15
Дом Эдвины Фелуэй располагался на окраине Ньютона. Он стоял у кромки заснеженных полей для гольфа, принадлежавших Брэбернскому загородному клубу, и его окна выходили на восточный рукав Чизкейк-Брука, напоминавший в это время года сверкающую обледенелую ленту. Несмотря на то, что он не был самым большим домом в районе величественных особняков, выглядел он довольно изысканно и оригинально, чем и отличался от большинства других местных роскошных строений. Стены его были увиты толстыми стеблями глицинии, вцепившимися в дом, точно пораженные артритом длинные корявые пальцы; они словно бы ждали весны, когда солнце живительным теплом отогреет их узловатые суставы и они снова расцветут пышным цветом. Один из фронтонов был украшен широким округлым витражом, напоминавшим огромный разноцветный глаз. По краям остроконечной шиферной крыши неровными зубьями сверкали сосульки. Во дворе возвышались скульптуры с горделиво воздетыми обледенелыми головами, как будто очнувшиеся посреди зимней спячки и вознесшиеся над снежной пеленой: крылатая фея, словно на лету превратившаяся в ледышку; дракон, временно неспособный дышать пламенем; стройная дева с венчиком на челе, больше похожим на припорошенную снегом ледяную корону.
— На сколько же это потянет? — спросила Джейн, глядя на дом из окна машины. — Миллиона на два? На два с половиной?
— В этой местности, у самого поля для гольфа? Думаю, скорее, четыре, — ответил Барри Фрост.
— За этот чудной старый дом?
— По-моему, не такой уж и старый.
— Ну, тогда, значит, кто-то здорово постарался его состарить.
— Дом с изюминкой. Я бы так сказал.
Точно. Домик семи гномов.
Джейн вырулила на подъездную аллею и припарковалась рядом с грузовичком. Когда они вышли из машины на обильно посыпанную песком булыжную мостовую, Джейн заметила на приборном щитке грузовичка табличку «Инвалид». И, заглянув внутрь через заднее стекло, увидела подъемное устройство для инвалидной коляски.
— Ау! Вы следователи? — окликнул их чей-то громкий голос.
Женщина, стоявшая на крыльце и махавшая им рукой, выглядела вполне здоровой.
— Осторожней — мостовая скользкая. Аллею я стараюсь регулярно посыпать песком — для гостей, но практичная обувь здесь незаменима.
Эпитет «практичная», заметила Джейн, поднявшись по ступенькам и пожимая женщине руку, как нельзя лучше подходил к одежде Эдвины Фелуэй. На ней была мешковатая твидовая куртка и шерстяные брюки, заправленные в высокие резиновые сапоги, — словом, полный наряд какой-нибудь английской селянки. Впрочем, ей явно нравилось изображать из себя таковую, о чем можно было судить не только по зеленым непромокаемым сапогам, но и по характерному выговору. Ей уже наверняка было шестьдесят, но выглядела она крепкой и стройной, как дерево; у нее было миловидное лицо, раскрасневшееся на морозе, и широкие, как у мужчины, плечи. Седые волосы, аккуратно подстриженные «под пажа», спереди скреплены черепаховой заколкой-пряжкой, поэтому ее скуластое лицо целиком открыто, как и ярко-синие глаза. Косметика была ей ни к чему: она и без того выглядела очень эффектно.
— Я поставила чайник, — сообщила Эдвина, приглашая обоих детективов в дом. — На тот случай, если вам вдруг захочется чаю. — Она закрыла за ними дверь, сняла сапоги и сунула ноги в носках в поношенные тапочки. Тут откуда-то сверху послышался собачий лай. Собаки, судя по тембру, были большие. — О, я закрыла их в спальне. Они не больно жалуют посторонних. И к тому же довольно-таки злые.
— Нам тоже нужно разуться? — осведомился Фрост.
