Осень одна тысяча пятьсот пятого года от битвы при Бараггале оказалась короткой. Еще за три недели до обычного предзимнего слякотного исхода твердое осеннее небо разбухло от тяжелых облаков, опустилось и вместо привычного дождя выдохнуло снег. Оголовки крепостных башен Ардууса, бастионы цитадели, укрепления старого замка, магические башни, зиккураты храмов – все окуталось мутной круговертью. К полудню, когда и улицы, и площади, и здания, и ограды, и арки, и даже пустые скамьи амфитеатра были облеплены тяжелыми хлопьями, ветер ненадолго стих и, чего уж точно не случалось одним днем, ударил мороз. Конечно, не тот мороз, который выбеливает щеки или уши и больно щиплет за нос, но тот самый, что прихватывает за ночь воду в ведрах, стоящих в холодных сенях, ледяными кругами. Но ненастье не угомонилось и на этом. Хозяйки Ардууса еще стучали крышками сундуков, перебирая лежалое тряпье и встряхивая тулупы и стеганки, а между заледенелыми домами подул ветер и понес уже не хлопья мягкого и сырого снега, а секущую щеки крупу.

Старик трактирщик, который держал в заведении на углу Соломенной площади и Пьяного проезда столы и для обычного люда, и для господ, высунул нос на улицу, поклонился вельможной девице Лаве Арундо, племяннице самого короля, что как раз вытряхивала снег из длинных светлых волос, покачал головой, не одобрив отсутствия стражников за ее спиной, покосился на темные, уже заледеневшие и теперь заметаемые снежной крупой следы уковылявшего восвояси пьянчуги и, отпрянув внутрь, еще раз поклонился красавице, указывая на дубовую лестницу, ведущую на второй этаж. Та мотнула головой, подняла капюшон дорогого, но не очень примечательного гарнаша, надвинула ткань на лицо и, буркнув старику: «Мне как обычно», прошла в общий зал.

«Мне как обычно», прозвучавшее из уст дочери сиятельного воеводы Кастора Арундо, в эту осень для трактирщика значило одно и то же – кубок горячего, чтобы не держала рука, красного вина с пряностями и медом, парочку хрустящих хлебцев с маком или шамашем и ломоть поджаренного до золотистой корочки мягкого сыра. Для Лавы Арундо – лишь то, что кипевшее в ней смешанное с тревогой раздражение требовало если не выхода, то хотя бы тишины и покоя. Да и продрогла она, пока вышагивала от особняка отца на углу Коровьей и Чеканных улиц до трактира. Конечно, не на час дороги, но уж за четверть лиги выходило в любом случае, а ее осенний гарнаш никак не предназначался для зимних прогулок. Во всяком случае, так сложилось, что посидеть в тепле и обдумать произошедшее было больше негде. Ни подругами, взамен исчезнувших шесть лет назад Фламмы и Камы, ни близкими друзьями, которых и раньше не случалось, Лава не разжилась. Кое-что можно было обсудить с отцом, но он задержался в цитадели у короля Пуруса, а слушать, как трясется от негодования мать, не было сил. И уж точно не следовало подниматься на второй этаж трактира. Не хватало еще столкнуться с кем-то из знакомцев, чтобы вежливо раскланиваться, отвечать на глупые вопросы и тянуть губы в вымученной улыбке. С другой стороны, разве она хоть когда-нибудь заставляла себя раскланиваться и уж тем более заводить разговоры с кем-то, с кем не желала знаться? Точно, именно укором в высокомерии попыталась закончить очередной разговор ее мать. Сказала, что дочь слишком гордая и, наверное, забыла, что гордость граничит с глупостью! Что же она ответила ей, прежде чем хлопнуть дверью, сбежать по широкой лестнице в нижний зал, в ответ на крик матери стражникам «Не выпускать!» нырнуть в привратницкую и хлопнуть дверью еще раз, уже выходя в метель?

