ГЛАВА 11
Осада Ла-Рошели
Осада Ла-Рошели явилась крупным политическим событием царствования Людовика XIII и крупным военным предприятием кардинала. Поэтому интересно и даже необходимо сказать о ней несколько слов; к тому же некоторые обстоятельства этой осады так тесно переплелись с рассказываемой нами историей, что мы не можем обойти их молчанием.
Политические цели, которые преследовал кардинал, предпринимая эту осаду, были значительны. Прежде всего мы обрисуем их, а затем перейдем к частным целям, которые, пожалуй, оказали на его высокопреосвященство не менее сильное влияние, чем цели политические.
Из всех больших городов, отданных Генрихом IV гугенотам в качестве укрепленных пунктов, теперь у них оставалась только Ла-Рошель. Следовательно, необходимо было уничтожить этот последний оплот кальвинизма, опасную почву, взращивавшую семена народного возмущения и внешних войн.
Недовольные испанцы, англичане, итальянцы, авантюристы всех национальностей, выслужившиеся военные, принадлежавшие к разным сектам, по первому же призыву сбегались под знамена протестантов, образуя одно обширное объединение, ветви которого легко разрастались, охватывая всю Европу.
Итак, Ла-Рошель, которая приобрела особое значение после того, как пали остальные города, принадлежавшие кальвинистам, была очагом раздоров и честолюбивых помыслов. Более того, порт Ла-Рошель был последним портом, открывавшим англичанам вход во французское королевство, и, закрывая его для Англии — исконного врага Франции, — кардинал завершал дело Жанны д'Арк и герцога де Гиза.
Поэтому Бассомпьер, бывший одновременно и католиком и протестантом: протестантом по убеждению и католиком в качестве командора ордена Святого Духа, — Бассомпьер, немец по крови и француз в душе — словом, тот самый Бассомпьер, который при осаде Ла-Рошели командовал отдельным отрядом, говорил, стреляя в головы таких же протестантских дворян, каким был он сам:
«Вот увидите, господа, мы будем настолько глупы, что возьмем Ла-Рошель».
И Бассомпьер оказался прав: обстрел острова Рэ предсказал ему Севенские драгонады, а взятие Ла-Рошели явилось прелюдией к отмене Нантского эдикта.
Но, как мы уже сказали, наряду с этими планами министра, стремившегося все уравнять и все упростить, с планами, принадлежащими истории, летописец вынужден также признать существование мелочных устремлений возлюбленного мужчины и ревнивого соперника.
Ришелье, как всем известно, был влюблен в королеву; была ли для него эта любовь простым политическим расчетом, или же она действительно была той глубокой страстью, какую Анна Австрийская внушала всем окружавшим ее людям, этого мы не знаем, но, так или иначе, мы видели из предыдущих перипетий этого повествования, что Бекингэм одержал верх над кардиналом и в двух или трех случаях, а в особенности в случае с подвесками, сумел благодаря преданности трех мушкетеров и храбрости д'Артаньяна жестоко насмеяться над ним.
Таким образом, для Ришелье дело было не только в том, чтобы избавить Францию от врага, но также и в том, чтобы отомстить сопернику; к тому же это мщение обещало быть значительным и блестящим, вполне достойным человека, который располагал в этом поединке военными силами целого королевства.
Ришелье знал, что, победив Англию, он этим самым победит Бекингэма, что, восторжествовав над Англией, он восторжествует над Бекингэмом и, наконец, что, унизив Англию в глазах Европы, он унизит Бекингэма в глазах королевы.
Со своей стороны, и Бекингэм, хоть он и ставил превыше всего честь Англии, действовал под влиянием точно таких же побуждений, какие руководили кардиналом: Бекингэм тоже стремился к удовлетворению личной мести.
Он ни за что в мире не согласился бы вернуться во Францию в качестве посланника — он хотел войти туда как завоеватель.
Отсюда явствует, что истинной ставкой в этой партии, которую два могущественнейших королевства разыгрывали по прихоти двух влюбленных, служил один благосклонный взгляд Анны Австрийской.
Первая победа была одержана герцогом Бекингэмом: внезапно подойдя к острову Рэ с девяноста кораблями и приблизительно с двадцатью тысячами солдат, он напал врасплох на графа де Туарака, командовавшего на острове именем короля, и после кровопролитного сражения высадился на острове.