— Господи, и думать забудьте. Собаки вечно снуют туда-сюда, вон сколько песка понанесли. Так что за пол я не беспокоюсь. Давайте-ка сюда ваши куртки.
Раздеваясь, Джейн с любопытством рассматривала сводчатый потолок над головой. Открытые стропила торчали, точно балки над залом в каком-нибудь средневековом замке. Округлый витраж, на который она обратила внимание еще на улице, переливался всеми цветами радуги, словно подсвеченные изнутри леденцы в стеклянной банке. Куда бы она ни обратила взгляд — везде замечала какие-нибудь диковинные вещицы. Вот ниша с деревянной Мадонной, украшенной золотом и разноцветным стеклом. А вот православный триптих, написанный в тонах самоцветных камней. Резные фигурки животных и тибетские шали, выстроенные в ряд средневековые церковные скамьи. У одной из стен громоздился настоящий индейский тотемный столб высотой в два этажа, достававший до самого потолка.
— Ну и ну! — изумился Фрост. — У вас тут очень интересно, мэм!
— Мой муж был антропологом. И коллекционером — собирал всякие древности, пока было где все это держать. — Она указала на голову орла, венчавшую тотемный столб. — Это его любимая вещица. И самая ценная из всего, что тут есть. Стоит, наверно, целое состояние, только мне дорога здесь каждая вещь, какой бы страшной она ни казалась, и лично я не смогла бы расстаться ни с одной.
— А ваш муж…
— Умер, — сказала она без малейших колебаний. Констатировала свершившийся факт. — Он был немного старше меня. Так что я уже давно вдова. Но пятнадцать лет мы все-таки пожили вместе.
Пока она вешала их куртки в стенной шкаф, Джейн успела разглядеть среди царившего там беспорядка трость черного дерева со странным набалдашником — человеческим черепом. «Такую гадость, — подумала она, — я бы уже давно запихнула куда-нибудь подальше».
Эдвина закрыла дверцу шкафа и снова повернулась к гостям.
— Думаю, вы по уши увязли в этом расследовании. Вот мы и решили облегчить вам труды.
— Облегчить? — удивилась Джейн.
Услышав пронзительный свист чайника, Эдвина посмотрела в сторону коридора.
— Давайте пройдем на кухню и присядем, — предложила она и направилась в коридор, шаркая тапочками по старому дубовому полу. — Энтони предупредил, у вас много неясного, так что мы составили для вас целое расписание. Всего, что мы вспомнили о прошлом вечере.
— Господин Сансоне обсуждал это с вами?
— Он позвонил мне вчера вечером и рассказал обо всем, что случилось после моего ухода.
— И очень напрасно. Лучше бы вы не говорили с ним на эту тему.
Эдвина остановилась посреди коридора.
— Это еще почему? Эдак мы будем блуждать, как слепцы. Если мы хотим помочь полиции, надо быть уверенными в своих показаниях.
— Я бы предпочла получить независимые показания от наших свидетелей.
— Каждый член нашей группы вполне независим, уж поверьте. Каждый из нас придерживается своей собственной точки зрения. Другого Энтони и не надо. Вот почему нам так хорошо работается вместе.
Свист чайника внезапно стих, и Эдвина глянула в сторону кухни.
— О, кажется, он выключил его.
Он? В доме есть еще кто-то?
Эдвина поспешила на кухню и сказала:
— Погоди, я сама.
— Не беспокойся, Винни. Чай я уже заварил. Ты же хотела «Ирландский завтрак», так?
В инвалидной коляске спиной к гостям сидел мужчина. Владелец грузовичка, стоявшего на подъездной аллее. Он развернул коляску, собираясь поздороваться, и первое, что бросилось в глаза Джейн, — мягкие темные волосы и очки в толстой черепаховой оправе. Его серые глаза смотрели на нее пристально и с любопытством. Выглядел он довольно молодо, лет на двадцать пять, и годился Эдвине в сыновья. Говорил он с американским акцентом, да и вообще между ними не было родственного сходства — между крепко сложенной, здоровой на вид Эдвиной и этим бледным юношей.