Лава шагнула в плохо освещенный зал, поморщилась от запаха кислого вина и немытых тел, окинула взглядом два десятка столов, за которыми вряд ли собралось больше полусотни выпивох, ищущих тепла и покоя в нежданное ненастье, и с облегчением проследовала за угол камина, в котором томились угли, – небольшой столик в темном закутке был свободен. Она уселась лицом к завсегдатаям, прислушалась к тихому неспешному говору и, хотя ее нельзя было разглядеть в полумраке, распустила только завязи на груди, капюшон оставила на месте, что-то не давало ей покоя в последние дни. Всякий раз, как выходила на улицу, словно нитка какая торчала из одежды, цеплялась за дверную ручку или трещину в камне и медленно распускала ткань. Лава оборачивалась, но так ни разу и не разглядела ни самой нитки, ни обладателя буравящего спину взгляда.

Так что же она ответила матери, прежде чем хлопнуть дверью? Ну, точно. Сказала, что гордость примыкает к глупости одной стороной, но другой она граничит с трусостью. Может быть, не вплотную, но через тонкий слой осторожности и благоразумия. Мать тут же побледнела, знала, что имела в виду Лава, но все же расправила плечи и напрягла скулы. У Куры Арундо, жены младшего брата короля Ардууса – воеводы всего его войска – урожденной Тотум, той, от которой Лава Арундо унаследовала красоту и стать, было не меньше оснований для гордости, чем у ее дочери.

– И когда же я пересекла осторожность и оказалась в трусости?

– Когда был убит король Тотус Тотум! – почти выкрикнула Лава. – Когда были убиты три твоих брата и семья одного из них!

– Какой же смелости ты хотела от меня? – зазвенел голос матери. – Что я могла сделать? Затеять кровную месть? Против кого? Никого не осталось в живых. Ни короля Кирума, ни королевы Кирума, ни принца Рубидуса Фортитера, которого, кстати, что подтверждают многочисленные свидетели, убила твоя двоюродная сестра Камаена Тотум. Кому предъявлять обвинения? Кому мстить? Может быть, молодому герцогу Эксилису Хоспесу, что правит теперь в Кируме? Ну точно, ведь ему хватило мудрости посвататься к племяннице покойной королевы Кирума! Та была из рода Албенс, и эта из рода Албенс. Ее надо убить? Что ты можешь предъявить?

– Многое! – прошипела Лава. – Я сама нанимала человека, который разбирался в этой кровавой истории. Хотя ты и не захотела меня слушать! Подробностей он не узнал, но и малого достаточно, чтобы идти к королю Пурусу и требовать расследования. Не все стражники Кирума, что видели убийство Рубидуса, говорят о том, что Кама напала на него. По пьяному делу кое-кто из них выболтал, что это Рубидус напал на нее! Убил в спину Сора Сойга, а потом издевался над Камой, унижал ее, даже ранил и погиб от ее меча в схватке один на один. И ранил он ее до схватки! И она сражалась против него не только раненой, не только без доспехов, но и голой! А то, что убитых в крепости Ос со стороны Лаписа было под сотню, а со стороны Кирума всех пропавших дозорных – десять человек, не настораживает? Что же это был за штурм такой? Чьи тела сгорели на погребальном костре? Кто убивал короля Тотуса? Может быть, следовало расспросить об этом Телу Нимис? Кажется, в живых осталась только она?

Последние слова Лава почти кричала, но рука матери, хлестнувшая по щеке дочери, заставила ее окаменеть.

– Замолчи! – прошипела Кура, схватила ее за плечи, подтянула к себе и медленно, стискивая пальцами ткань гарнаша, выговорила: – Где твой дознаватель? Мертв, не так ли? Где эти словоохотливые кирумские стражники? Уверена, что мертвы. Где твоя сестрица Кама? Не знаешь? А где твой братец Игнис? Они-то уж точно живы, иначе бы не искали их ищейки Русатоса по всей Анкиде! Как ты собираешься с этим любопытством сохранить свою жизнь? Чем будешь оборачивать собственное горло, чтобы защитить его от кривого ножа? Гордостью? Она поможет тебе?

– А ты мне помочь не в силах? – прошипела, вырываясь из рук матери, Лава. – А отец?

– А ты думаешь, – мать стала говорить еще тише, – что братские чувства Пуруса сильнее его безумия? Или думаешь, что убить брата короля так уж трудно? Хочешь, чтобы твой отец повторил судьбу Монедулы Арундо, собственной сестры? Кстати! Где пропадает ее сыночек, герой последней войны Лаурус со своей семьей? Не интересовалась? А судьба королевы Тричиллы тебя ничему не научила? Или думаешь, что Армилле, ее сестре, простится ее последняя дерзость? Или ты сама хочешь повторить судьбу королевской дочери Фламмы, что бы там о ней ни говорили? Где она? Что ты сказала Болусу? Мне доложили, что ты оскорбила его! Что ты ему сказала? Говори, мерзавка!