Скажем в скобках, что в этом сражении погиб барон де Шанталь; барон оставил после себя маленькую сиротку-девочку, которой тогда было полтора года. Эта девочка стала впоследствии г-жой де Севинье.
Граф де Туарак отступил с гарнизоном в крепость Сен-Мартен, а сотню человек оставил в маленьком форте, именовавшемся фортом Ла-Пре.
Это событие заставило кардинала поторопиться, и еще до того, как король и он сам смогли выехать, чтобы возглавить осаду Ла-Рошели, которая была уже решена, он послал вперед герцога Орлеанского для руководства первоначальными операциями и приказал стянуть к театру военных действий все войска, бывшие в его распоряжении.
К этому-то передовому отряду и принадлежал наш друг д'Артаньян.
Король, как мы уже сказали, предполагал отправиться туда немедленно после заседания парламента, но после этого заседания, 23 июня, он почувствовал приступ лихорадки; все же он решился выехать, но в дороге состояние его здоровья ухудшилось, и он вынужден был остановиться в Виллеруа.
Однако где останавливался король, там останавливались и мушкетеры, вследствие чего д'Артаньян, служивший всего лишь в гвардии, оказался разлучен, по крайней мере временно, со своими добрыми друзьями — Атосом, Портосом и Арамисом. Нет сомнения, что эта разлука, казавшаяся ему только неприятной, превратилась бы для него в предмет существенного беспокойства, если б он мог предугадать неведомые опасности, которые его окружали.
Тем не менее 10 сентября 1627 года он благополучно прибыл в лагерь, расположенный под Ла-Рошелью.
Положение не изменилось: герцог Бекингэм и его англичане, хозяева острова Рэ, продолжали осаждать, хотя и безуспешно, крепость Сен-Мартен и форт Ла-Пре; военные действия против Ла-Рошели открылись два-три дня назад, поводом к чему послужил новый форт, только что возведенный герцогом Ангулемским близ самого города.
Гвардейцы во главе с Дезэссаром расположились во францисканском монастыре.
Однако, как мы знаем, д'Артаньян, поглощенный честолюбивой мечтой сделаться мушкетером, мало дружил со своими товарищами; поэтому он оказался одиноким и был предоставлен собственным размышлениям.
Размышления эти были не из веселых. За те два года, которые прошли со времени его приезда в Париж, он неоднократно оказывался втянутым в политические интриги; личные же его дела, как на поприще любви, так и карьеры, мало подвинулись вперед.
Если говорить о любви, то единственная женщина, которую он любил, была г-жа Бонасье, но г-жа Бонасье исчезла, и он все еще не мог узнать, что с ней сталось.
Если же говорить о карьере, он, несмотря на свое ничтожное положение, сумел нажить врага в лице кардинала, то есть человека, перед которым трепетали самые высокие особы королевства, начиная с короля.
Этот человек мог раздавить его, но почему-то не сделал этого. Для проницательного ума д'Артаньяна подобная снисходительность была просветом, сквозь который он прозревал лучшее будущее.
Кроме того, он нажил еще одного врага, менее опасного, — так, по крайней мере, он думал, — но пренебрегать которым все же не следовало говорило ему его чутье. Этим врагом была миледи.
Взамен всего этого он приобрел покровительство и благосклонность королевы, но благосклонность королевы являлась по тем временам только лишним поводом для преследований, а покровительство ее, как известно, было очень плохой защитой: доказательством служили Шале и г-жа Бонасье.
Итак, единственным подлинным приобретением за все это время был алмаз стоимостью в пять или шесть тысяч ливров, который д'Артаньян носил на пальце. Но опять-таки этот алмаз, который д'Артаньян, повинуясь своим честолюбивым замыслам, хотел сохранить, чтобы когда-нибудь в случае надобности он послужил ему отличительным признаком в глазах королевы, этот драгоценный камень, поскольку он не мог расстаться с ним, имел пока что не большую ценность, чем те камешки, которые он топтал ногами.
Мы упомянули о камешках, которые он топтал ногами, по той причине, что, размышляя обо всем этом, д'Артаньян одиноко брел по живописной тропинке, которая вела из лагеря в деревню Ангутен. Занятый своими размышлениями, он очутился дальше, чем предполагал, и день уже начинал склоняться к вечеру, когда вдруг, при последних лучах заходящего солнца, ему показалось, что за изгородью блеснуло дуло мушкета.