— Позвольте, я вас представлю друг другу, — сказала Эдвина. — Это детектив Фрост и детектив Риццоли. А это Оливер Старк.
Джейн удивленно взглянула на молодого человека.
— Вы же один из вчерашних гостей! В доме у Сансоне.
— Да, — подтвердил Оливер и смолк, изучающе глядя ей в лицо. — А что тут такого?
— Мы думали побеседовать с вами отдельно.
— Им не понравилось, что мы успели обсудить дело в нашем кругу, — объяснила Эдвина.
— А я что тебе говорил, Винни!
— Но ведь так же гораздо продуктивнее — собрать все детали воедино. Это экономит время. — Эдвина подошла к обеденному столу и собрала все лежавшие там газеты — от «Бангкок пост» до «Айриш таймс» — в увесистую пачку. Перенесла ее на буфетный стол и выдвинула пару стульев.
— Заходите, пожалуйста, присаживайтесь. А я пока схожу наверх за папкой.
— За папкой? — спросила Джейн.
— Ну да, мы же тут целое дело завели. Энтони посчитал, что вам понадобятся копии.
Эдвина вышла из кухни, и вслед за тем на лестнице послышались ее громкие шаги.
— Крепка как дерево, верно? — сказал Оливер. — Никогда не думал, что англичанки бывают такие здоровенные. — Он подкатился к обеденному столу и поманил их рукой. — Понимаю, это против заведенных у вас в полиции правил. Опрос каждого свидетеля по отдельности и все такое. Но наш метод действительно более продуктивный. К тому же сегодня утром мы провели сеанс конференц-связи с Готтфридом, так что теперь у вас будут показания сразу трех свидетелей.
— Вы имеете в виду Готтфрида Баума? — уточнила Джейн. — Четвертого гостя?
— Да. Вчера вечером он торопился на самолет в Брюссель, поэтому они с Эдвиной ушли раньше. Мы созвонились с ним несколько часов назад, чтобы сравнить записи. И все наши показания почти полностью совпадают. — Слабо улыбнувшись, он взглянул на Джейн. — На моей памяти это первый и единственный случай за все время, когда мы в чем-то проявили полное единодушие.
Джейн вздохнула:
— Видите ли, господин Старк…
— Меня никто так не зовет. Я — Олли.
Джейн села — теперь их глаза были на одном уровне. Он посмотрел на нее несколько насмешливо, и Риццоли это совсем не понравилось. Его взгляд как бы говорил: «Я умный и знаю это. Уж конечно, умнее какой-то там дамочки-полицейского». Раздражение вызывал и тот факт, что, скорее всего, он был прав: он олицетворял стереотип этакого юного гения, с которым опасаешься садиться за одну парту на уроке математики. На чудо-мальчика, который уже сдал контрольную по алгебре, пока все остальные ломают голову над первой задачкой.
— Мы вовсе не стремимся нарушить ваши правила, — пояснил Оливер. — Просто хотим помочь. И это вполне возможно, если мы будем работать вместе.
Сверху послышались собачий лай, цоканье когтей по полу, строгий окрик Эдвины и скрип запираемой двери.
— Вы поможете нам, только если будете отвечать на наши вопросы, — возразила Джейн.
— Похоже, вы меня не совсем понимаете.
— И чего же я не понимаю?
— Насколько полезными мы можем быть для вас. Наша группа.
— Ну да. Господин Сансоне рассказывал — у вас же клуб борцов с преступностью.
— Это общество. А не клуб.
— А в чем разница? — поинтересовался Фрост.
Оливер перевел на него взгляд.
— Мы серьезная организация, детектив. Объединяем людей со всего мира. Да и никакие мы не любители.
— Вы что, служите в органах правопорядка, Олли? — удивилась Джейн.
— На самом деле я математик. Но мое истинное призвание — семиотика.
— Простите?