– Ничего! – хлопнула дверью Лава.

…Что же она сказала Болусу? Да уж сказала что-то. Гораздо интереснее, что сказала посланникам короля Пуруса вдовствующая королева Тимора – Армилла. Собственно, с этой вестью Лава и явилась домой. Как обычно, истязала себя в полдень в зале на третьем этаже ратуши упражнениями, надоедливый кузен пока что лишь там не домогался ее внимания, когда услышала скрип двери на втором ярусе, шаги и говор писцов. Переговаривались они вполголоса, и интересовало их, как понадежнее уберечься от гнева короля Пуруса, как не попасться ему на глаза? Лава, которая затаилась над перилами лестницы, едва не вывернулась наизнанку, чтобы разобрать испуганный шепот, и наконец расслышала главное. Отправленное две недели назад письмо в Тимор – королевское послание матери герцога Адамаса, прекрасной Армилле, с предложением руки и сердца короля Ардууса, – уже несколько дней как вернулось распечатанным и надписанным с обратной стороны лишь одним словом – «Нет». Вроде бы сам Милитум Валор, брат покойного короля Тимора, мужа Армиллы, докладывал об этом ответе Пурусу и вышел из его покоев бледным, как нынешний снег на улицах Ардууса. И верно, в самом деле, кроме этого «нет» Армилла сказала посланцам короля еще что-то, потому как оба гонца пропали безвозвратно, исчезли в тот же день, как вернулись, и вот уже с неделю ни о том, ни о другом никаких известий, и даже мечи их как торчали, так и торчат в корзинах на входе в писцовую.

На этом месте зловещего шепота Лава резко вдвинула меч в ножны, дождалась, когда внизу, вслед за испуганным оханьем, затихнет звук торопливых шагов, и отправилась домой, чтобы поговорить с отцом. И надо же ей было столкнуться с матерью? Едва успела ополоснуться холодной водой и одеться, как та появилась в дверях комнаты. Выслушала рассказ об Армилле, затем гневным кивком отослала служанку и прошипела тот самый вопрос о Болусе, что появлялся в доме своего дяди еще с утра.

Лава ничего не ответила матери, поскольку знала каждое ее слово наперед и, как всегда, не обманулась. Та начала перечислять всех, кто женился и вышел замуж за последние шесть лет, не упустив случая напомнить, что среди вельмож Ардууса даже примета образовалась; хочешь жениться, предлагай руку племяннице короля – светловолосой красавице Лаве. Она, конечно, откажет, но зато в следующем же году у тебя будет прекрасная жена, которой может позавидовать всякий. Отличная примета.

– Смотри, – привычно принялась размахивать руками мать, – шесть лет назад тебя сватал весельчак Пуэр. Принц Бабу!

– Мне было только семнадцать лет, – с гримасой попробовала возразить Лава.

– Никто не гнал тебя в тот же миг под венец, – сдвинула брови мать. – Могла бы согласиться и сейчас бы жила в любви и согласии. Однако в любви и согласии с Пуэром живет Страта Верти, принцесса Фиденты. И родила ему уже двоих парней!

– Ты об упущенных внуках жалеешь или об упущенном зяте? – попробовала пошутить Лава.

– О собственной дочери! – повысила голос Кура. – Пять лет назад ты отказала принцу Бэдгалдингира. А твоя двоюродная сестра, принцесса Фосса, не отказала. Четыре года назад ты дала отворот княжичу Вервексу Скутуму.

– Он хороший парень, но дурак, – огрызнулась Лава. – Мог бы понять, что я не просто так вернула ему его подарок – серебряный рог.

– Дурак не дурак, а Папилию Тимпанум устроил! – почти заорала мать. – А три года назад? Чем был плох еще один Краниум?

– Они прямо ополчились на меня, – затянула шнуровку котто Лава.

– О Такитусе Краниуме мечтала половина принцесс, – покачала головой мать. – А он пришел к тебе!

– Как пришел, так и ушел, – буркнула Лава. – Думал, что если уродился красавчиком, так никто не сможет его послать куда подальше?

