19
1 августа. Фаза луны: полнолуние.
Прошлой ночью во сне со мной разговаривала мама. Ругала. За то, что я такой непослушный. «Я научила тебя всем древним обрядам, только зачем? — спрашивала она. — Чтобы ты их не уважал? Всегда помни, кто ты. Ты избранный».
Я и не забывал. Разве можно? Она еще в детстве рассказывала мне предания наших предков, о которых Манефон Себеннитский во времена Птолемея Второго писал: «И предали они города наши огню. И ввергли народ в жесточайшие тяготы. И вели они войны, возжелав истребить все наше племя».
И в моих венах течет священная кровь охотников.
В эти тайны не был посвящен даже мой бестолковый и беспамятный отец. Родителей моих связывали чисто практические отношения. А маму со мной — узы, которые простираются через века и континенты и крепчают в моем сознании с каждым погружением в сон. И вот она мной недовольна.
Так что сегодня же вечером отведу в лес козу.
Она подходит покорно, потому что еще не знает, какова на вкус человеческая жестокость. Луна светит так ярко, что я и без фонаря вижу, куда идти. Сзади слышу, как растерянно блеют другие козы, которых я выпустил из загона, но за мной они не идут. Их голоса стихают по мере того, как я забираюсь все глубже в лес, и теперь я слышу только собственные шаги и поступь козьих копыт.
Когда мы заходим уже довольно далеко, привязываю козу к дереву. Животное чувствует, что будет дальше, и, когда я раздеваюсь догола, начинает блеять. Становлюсь на колени на мох. Ночь прохладная, но дрожу я от предвкушения. Вскидываю нож, и заклинания слетают с моих губ так же легко, как и раньше. Славлю бога нашего Сифа — повелителя моих предков. Бога смерти и разрушения. Не одну тысячу лет направлял он наши десницы, вел нас от Леванта до земель финикийских и римских во все уголки земли. И теперь мы везде и всюду.
Кровь брызжет горячим фонтаном.
Но вот все кончено — спускаюсь голый, в одних только ботинках, к озеру. В лунном сиянии вхожу в воду и смываю с себя козью кровь. Из воды выхожу очищенный и воспрянувший духом. И только одевшись целиком, чувствую, как сердцебиение наконец унимается и на плечи опускается тяжкое бремя усталости. Я готов заснуть прямо на траве, но не смею: я до того изможден, что, боюсь, не смогу проснуться до рассвета.
Тащусь обратно к дому. Поднимаюсь на холм — и вижу ее. Лили стоит на краю лужайки, точно призрак с отливающими лунным светом волосами. И смотрит на меня.
— Где был? — спрашивает.
— Купаться ходил.
— В темноте?
— Это самое подходящее время.
Медленно приближаюсь. Она стоит, не шелохнувшись, даже когда я подхожу так близко, что могу к ней прикоснуться.
— Вода теплая. Можно купаться нагишом, ведь никто не видит.
Рука у меня после купания все еще холодная, и, когда я глажу ее по щеке, она вздрагивает. Интересно, от чего — от страха или от изумления? Не знаю. Знаю только, что последнее время она следит за мной, как и я за ней: между нами что-то происходит. Не случайно говорят — бездна взывает к бездне. Что-то мрачное в ее душе вняло моему зову и пробуждается к жизни.
Подхожу к ней вплотную. Хоть она и старше меня, ростом я выше, и моя рука, когда наклоняюсь вперед, легко обхватывает ее за талию. Наши бедра соприкасаются.
От пощечины я отшатываюсь.
— Не смей больше ко мне прикасаться, — говорит она. Разворачивается и идет к дому.
Лицо у меня горит огнем. Так и стою в темноте, жду, пока не сойдет со щеки краснота от пощечины. Она и не подозревает, кого только что унизила. И чем это обернется.
Нынче ночью я не сплю.
Лежу с открытыми глазами и вспоминаю о том, чему меня учила мама, — нужно набраться терпения и ждать, когда наступит подходящее время. «Лучшая добыча, — говорила она, — та, которую приходится ждать». На следующее утро, когда солнце уже высоко, я все еще лежу в постели и обдумываю мамины слова. Думаю и о той оскорбительной пощечине. Вспоминаю все те случаи, когда Лили с подружками пренебрегали мной.
Внизу, на кухне, тетушка Эми готовит завтрак. Чувствую запах свежезаваренного кофе и слышу, как на раскаленной сковородке шипит грудинка. Потом до меня доносится тетушкин голос:
— Питер! Ты не видал мой обвалочный нож?