— Я занимаюсь толкованием знаков и символов. Их происхождением и смыслом, как явным, так и скрытым.
— Ага. А госпожа Фелуэй?
— Она антрополог. И только недавно к нам присоединилась. О ней очень высоко отзывались в нашем лондонском отделении.
— Ну а господин Сансоне? Уж он-то наверняка не служит в полиции.
— А мог бы.
— Он говорил, что до пенсии был профессором. Преподавал историю в Бостонском колледже. По-моему, ничего общего с полицейским.
Оливер усмехнулся.
— Энтони всегда преуменьшает свою значимость. Очень на него похоже.
Тут на кухню вернулась Эдвина с папкой в руках.
— На кого, Олли?
— Мы говорим об Энтони. Полиция думает — он всего лишь отставной преподаватель колледжа.
— И это его вполне устраивает. — Эдвина села. — Потому что не создает рекламы.
— И все-таки, что нам следует о нем знать? — поинтересовался Фрост.
— Ну, что он человек достаточно состоятельный, — ответила Эдвина.
— Это и так ясно.
— Я имею в виду — очень состоятельный. Этот дом в Бикон-Хилле не идет ни в какое сравнение с его имением во Флоренции.
— Или с домом в Лондоне, — добавил Олли.
— И это должно произвести на нас впечатление? — спросила Джейн.
Эдвина ответила ей холодным пристальным взглядом, после чего пояснила:
— Деньги сами по себе не способны впечатлить. То, как человек их тратит, — вот что должно производить впечатление. — Она положила папку с досье на стол перед Джейн и прибавила: — Это вам, детектив.
Джейн раскрыла папку на первой странице. Это была аккуратно напечатанная хронология событий минувшего вечера, восстановленных по памяти троих сотрапезников — Эдвины, Оливера и таинственного Готтфрида Баума:
(Время указано приблизительно)
18.00 — Приезжают Эдвина и Готтфрид.
18.15 — Приезжает Оливер Старк.
18.20 — Приезжает Джойс О'Доннелл.
18.40 — Джереми подает первое блюдо…
Дальше полностью излагалось обеденное меню. За консоме следовали заливное из лосося с молодым салатом. Вырезка из говядины с жареным хрустящим картофелем. После этого — тонко нарезанный сыр реблошон под бокал портвейна. И наконец под кофе-торт «Захер» со взбитыми сливками.
В 21.30 — Эдвина и Готтфрид отправились в аэропорт Логан — там Эдвина высадила Готтфрида, поскольку ему надо было лететь в Брюссель.
В 21.45 — Бикон-Хилл покинул Оливер — он направился прямиком домой.
— Это все, что нам запомнилось в хронологическом порядке, — пояснила Эдвина. — Мы старались быть как можно точнее.
«Да, вплоть до консоме», — подумала Джейн, снова просматривая хронологию событий. Ничего полезного тут для нее не было: все это лишь повторяло слова Сансоне и его дворецкого, только с дополнительными кулинарными подробностями. В общем, картина складывалась следующая. Зимний вечер. В Бикон-Хилл в течение двадцати минут съезжаются четверо гостей. Они разделяют с хозяином дома изысканную трапезу и, потягивая вино, обсуждают преступления, совершенные за день, даже не подозревая, что в это самое время снаружи, в стылом саду за домом, убивают женщину.
«А еще клуб борцов с преступностью! Пользы от этих любителей ну ни на грош!»
Следующая страница в папке представляла собой листок почтовой бумаги, увенчанный одной-единственной готической буквой «М».
А под нею — приписка, сделанная от руки: «Твое заключение, Оливер? Э.С.». Энтони Сансоне? Джейн перешла к следующей странице и увидела фотографию — ее она тут же узнала: знаки, нарисованные на двери черного хода в доме Сансоне, выходящей в сад.
— Это же со вчерашнего места преступления, — сказала Джейн. — Откуда у вас фотография?