– Что же тогда Бона Рудус его не послала? – процедила сквозь зубы Кура. – А Фалко Верти? Фалко Верти! Герцог Фиденты! Ты думала, что он будет к тебе десять раз ходить? Нет, он отправился к юной красавице Флос Краниум!

– Одни Краниумы вокруг, – скривила губы Лава.

– Точно, – отшвырнула ногой в сторону резной табурет Кура. – И последний из них в прошлом году тоже получил от тебя «нет». Веритас Краниум. На мой взгляд, так лучший из них. Надежный и добропорядочный. Где он теперь? Ах да! Он же сыграл в этом году свадьбу с Лацертой Скутум! А где ты? Ты у себя дома. Или на Воинской площади с этим поганым мечом! Весь город уже смеется над вельможной воякой! А Сигнум Белуа чем был плох? Зачем ты его летом с лестницы спустила?

– Он явился ко мне так, будто делал одолжение! – крикнула Лава.

– А разве нет? – взвизгнула Кура.

– Мне не нужно одолжений ни от кого! – едва не перешла на визг и Лава.

– Ух ты! – развела руками мать. – А кто ты такая? Ах да! Племянница короля Арундо. Лава Арундо. Красавица двадцати трех лет. Уже двадцати трех лет!

– Есть и постарше меня, – отрезала Лава.

– Хочешь выиграть в этом состязании? – сделала изумленное лицо мать. – Оглянись. Кто тебе нужен? Принцы и княжичи, герцоги и воеводы не устраивают? А ведь ты не в ларце лежишь, дочь. Ты сидишь на берегу быстрой реки, и мимо тебя проносится твоя жизнь. Мимо! Посмотри! Пустула Адорири! Жена твоего покойного дяди. Где она? Ах да! Она прихватила за горло Милитума Валора! Я даже слышала, что Пурус велел своему воеводе присмотреться к престарелой красавице! Может быть. Только они живут уже пять лет, вполне счастливы и радуются двоим детишкам. А твоя тетка Тела Нимис? Что? Все проливает слезы по убитому сыну и мужу? Нет! Ее устроил брат короля Хонора – Сонитус! Да, для кого-то выпивоха и придурок, но для нее – муж! И у нее тоже двое детей!

– Ты мне такой судьбы хочешь? – прошептала Лава.

– А какой судьбы хочешь ты себе сама? – так же тихо ответила Кура. – Или ты думаешь, что можно отказывать до бесконечности? Зачем к тебе приходил Болус? Я с утра слышала только шум, но слуги сказали, что он вылетел из дома с перекошенным лицом!

– Ну почему же? – пожала плечами Лава. – Сломанный мною нос шесть лет назад Софус ему хорошо залечил. Никакого перекоса я не наблюдала.

– Отвечай, – прошипела Кура. – Чего ты добиваешься? Для чего ты уже шесть лет торчишь на Воинской площади и машешь мечом? Зачем в мужском платье борешься с молодыми воинами и карабкаешься по их лестницам? Чтобы свести меня в могилу?

– Хорошо… – Лава закрыла глаза, потом затянула на поясе ремень с кольцами для оружия, без которого не выходила из дома. – Я отвечу. Да! Все или почти все, кто приходил ко мне, а ты знаешь не обо всех, все они неплохие парни. Некоторые уже воины. Один из них даже герцог! Хотя, конечно, они не принцы и не княжичи, нет больше ни королевств, ни княжеств, только великий Ардуус. Так что принцев было только два – Тутус Ренисус и Болус Арундо. Мой брат, кстати, чтобы ему нажраться грязью из-под собственных ногтей.

– Так он… – побледнела Кура.

– Да, – отрезала Лава. – Предлагал мне руку. Сказал, что уговорит отца и что ему плевать на то, что я его сестра. Но мне не плевать. Не на родственные связи, на собственную судьбу. И я ему отказала. И я надеялась, что ты поймешь меня. Хотя бы в том, что, если бы я дала согласие, меня бы ждала судьба его матери. И это в самом лучшем случае.

Кура молчала.

– И вот еще что я хочу тебе сказать, – проговорила после паузы Лава. – Почему ты не спрашиваешь меня о главном? Люблю ли я кого-нибудь из тех, кто хочет взять меня в жены?