У д'Артаньяна был зоркий глаз и сообразительный ум; он понял, что мушкет не пришел сюда сам по себе и что тот, кто держит его в руке, прячется за изгородью отнюдь не с дружескими намерениями. Итак, он решил дать тягу, как вдруг на противоположной стороне дороги, за большим камнем, он заметил дуло второго мушкета.
Очевидно, это была засада.
Молодой человек взглянул на первый мушкет и не без тревоги заметил, что он опускается в его направлении. Как только дуло мушкета остановилось, он бросился ничком на землю. В эту самую минуту раздался выстрел, и он услыхал свист пули, пролетевшей над его головой.
Надо было торопиться. д'Артаньян быстро вскочил на ноги, и в ту же секунду пуля из другого мушкета разметала камешки в том самом месте дороги, где он только что лежал.
Д'Артаньян был не из тех безрассудно храбрых людей, которые ищут нелепой смерти, только бы о них могли сказать, что они не отступили; к тому же здесь и неуместно было говорить о храбрости: д'Артаньян попросту попался в ловушку.
«Если будет третий выстрел, — подумал он, — я погиб!»
И он помчался в сторону лагеря с быстротой, которая отличала жителей его страны, славившихся своим проворством. Однако, несмотря на всю стремительность его бега, первый из стрелявших успел снова зарядить ружье и выстрелил во второй раз, причем так метко, что пуля пробила фетровую шляпу д'Артаньяна, которая отлетела шагов на десять.
У д'Артаньяна не было другой шляпы; поэтому он на бегу поднял свою, запыхавшийся и очень бледный прибежал к себе, сел и, никому ничего не сказав, предался размышлениям.
Это происшествие могло иметь три объяснения.
Первое — и самое естественное — это могла быть засада ларошельцев, которые были бы весьма не прочь убить одного из гвардейцев его величества: во-первых, для того, чтобы иметь одним врагом меньше, а во-вторых, у этого врага мог найтись в кармане туго набитый кошелек.
Д'Артаньян взял свою шляпу, осмотрел отверстие, пробитое пулей, и покачал головой. Пуля была пущена не из мушкета — она была пущена из пищали. Меткость выстрела с самого начала навела его на мысль, что он был сделан не из обычного оружия; пуля оказалась не калиберной, и, следовательно, это была не военная засада.
Это могло быть любезным напоминанием г-на кардинала. Читатель помнит, что в ту самую минуту, когда, по милости благословенного луча солнца, д'Артаньян заметил ружейное дуло, он как раз удивлялся долготерпению его высокопреосвященства.
Но тут д'Артаньян снова покачал головой. Имея дело с людьми, которых он мог уничтожить одним пальцем, его высокопреосвященство редко прибегал к подобным средствам.
Это могло быть мщением миледи.
Вот это казалось наиболее вероятным.
Д'Артаньян тщетно силился припомнить лица или одежду убийц; он убежал от них так быстро, что не успел рассмотреть что-либо.
— Где вы, мои дорогие друзья? — прошептал д'Артаньян. — Как мне вас недостает!
Ночь д'Артаньян провел очень дурно. Три или четыре раза он внезапно просыпался; ему чудилось, что какой-то человек подходит к его постели и хочет заколоть его кинжалом. Однако темнота не принесла с собой никаких приключений, и наступило утро.
Тем не менее то, что не состоялось сегодня, могло осуществиться завтра, и д'Артаньян отлично знал это.
Весь день он просидел дома под предлогом плохой погоды: этот предлог был нужен ему, чтобы оправдаться перед самим собой.
На третий день после происшествия, в девять часов утра, заиграли сбор. Герцог Орлеанский объезжал посты. Гвардейцы бросились к ружьям и выстроились; д'Артаньян занял свое место среди товарищей.
Его высочество проехал перед фронтом войск, затем все старшие офицеры подошли к нему, чтобы приветствовать его, и среди них — капитан гвардии Дезэссар.
Минуту спустя д'Артаньяну показалось, что г-н Дезэссар знаком подзывает его к себе. Боясь ошибиться, он подождал вторичного знака своего начальника; когда тот повторил свой жест, он вышел из рядов и подошел за приказаниями.
— Сейчас его высочество будет искать добровольцев для опасного поручения, которое принесет почет тому, кто его выполнит, и я подозвал вас, чтобы вы были наготове.