— Энтони прислал сегодня утром. Это один из снимков, он сделал их вчера.
— Фотография не подлежит распространению, — сказала Джейн. — Это же улика.
— И весьма любопытная, — заметил Оливер. — Знаете, что это? Эти символы?
— Сатанинские знаки.
— О, ответ бессознательный. Вы видите на месте преступления странные символы и приходите к заключению, что это дело рук кровожадных сатанистов. Закоренелых злодеев, по общепринятому мнению.
— По-вашему, здесь еще что-то кроется? — поинтересовался Фрост.
— Я не говорю, что сатанисты не могли сотворить такое. Они действительно используют перевернутый крест как символ Антихриста. И то убийство в сочельник, когда жертву обезглавили, а вокруг головы начертили на полу круг. И сгоревшие свечи. Конечно, это напоминает сатанинский обряд.
— Откуда вы все это знаете?
Оливер взглянул на Эдвину.
— Они и впрямь считают, что мы в полном неведении, верно?
— Неважно, откуда мы узнали все подробности, — произнесла Эдвина. — Но мы осведомлены об этом деле.
— А что вы думаете вот об этом символе? — спросил Фрост, указывая на фотографию. — Похожем на глаз? Это тоже сатанинский знак?
— Как сказать, — ответил Оливер. — Сперва давайте рассмотрим то, что вы видели на месте убийства в сочельник. Там был нарисованный красным мелом круг, и в середину его убийца поместил отрезанную голову жертвы. Еще там были пять сгоревших свечей по периметру круга.
— И что это значит?
— В общем и целом круг — довольно-таки примитивный символ, но вместе с тем универсальный. Он может означать все что угодно. Солнце, луну. Защиту. Вечность. Возрождение, жизненный цикл. Ну и, конечно, в сатанинских культах он, кроме того, олицетворяет женский половой орган. Мы ведь не знаем, какой смысл вложил в него тот, кто начертил его той ночью.
— Но это могло быть и чем-то сатанинским, — заметил Фрост.
— Разумеется. А пять свечей могут означать пять углов пентаграммы. Ну а теперь давайте поглядим на то, что было нарисовано прошлым вечером на двери черного хода в доме Энтони. — Он указал на фотографию. — Что вы здесь видите?
— Глаз.
— Опишите его подробнее.
— Из него как бы вытекает слеза. А под ним как будто торчит ресница.
Оливер достал из кармана рубашки ручку и перевернул листок почтовой бумаги на обратную, чистую сторону.
— Я изображу его более четко, и тогда вы ясно увидите все элементы этого символа.
И он воспроизвел рисунок на листке бумаги:
— Все равно похоже на глаз, — заметил Фрост.
— Да, только благодаря всем этим деталям — реснице, слезе — глаз выглядит совершенно особенно. Этот символ называется Уджат. Знатоки сатанинских обрядов скажут вам, что это символ всевидящего ока Люцифера. А слеза — потому что он оплакивает неподвластные ему души. Некоторые теоретики тайных заговоров утверждают, что точно такой же глаз изображен на американских купюрах.
— Вы имеете в виду — на вершине пирамиды?
— Точно. Так называемое доказательство того, что в мире денег всем заправляют поклонники Сатаны.
— Мы снова возвращаемся к сатанинской символике, — сказала Джейн.
— Это всего лишь одно из толкований.
— А как насчет других?
— Этот символ также использовало древнее братство франкмасонов. И тут у него совершенно безобидный смысл. У масонов это символ просвещения. Озарения.
— Стремления к познанию, — пояснила Эдвина. — Постижению тайн ремесла.
— Уж не хотите ли вы сказать, что убийство совершил масон? — удивилась Джейн.