– А ты думаешь, что я любила твоего отца, когда он пришел просить моей руки? – прошептала Кура.

Вымолвила и замерла. Так, словно выронила хрустальный сосуд, и тот разлетелся вдребезги. Почему-то бесшумно. И шаги отца все еще не были слышны внизу. Когда же он придет?

– А теперь? – выпрямилась и с усилием произнесла Лава.

– Теперь все хорошо, – с точно таким же усилием ответила мать. – Твой отец – достойный воин, достойный отец, достойный муж. Да, боги не послали нам детей кроме тебя. Но мы счастливы.

– Все хорошо? – удивилась Лава. – Для тебя, может быть. Но не для меня. Я не хочу жить с достоинством. Я хочу жить с любимым.

– Да где он, твой любимый? – почти захрипела Кура. – Где он? Покажи хоть пальцем!

– Покажу, когда встречу, – нацепила на пояс меч Лава. – И не нужно делать такие страшные глаза. Ничего не произошло. Отказала Болусу, значит, на следующий год он будет женат. Примета! Королева Армилла Пурусу Арунду отказала! Подумать только, – великий король великого царства предлагал место на своем ложе той, чьего мужа, по общему мнению, он и убил! Конечно, она отказала. И что?

– Замолчи! – взвизгнула Кура и тут же перешла если не на шепот, то на сип: – Ты забыла об осторожности! Твоя гордость граничит с глупостью!

– С глупостью? – вытаращила глаза Лава и выложила все то, что не решалась сказать матери еще с лета. А потом была лестница, которая словно сама расстелилась под ногами Лавы, испуганное лицо привратника, удар дверью, вьюга в каменном ущелье узкой Гороховой улицы и холодный ветер с колким снегом в лицо, вплоть до трактира…

– Вот, – трактирщик сам принес кубок вина, блюдо с угощением, принял с поклоном монету. Лава взялась замерзшими пальцами за глиняные стенки, закрыла глаза, сделала глоток. Надо было надеть что-то теплое, служанка выложила ведь на ложе и легкий пелиссон или плащ, не разглядела, и перчатки, и сапоги на меху. С другой стороны, что, как не мороз, остужает голову? Сейчас, именно сейчас, Лаве больше всего хотелось вернуться домой и обнять мать. Да, с нею невозможно говорить так, как с отцом. Но зато с отцом нельзя обняться и просто молчать. Как же не хватает ей Фламмы! Шесть лет уже прошло, как подруга бежала из Ардууса. Бежала вместе с Камаеной Тотум, но та вроде бы еще жива, и хоть не поймана лазутчиками Русатоса, но точно жива. Ходили слухи, что она вернула с нарочным герцогу Адамасу подаренный ей серебряный рог. Точно такой же, какой вернула Вервексу сама Лава. Но к рогу Камаены Тотум прилагалась записка с пожеланиями надежности и неприступности крепости Тимора, а сам рог был полон бесценных смарагдусов, рубинов и алмазов. А вот от Фламмы никаких вестей, никаких. Может быть, и нет уже ее в живых? Уж во всяком случае ее никто не разыскивает. Видно, даже в Обстинаре и Тиморе не чают увидеть свою дальнюю родственницу. А что если король Ардууса – Пурус Арундо – настиг свою бывшую дочь так же, как, по слухам, настиг ее настоящего отца – Вигила Валора? Да, вдова Вигила Валора, прекрасная королева Армилла, урожденная Кертус, младшая сестра матери Фламмы, посмела ответить Пурусу Арундо так, как считала нужным. А сама Лава могла ответить так, как она это сделала? Могла хлопнуть дверью так, что уж точно переломила нос, пусть и не самому Болусу, а его стражнику, а потом взять принца за горло и прошипеть ему в лицо, чтобы он бежал из дома своего дяди бегом, иначе – взмах ножа, и никакая женитьба ему уже не понадобится! Да, и ее нож был уже там, где и должен был находиться. И что же сделал принц? Обмочился. Сменил ненависть в глазах, которая пылала в нем с самого начала недолгой беседы, на испуг, а потом сразу вернулся к ненависти, когда Лава с брезгливостью оттолкнула от себя выросшее в доме короля Ардууса чудовище. Ударился спиной о дверь, распахнул ее, еще раз присадив дверным полотном по лицу нерасторопного стражника, бросил быстрый взгляд на оставленную после себя лужу и прошипел совсем уж по-змеиному:

– Так даже лучше! Быстрее сдохнешь! А могла бы помучиться!