— Благодарю вас, господин капитан! — ответил гасконец, обрадовавшись случаю отличиться перед герцогом.
Оказалось, что ночью осажденные сделали вылазку и отбили бастион, взятый королевской армией два дня назад; предполагалось послать туда людей в очень опасную рекогносцировку, чтобы узнать, как охранялся этот бастион.
Действительно, через несколько минут герцог Орлеанский громко проговорил:
— Мне нужны три или четыре охотника под предводительством надежного человека.
— Что до надежного человека, ваше высочество, то такой у меня есть, сказал Дезэссар, указывая на д'Артаньяна. — Что же касается охотников, то стоит вам сказать слово, и за людьми дело не станет.
— Найдутся ли здесь четыре человека, желающие пойти со мной на смерть? — крикнул д'Артаньян, поднимая шпагу.
Двое из его товарищей-гвардейцев тотчас же выступили вперед, к ним присоединились еще два солдата, и нужное количество было набрано; всем остальным д'Артаньян отказал, не желая обижать тех, которые вызвались первыми.
Было неизвестно, очистили ларошельцы бастион после того, как захватили его, или же оставили там гарнизон; чтобы узнать это, требовалось осмотреть указанное место с достаточно близкого расстояния.
Д'Артаньян со своими четырьмя помощниками отправился в путь и пошел вдоль траншеи; оба гвардейца шагали рядом с ним, а солдаты шли сзади.
Прикрываясь каменной облицовкой траншеи, они быстро продвигались вперед и остановились лишь шагов за сто от бастиона. Здесь д'Артаньян обернулся и увидел, что оба солдата исчезли.
Он решил, что они струсили и остались сзади; сам же он продолжал двигаться вперед.
При повороте траншеи д'Артаньян и два гвардейца оказались шагах в шестидесяти от бастиона. На бастионе не было видно ни одного человека, он оказался покинутым.
Трое смельчаков совещались между собой, стоит ли идти дальше, как вдруг кольцо дыма опоясало эту каменную глыбу, и десяток пуль просвистели вокруг д'Артаньяна и его спутников.
Они узнали то, что хотели узнать: бастион охранялся. Дальнейшее пребывание в этом опасном месте было, следовательно, бесполезной неосторожностью. д'Артаньян и оба гвардейца повернули назад и начали отступление, похожее на бегство.
Когда они были уже близко от угла траншеи, который мог защитить их от ларошельцев, один из гвардейцем упал — пуля пробила ему грудь. Другой, оставшийся целым и невредимым, продолжал бежать к лагерю.
Д'Артаньян не захотел покинуть своего товарища; он нагнулся, чтобы поднять его и помочь добраться до своих, но в эту минуту раздались два выстрела: одна пуля разбила голову уже раненного гвардейца, а другая расплющилась о скалу, пролетев в двух дюймах от д'Артаньяна.
Молодой человек быстро обернулся, так как эти выстрелы не могли исходить из бастиона, загороженного углом траншеи. Мысль о двух исчезнувших солдатах пришла ему на ум и напомнила о людях, покушавшихся убить его третьего дня. Он решил, что на этот раз выяснит, в чем дело, и упал на труп своего товарища, притворившись мертвым.
Из-за заброшенного земляного вала, находившегося шагах в тридцати от этого места, сейчас же высунулись две головы: то были головы двух отставших солдат. д'Артаньян не ошибся: эти двое последовали за ним только для того, чтобы его убить, надеясь, что смерть молодого человека будет отнесена за счет неприятеля.
Но так как он мог оказаться лишь раненным и впоследствии заявить об их преступлении, они подошли ближе, чтобы его прикончить; к счастью, обманутые хитростью д'Артаньяна, они не позаботились о том, чтобы перезарядить ружья.
Когда они были шагах в десяти, д'Артаньян, который, падая, постарался не выпустить из рук шпаги, внезапно вскочил на ноги и одним прыжком оказался около них.
Убийцы поняли, что если они побегут в сторону лагеря, не убив д'Артаньяна, то он донесет на них; поэтому первой их мыслью было перебежать к неприятелю. Один из них схватил ружье за ствол и, орудуя им, как палицей, нанес бы д'Артаньяну страшный удар, если бы молодой человек не отскочил в сторону; однако этим движением он освободил бандиту проход, и тот бросился бежать к бастиону.