— Боже мой, конечно же нет! — воскликнул Оливер. — Я имел в виду совсем другое. Бедных масонов столько обвиняли в разных смертных грехах, я не собираюсь уподобляться их обвинителям. Преподам вам краткий урок истории. Как вы уже знаете, мой конек — толкование знаков и символов. Попытаюсь объяснить, что этот самый символ, Уджат, очень-очень древний. И на протяжении всей истории он служил для самых разных целей. Для некоторых значение его было священно. Для других это был знак ужаса, символ зла. Однако изначальное его значение, восходящее ко временам Древнего Египта, куда менее зловещее. Оно скорее даже практическое.
— И каково же оно?
— Он изображает глаз Гора, бога Солнца. На рисунках и в скульптуре Гора обычно изображали с головой сокола. А его земной ипостасью был фараон.
Джейн вздохнула:
— Значит, это может быть и сатанинский символ, и символ озарения. Или же глаз какого-то египетского бога с птичьей головой.
— Существует и другая возможность.
— Надеюсь, вы ее назовете.
Оливер снова достал ручку и нарисовал другой вариант глаза.
— А этот символ, — снова заговорил он, — вошел в обиход в Египте около тысяча двухсотого года до Рождества Христова. Он встречается в иератическом письме.
— Все тот же глаз Гора? — осведомился Фрост.
— Да, только обратите внимание, здесь он состоит из отдельных частей. Радужная оболочка изображена в виде круга между двумя половинами склеры. А вот слеза и загнутая ресница, как вы ее назвали. В целом все выглядит как стилизованный вариант Уджат, однако практическое применение у него было совершенно особое — это математический символ. Каждая часть глаза представляет собой дробь. — Он написал на рисунке цифры:
— Эти дроби образуются путем деления последующих чисел пополам. А весь глаз представляет собой целое число — единицу. Левая половина склеры — одну вторую. Ресница — одну тридцать вторую.
— Может, в этом кроется какой-то смысл? — полюбопытствовала Джейн.
— Разумеется.
— И какой же?
— В этом глазу, возможно, заключено особое послание. На первом месте убийства отрезанная голова была помещена в круг. На втором мы имеем изображение Уджат на двери. Что, если они как-то связаны, два этих символа? Что, если один служит ключом к толкованию другого?
— Вы имеете в виду математический ключ?
— Да. И круг на месте первого убийства олицетворял некий элемент Уджат.
Джейн присмотрелась к рисункам Оливера. К цифрам, которые он набросал в разных частях всевидящего ока.
— Значит, говорите, круг на месте первого убийства — возможно, радужная оболочка.
— Да. И представляет собой какую-то величину.
— Вы хотите сказать, отображает некое число? Дробь. — Она взглянула на Оливера и заметила, что, когда он наклонился к ней, на его щеках от волнения выступила краска.
— Совершенно верно, — подтвердил он. — И что же это, по-вашему, за дробь?
— Четверть, — ответила она.
— Верно. — Он улыбнулся. — Верно.
— Четверть чего? — спросил Фрост.
— Ну, пока мы этого не знаем. Может, четверть луны. Или одно из четырех времен года.
— А может, это значит, что он завершил лишь четвертую часть своей работы, — предположила Эдвина.
— Да, — согласился Оливер. — Возможно, он дает нам знать, что убийств будет больше. В общей сложности четыре, как он планирует.
Джейн взглянула на Фроста.
— Стол был накрыт на четверых.
В наступившей следом за тем тишине у Джейн вдруг оглушительно зазвонил мобильный телефон. Она тут же узнала номер — звонили из криминалистической лаборатории — и сразу ответила:
— Риццоли.
— Привет, детектив. Это Эрин, насчет следов на месте преступления. Помнишь тот красный круг на полу в кухне?
— Ну да. Как раз сейчас мы о нем и говорим.
— Так вот, я сравнила тот краситель из кухни со знаками с места преступления в Бикон-Хилле. С рисунками на двери. Красящее вещество и тут и там одно и то же.
— Выходит, преступник в обоих случаях пользовался одним и тем же красным мелом.
— В общем, поэтому я и звоню. Только это не красный мел.
— А что?
— Кое-что поинтереснее.