться барабанщиком ради возлюбленной Германии, но никак не ради таких, как Грэфе и иже с ним, «и это так же верно, как то, что мне помогает Бог!» Если вспомнить, в Мюнхене 1924 года на суде над главными участниками путча генерал Лоссов назвал Гитлера «мелким честолюбцем, барабанщиком, пытающимся стать не то немецким Муссолини, не то немецким Мессией». Гитлер еще не единожды будет играть со словом «барабанщик», с этим нарицательным определением, удобным, словно театральная маска. Тогда, после неудачного путча фюрер сказал:

— Вы можете принять к сведению, что я не считаю должность министра такой, за которую нужно бороться. Я считаю, что великий человек не обязательно должен стать министром, чтобы войти в историю. С самого первого дня я тысячи раз повторял в уме: я буду ликвидатором марксизма. Я разрешу задачу, а когда разрешу ее, тогда для меня титул министра будет обыденным делом. В первый раз, когда я стоял перед могилой Рихарда Вагнера, мое сердце наполнилось гордостью за человека, который заслужил такую надпись: «Здесь покоится прах члена Тайного Совета, главного дирижера, его превосходительства барона Рихарда фон Вагнера». Я был горд, что этот человек, как и многие люди в истории Германии, желали оставить для потомства свое имя, а не свой титул. Не скромность заставила меня быть «барабанщиком». Именно это есть величайшей важностью, а все остальное пустяк.

После своего пребывания в тюрьме Гитлер использовал емкую маску «барабанщика» в партийной прессе, в письме к фон Грэфе. В тот же период он все чаще применял к себе слова святого Матфея, сравнивая свои усилия с «гласом вопиющего в пустыне». Или отождествлял себя с Иоанном Крестителем, которому свыше была дана обязанность прокладывать дорогу Тому, кто должен снизойти на грешную землю и привести нацию к величайшей славе.

Словно необдуманно отрезая все возможные и нужные контакты, Адольф решил избавиться и от генерала Эриха Людендорфа, выступавшего вместе с ним во время «пивного путча» 9 ноября 1923 года, и посмевшего высказать мысль, имея в виду фюрера, что под командой человека, сбежавшего от пуль с Фельдхеррхалле, не имеет права служить ни один немецкий офицер. Сам Людендорф тогда прошел все полицейские кордоны, не решившиеся стрелять в национального героя. Последующий суд оправдал генерала, и уже с 1924 г. он стал депутатом рейхстага от Тевтонской национал-социалистической партии свободы, как одной из полулегальных организаций НСДАП. Вывод Людендорфа из рядов партии имел своей целью установление жесткой централизации власти. И то, что генерал затеял свару с баварским кронпринцем, и то, что все грубей и ожесточенней нападал на католическую церковь, сыграло положительную роль в осуществлении планов Гитлера.

В конце февраля 1925 г. в пивной «Бюргербройкеллер», где некогда зачинался неудавшийся путч, состоялась церемония нового создания National Sozialistische Deutsche Arbeiterpartie, или НСДАП. Исследователи свидетельствуют, что, подогревая интерес к своей персоне в преддверии выступления в пивной и заставляя тем самым нервничать оппонентов, Гитлер не был на публике и не ораторствовал два месяца. Он отказался принимать посетителей и даже зарубежные делегации, объявив, что все политические послания просто выбрасывает, не читая. Однако накануне грандиозного собрания Адольф опубликовал передовицу с интригующим названием «Новое начало», где заявил, что руководство партии отныне не должно заниматься моралью своих членов и конфессиональными распрями, а лишь прямо следовать к своим конечным целям.

Несмотря на то, что собрание было назначено на шесть вечера, первые посетители, оплатившие по одной марке за вход, начали собираться уже после полудня. К вечеру в зале оказалось более 4000 человек, причем далеко не все были единомышленниками фюрера. Но стоило тому войти, как толпа встретила его бурными аплодисментами; «присутствовавшие вскакивали на столы, хлопали, размахивали керамическими пивными кружками и обнимались от счастья». И тогда Адольф Гитлер обратился к собравшимся с эффектной двухчасовой речью, в которой ни на йоту не отошел от прежних, раз и навсегда избранных им приоритетов, среди которых отчетливо были определены: разрыв кабального мирного договора, опасность «заражения нации дегенеративной еврейской кровью», уничтожение заразы марксизма и великая историческая миссия истинного арийца.

— Я один руковожу движением, и никто не ставит мне условий; пока я лично несу всю ответственность. А я снова беру на себя ответственность абсолютно за все, что происходит в нашем движении.

Так похвальная ответственность одного стала фундаментом гибельной авторитарности целого движения. Овации и демонстративное рукопожатие друзей и недругов, недавних соперников и равнодушных только укрепили собравшихся в «божественном промысле», о котором высказывались находившиеся в зале расчувствовавшиеся люди. Так приводилось в жизнь то, о чем Гитлер сказал своим соратникам еще находясь в застенках тюрьмы Ландсберг:

— Когда я возобновлю свою деятельность, я буду проводить новую политику. Вместо завоевания власти силой оружия мы, к огорчению депутатов-католиков и марксистов, сунем наши носы в рейхстаг. И пусть на то, чтобы победить их по количеству голосов, понадобится больше времени, чем на то, чтобы их расстрелять, в конечном счете их же собственная конституция вручит успех в наши руки.