Не зная, с каким намерением этот человек направляется к ним, ларошельцы, охранявшие бастион, открыли огонь, и предатель упал, пораженный пулей, раздробившей ему плечо.
Тем временем д'Артаньян бросился на второго солдата, действуя шпагой.
Борьба была недолгой: у негодяя было для защиты только разряженное ружье, — шпага гвардейца скользнула по стволу ружья, уже не грозившего ему никакой опасностью, и пронзила убийце бедро; тот упал. д'Артаньян тотчас же приставил острие шпаги к его горлу.
— О, не убивайте меня! — вскричал бандит. — Пощадите, пощадите меня, господин офицер, и я расскажу вам все!
— Да стоит ли твой секрет того, чтобы я помиловал тебя? — спросил молодой человек, придержав руку.
— Стоит, если только вам дорога жизнь! Ведь вам двадцать два года, вы красивы, вы храбры и сможете еще добиться всего, чего захотите.
— Говори же поскорей, негодяй: кто поручил тебе убить меня? — сказал д'Артаньян.
— Женщина, которой я не знаю, но которую называют миледи.
— Но, если ты не знаешь этой женщины, откуда тебе известно ее имя?
— Так называл ее мой товарищ, который был с ней знаком. Она сговаривалась не со мной, а с ним. У него в кармане есть даже письмо этой особы, и, судя по тому, что я слышал, это письмо имеет для вас большое значение.
— Но каким же образом ты оказался участником этого злодеяния?
— Товарищ предложил мне помочь ему убить вас, и я согласился.
— Сколько же она заплатила вам за это «благородное» дело?
— Сто луи.
— Ого! — со смехом сказал молодой человек. — Очевидно, она дорого ценит мою жизнь. Сто луи! Да это целое состояние для таких двух негодяев, как вы! Теперь я понимаю, почему ты согласился, и я готов пощадить тебя, но с одним условием.
— С каким? — тревожно спросил солдат, видя, что еще не все кончено.
— Ты должен достать мне письмо, которое находится в кармане у твоего приятеля.
— Но ведь это только другой способ убить меня! — вскричал бандит. — Как могу я достать это письмо под огнем бастиона?
— И все же тебе придется решиться на это, или, клянусь тебе, ты умрешь от моей руки!
— Пощадите! Сжальтесь надо мной, сударь! Ради той молодой дамы, которую вы любите! Вы думаете, что она умерла, но она жива! — вскричал бандит, опускаясь на колени и опираясь на руку, так как вместе с кровью он терял также и силы.
— А откуда тебе известно, что есть молодая женщина, которую я люблю и которую считаю умершей? — спросил д'Артаньян.
— Из того письма, которое находится в кармане у моего товарища.
— Теперь ты сам видишь, что я должен получить это письмо, — сказал д'Артаньян. — Итак, живо, довольно колебаться, или, как мне ни противно еще раз пачкать свою шпагу кровью такого негодяя, как ты, клянусь словом честного человека, что…
Эти слова сопровождались таким угрожающим жестом, что раненый поднялся.
— Подождите! Подождите! — крикнул он, от испуга сделавшись храбрее. — Я пойду… пойду!
Д'Артаньян отобрал у солдата ружье, пропустил его вперед и острием шпаги подтолкнул по направлению к его сообщнику.
Тяжело было смотреть, как этот несчастный, оставляя за собой на дороге длинный кровавый след, бледный от страха близкой смерти, пытался доползти, не будучи замеченным, до тела своего сообщника, распростертого в двадцати шагах от него.
Ужас был столь явно написан на его покрытом холодным потом лице, что д'Артаньян сжалился над ним.
— Хорошо, — сказал он, презрительно глядя на солдата, — я покажу тебе разницу между храбрым человеком и таким трусом, как ты. Оставайся. Я пойду сам.
Быстрым шагом, зорко глядя по сторонам, следя за каждым движением противника, применяясь ко всем неровностям почвы, д'Артаньян добрался до второго солдата.
Было два способа достигнуть цели: обыскать раненого тут же на месте или унести его с собой, пользуясь его телом как прикрытием, и обыскать в траншее.
Д'Артаньян избрал второй способ и взвалил убийцу на плечи в ту самую минуту, когда неприятель открыл огонь.
Легкий толчок, глухой звук трех пуль, пробивших тело, последний крик, предсмертная судорога — все это сказало д'Артаньяну, что тот, кто хотел убить его, только что спас ему жизнь.