И побежал по лестнице вниз, потому что брошенный Лавой нож задрожал в двери возле его лица. Не потому, что она промахнулась. С такого расстояния она не промахивалась никогда. Потому, что убивать ублюдка было нельзя. Из-за матери, из-за отца, да и из-за самой себя. Конечно, Пурус Арундо не позволил бы сыну расправиться с племянницей, как не позволил этого сделать шесть лет назад, когда она сломала Болусу нос. Но стал бы Болус спрашивать у папеньки разрешения? Это в ее дом он явился с одним стражником, видно, предполагал иной результат визита, а так-то за ним всегда следовало никак не меньше десятка мрачных дружинных, отобранных тем же Русатосом и, по слухам, готовых сделать для своего юного властителя все. Во всяком случае, Лава ловила куски сплетен о пропавших горожанках не только на улице, но слышала что-то подобное из разговоров отца и матери. И что же теперь ей делать? Выходить в город только ясным днем и старательно избегать безлюдных переулков? К кому обратиться за помощью? К отцу? Поможет. Запрет дочь в ее комнате на год или на полгода, тем и поможет. И ведь будет прав. А еще? Есть хоть кто-то, кто может помочь ей? Или, если говорить по-другому, есть хоть кто-то, кого она хочет видеть?

Лава снова сделала глоток, погладила горячий кубок. Из всех, кто решил свою судьбу в последние шесть лет, ее могли бы заинтересовать только четверо. И последним из них, наверное, был как раз Фалко Верти. Но не Вервекс же Скутум, который подарил ей шесть лет назад серебряный рог? И ведь удумал же, заявился четыре года назад с предложением! Да она и четыре года назад была уже выше его ростом, а теперь стала выше почти на голову! Вот до Фалко Верти она не доросла, да и не дорастет уже. Но отказала ему два года назад с его полуслова, полупредложения. Нет, она отказала бы любому, кто вознамерился бы заполучить ее руку, не завоевав сердце, но Фалко Верти она даже не позволила договорить, хотя и благоволила к принцу Фиденты. Нет, он не был уверен в ее согласии. В нем не сияло самодовольство Сигнума Белуа. Но глаза Фалко Верти сверкали. Он принес себя принцессе Лаве, как подарок. И она не дала ему договорить. Поймала его руки до того, как он успел произнести больше, чем ее имя, и дала знак замолчать. А пока он молчал, в долгие секунды недоуменного безмолствования мужества, красоты и гордости Фиденты, Лава спросила себя, а может ли она прожить без этого тридцатилетнего, еще молодого воина со свисающей на лоб непослушной челкой? И ответила себе – может. А затем ответила Фалко. Прошептала тягуче и нежно:

– Нет! – и, ловя мелькнувшую в его глазах искру боли, предложила ему: – Давай напьемся.

И они напились как раз в этом углу этого самого трактира. Не до беспамятства, но достаточно, чтобы сказать друг другу, что их взаимная симпатия все же далека от взаимной жажды. Наверное, это был единственный случай, когда ей удалось не обидеть возможного жениха. Оставшаяся в ее списке предпочтений тройка к ней не сваталась.

Третим из них был Фелис Адорири. Лучший воин из всех принцев, кто либо стал герцогом, либо пережил тот нелегкий одна тысяча четыреста девяносто девятый год и остался тем, кем и был. Он ни разу не заговаривал с Лавой Арундо. Он вообще больше не появлялся в Ардуусе после того, как был рукоположен королем Пурусом в герцоги Утиса. За него это продолжал делать король Салубер, его отец. А Фелис заключил брак с сестрой Фалко – красавицей Диа, и та родила ему дочь.