Д'Артаньян вернулся в траншею и бросил труп рядом с раненым, который был бледен как мертвец.
Он немедленно начал осмотр: кожаный бумажник, кошелек, в котором, очевидно, лежала часть полученной бандитом суммы, стаканчик для игральных костей и самые кости — таково было наследство, оставшееся после убитого.
Д'Артаньян оставил стаканчик и игральные кости на том месте, куда они упали, бросил кошелек раненому и жадно раскрыл бумажник.
Между несколькими ненужными бумагами он нашел следующее письмо, то самое, ради которого он рисковал жизнью:
«Вы потеряли след этой женщины, и теперь она находится в полной безопасности в монастыре, куда вы никоим образом не должны были ее допускать. Постарайтесь, по крайней мере, не упустить мужчину. Вам известно, что у меня длинная рука, и в противном случае вы дорого заплатите за те сто луи, которые от меня получили».
Подписи не было, но письмо было написано миледи — д'Артаньян не сомневался в этом. Поэтому он спрятал его как улику и, защищенный выступом траншеи, начал допрос раненого. Последний сознался, что вместе с товарищем, тем самым, который только что был убит, он взялся похитить одну молодую женщину, которая должна была выехать из Парижа через заставу Виллет, но что, засидевшись в кабачке, они опоздали на десять минут и прозевали карету.
— И что же вы должны были сделать с этой женщиной? — с тревогой спросил д'Артаньян.
— Мы должны были доставить ее в особняк на Королевской площади, — сказал раненый.
— Да-да! — прошептал д'Артаньян. — Это именно так, к самой миледи.
И молодой человек задрожал, поняв, какая страшная жажда мести толкала эту женщину в ее стремлении погубить его и всех, кто его любил, поняв, как велика была ее осведомленность в придворных делах, если она сумела все обнаружить. Очевидно, свои сведения она черпала у кардинала.
Однако среди всех этих печальных размышлений одна мысль внезапно поразила его и исполнила величайшей радости: он понял, что королева разыскала наконец тюрьму, где бедная г-жа Бонасье искупала свою преданность, и что она освободила ее из этой тюрьмы. Теперь письмо, полученное им от г-жи Бонасье, и встреча с ней на дороге в Шайо, встреча, когда она промелькнула, как видение, — все стало ему понятно.
Итак, отныне, как и предсказывал ему Атос, появилась возможность разыскать молодую женщину, ибо не существовало такого монастыря, в который нельзя было бы найти доступ.
Эта мысль окончательно умиротворила д'Артаньяна. Он повернулся к раненому, с тревогой следившему за каждым изменением его лица, и протянул ему руку.
— Пойдем, — сказал он, — я не хочу бросать тебя здесь. Обопрись на меня, и вернемся в лагерь.
— Пойдемте, — ответил раненый, не в силах поверить такому великодушию. — Но не для того ли вы берете меня с собой, чтобы отправить на виселицу?
— Я уже дал тебе слово, — сказал д'Артаньян, — и теперь вторично дарю тебе жизнь.
Раненый опустился на колени и стал целовать ноги своего спасителя, но д'Артаньян, которому совершенно незачем было оставаться дольше так близко от неприятеля, прекратил эти изъявления благодарности.
Гвардеец, вернувшийся в лагерь после первых выстрелов с бастиона, объявил о смерти своих четырех спутников. Поэтому все в полку были очень удивлены и очень обрадованы, увидев д'Артаньяна целым и невредимым.
Молодой человек объяснил колотую рану своего спутника вылазкой врага, которую тут же придумал. Он рассказал о смерти второго солдата и об опасностях, которым они подвергались.
Этот рассказ доставил ему подлинный триумф. Все войско целый день говорило об этой экспедиции, и сам герцог Орлеанский поручил передать д'Артаньяну благодарность.
Всякое доброе дело несет награду в себе самом, и доброе дело д'Артаньяна вернуло ему утраченное спокойствие. В самом деле, д'Артаньян считал, что может быть совершенно спокоен, раз один из двух врагов убит, а другой безраздельно предан ему.
Это спокойствие доказывало лишь одно — что д'Артаньян еще не знал миледи.
Назад: ГЛАВА 10 Грозный призрак
Дальше: ГЛАВА 12 Анжуйское вино