Вторым был герцог Адамас Валор. Тот самый, что подарил призовой рог Камаене Тотум и затем получил его обратно со щедрым содержимым. Тот самый, что основал новый Аббуту, который теперь старательно возводил принц Бэдгалдингира Тутус Ренисус вместе с герцогиней Аббуту и почти королевой Бэдгалдингира Фоссой. Тот самый, что теперь обращал весь Тимор в один большой укрепленный бастион. Тот самый, что приютил тысячи беженцев и из Аббуту, и из Касаду, и из Валы, Иевуса, да и из Эрсет. Но Адамас Валор тоже никогда не заговаривал с Лавой Арундо. Еще бы, на ней была черная метка, как и на всех Арундо для всех Валоров. И женился Адамас Валор на нежной красавице из далекого Раппу. На Регине Нимис. На самой загадочной из всех принцесс. На той, по которой тайно и явно сох Игнис Тотум. Первый номер в списке Лавы.

Нет, она всегда понимала, что он ее брат, пусть даже и двоюродный. Она даже и помыслить не могла о том, что он может быть кем-то большим, чем просто братом. Но, пожалуй, к нему она могла прижаться, и ему она могла рассказать о многом, если не обо всем. Наверное, даже о том, что она жалеет, что он ее брат. Но Игнис Тотум, который, как и его сестра, исчез шесть лет назад, уж точно определил свою судьбу. Правда это или нет, но Болус орал еще лет пять назад, когда мастером тайной службы Пуруса стал высокий, худой и страшный Русатос, о том, что скоро Игнис будет пойман, потому что в храме Эбаббара обнаружилась запись о его сочетании браком с некоей девицей Ирис. И что же? Игнис все еще не пойман, да и за что его ловить? Разве он обвиняется в каком преступлении? Вот с Камаеной понятно, пусть даже Лава и раскопала что-то о ее невиновности, но даже ложные основания ее искать – были, а уж эти разговоры, что и смерть дяди Малума на ее совести, и кровавое свейское месиво в доме, где останавливалась королевская семья Лаписа, тоже не обошлось без нее, да и что-то странное, приключившееся в Дакките, все это хоть как-то объясняло ее поиски. Но что понадобилось королю Пурусу от Игниса?..

…Один из выпивох, сидевших за крайним столом, поднялся и, с трудом удерживая равновесие, побрел к выходу. Старик-трактирщик перехватил его на полпути, но пьянчуга и не думал убегать. Он успокаивающе замотал головой и полез в кошель, где, судя по всему, монеты имелись. Трактирщик, получив плату, успокоился, а Лава смотрела на широкую спину как будто молодого мужчины и все не могла вспомнить, где она его видела. И только когда за ним захлопнулась дверь, она вспомнила. Ну, точно! Именно эта спина ей почудилась, когда она устроила слежку за домом дакита Йора на Рыбной улице. Того самого, что обучал бою и Лауруса, двоюродного брата Лавы, и Фламму, и еще кого-то. Лава, не имевшая учителя и хватавшая за грудки едва ли не каждого воина, в котором ей чудилась искра умения, раз в неделю неизменно проходила по Рыбной улице. Она уже знала, что Йор порой пропадал на год или на два, но в этот раз его отсутствие затянулось на долгие шесть лет. И недавно она обнаружила, что прилепленный ею на ворота дома Йора липовый листок разорван. А через день заметила эту самую фигуру, удаляющуюся от ворот, но не догнала. Неизвестный свернул на Столярную улицу и словно растворился в воздухе. Стучать в двери дома Йора оказалось бесполезным. И вот – снова он.

Лава сорвалась с места, едва не опрокинув недопитый кубок. Выскочила на площадь, на которой бушевала метель и сгущал сумерки вечер, и с трудом разглядела едва приметную цепочку следов, уходившую в Пьяный проезд. Выбежала, на ходу прихватывая гарнаш на груди, на безлюдную в ненастье Рыночную площадь, пригляделась к силуэтам магических башен, в окнах которых кое-где мерцали огни, удивилась стремительности незнакомца и остановилась в недоумении; след обрывался на перекрестке со Свечной улицей. Обрывался так, словно незнакомец или взмыл в небо, или снежный шквал пролетел между колдовскими башнями и прикрыл его бегство снежным ковром. Лава оглянулась и с трудом сдержала слезы. Что же теперь, вся ее жизнь и будет вот такой гонкой за исчезающими тенями? Что же такое происходит с нею? Да, вечер стремительно обращался ночью, и снег как будто усиливался, но не мог же незнакомец и в самом деле взлететь над площадью?

– Энки благословенный! – зажмурилась Лава от захлестнувшей глаза снежной крупы и выкатила на щеки слезы отчаяния. – Ну как же так?