Строительство
Используя мирное время и хорошо понимая, что оно может быть ненадолго, Ярослав строил и строил. Начал он строительство еще при жизни Мстислава, возводя каменный собор Святой Софии. Именно перед ее незавершенными стенами бились русские с печенегами, София даже так помогала своим защитникам.
Ярослав позвал Ингигерд посмотреть, как идет строительство. Он очень гордился не столько своими военными успехами, сколько вот этими сооружениями.
– Врагов отбили, пройдет время, и новые найдутся. А вот построим все каменное, даже враги подойдут, не все сожгут или разрушат. – Князь перекрестился, при этом привычно поплевав через левое плечо. Ингигерд чуть улыбнулась, Ярослав истинно верует, но при этом плюет через левое плечо, чтобы не сглазить, и не любит баб с пустыми ведрами и черных кошек.
Князь продолжил:
– Останется что-то после меня внукам да правнукам. А ведь первым это Мстислав понял, когда начал строить каменный Чернигов.
– А я дерево люблю, хотя выросла среди камней.
– Я тоже люблю, но дерево гореть может, сколько раз все горело, а у каменных соборов хоть стены да останутся.
– Ты уже о внуках и правнуках мыслишь?
– Конечно, Владимир и Изяслав совсем взрослые, скоро внуков ждать.
Но они уже подошли к месту, которое хотел показать жене Ярослав. Князь повел рукой вперед:
– Смотри, здесь будет главная улица Киева.
– Да какая же это улица, это же бывший тракт! – рассмеялась княгиня. И как он видит в этом скопище людей, возов, камней, бревен… вообще что-то?
– Был тракт, – рассмеялся Ярослав, – а теперь будет улица! Все улицы сначала были полем, лесом или дорогой.
Прикрыв глаза, Нестор пытался представить себе Киев без Золотых ворот с белоснежной церковью Благовещенья, без Жидовских ворот, со стороны вечернего солнца, или Лядских, которые, напротив, на востоке, без куполов Святой Софии и их Печерской обители, и не мог. Рядом крутился все тот же любопытный служка, заглядывая в глаза:
– А почему Жидовские ворота на западе, а Лядские, подле которых ляхи живут, наоборот, на востоке?
Сначала Нестор даже злился на множество вопросов, советовал взять чье-либо писание да почитать. Но келейник честно признался:
– Слушать всякие истории страсть как люблю, а сам читать – не-е… не мое то. Сызмальства так было, что услышал, в памяти сохраню, а буквицы складывать – куда и ум девается?
Постепенно монах понял, что на келейнике можно проверять написанное: понятно ли, ладно ли. Тот с удовольствием слушал, если было что не так, говорил не стесняясь. Память у него действительно оказалась крепкой, стоило раз услышать, повторять не надо, все помнил. Бывало, делал замечания, мол, это ты уже писал два дня назад, а то и поболее. Нестор проверял – выходило так и есть!
После стал сначала келейнику проговаривать, что написать хотел, а потом брался за перо. Но как только появлялась первая буква, все слова, сказанные келейнику, забывались, и на пергамен ложилось совсем другое. Мысль бежала быстрее писанного, рука за ней не успевала.
Чтобы подробней рассказать о построенном князем Ярославом, Нестор много ходил по Киеву, смотрел на привычные улицы совсем другими глазами, представляя, что вот здесь бились киевляне с печенегами, вот здесь князь поселил жидов, они и по сей день там жили, а вот здесь Ярослав поставил свой Каменный дворец.
Никогда Киев и вся Русь не видели такого прежде! С одной стороны улицы возвышалась Святая София с окруженным каменной стеной митрополичьим двором и Благовещенской церковью, а с другой – Княжеский Каменный дворец.
Промокший и озябший, Нестор вернулся в свою келью, под ворчание келейника принялся стягивать с себя верхнее, чтобы разложить у огня и просушить. Его келейник, постепенно полюбивший монаха и твердо уверовавший, что блаженный Нестор сам о себе позаботиться не сможет, развел огонь посильнее, достал из небольшого сундучка чистую рубаху, скомандовал:
– А ну-ка, и исподнее сыми, тоже, небось, мокрое!
Нестор подивился:
– Откуда у тебя?
– Не бойся, не украл. Ты, отче, вовсе о себе не думаешь, так и занедужить недолго. И не маши на меня рукой, не маши! – Не прекращая выговаривать, келейник стаскивал со своего подопечного влажную рубаху и надевал сухую. Тот подчинялся приказному тону как ребенок. – Тебе недужить никак нельзя, сколько еще недописано? Вот допишешь, тогда и недужь.
Сказал и сам испугался: чего пророчит-то?! Осторожно поинтересовался:
– А тебе много еще?
– Много, – вздохнул Нестор, – не ведаю, когда и закончу.
Такой ответ вполне устроил келейника, то согласно кивнул:
– Вот и пиши, а я тебе взвару горячего дам, чтобы не кашлял по ночам-то, калачика припас, небось ночью пожевать тянет?
Он говорил скорее для себя, чем для Нестора, уже уткнувшегося в пергамен.
Монах целый день бродил по Киеву, пытаясь осознать, что же сделал для него и для всей Руси князь Ярослав. Выходило очень многое. И пока не забылось, хотелось записать.
После той прогулки Нестор несколько дней и вовсе носа не казал из своей кельи, даже еду келейник приносил туда. На пару часов приклонял голову на своем простом жестком ложе и снова брался за перо. Всем любопытным келейник объяснял просто:
– Снизошло на него. Пусть пишет.
Никто не возражал. У Нестора действительно в обители был свой ангел-хранитель, ухаживающий как за малым дитем и не пускавший к нему никого, если монах писал не отрываясь. Постепенно и сам келейник все же пристрастился к чтению, а потому поглощал все, что было написано Нестором тут же. Дивился, качал головой: дал же Господь дар слагать слова в связный рассказ! А мысли какие? Другим и вовек так не додуматься!
Вот и теперь любопытный келейник, не подпуская к Нестору никого, сам читал:
«При нем начала вера христианская плодиться и расширяться…»
Ага, это Нестор, верно, про князя Ярослава, ныне он о нем пишет, – догадался келейник.
«И собрал писцов многих, чтобы перелагали с греческого на словенский язык и письмо. И списали они книги многие, по спискам которых учатся верные люди, наслаждаясь учением Божественного гласа».
Что есть, то есть, книг при князе Ярославе переписано столько, что всех и не прочесть!
«Ярослав же сей любил книги и, переписав многие, положил в церкви Святой Софии, которую создал сам и украсил ее иконами многоценными, и золотом, и серебром, и сосудами церковными…» «И множились пресвитеры и люди христианские».
Да, – оторвался от пергамена келейник, – при князе сим многое сделано, и церкви построены, и люди обучены чтению, письму и счету, и даже свои святые на Руси появились – братьев его, смерть лютую принявших, к лику святых причислили. И даже старших дядьев своих, князей Ярополка и Олега, в междоусобицу княжью погибших, покойными уже крестили и в Десятинной рядом с князем Владимиром и княгиней Анной упокоили. Не все с этим согласны были, да только князь настоял.
Но главное – при нем мир на Земле Русской встал, с чужими воевали, а меж собой нет. В том, чтобы от врагов Руси обороняться, спору нет, но ведь столько лет и меж собой ладу не было, а хуже ничего придумать нельзя…
А Нестор все писал и писал лист за листом. Монах не знал, что совсем скоро внук князя Ярослава, сын его любимца Всеволода Владимир Мономах внесет изменения в эти записи, причем изменения очень весомые. Но не знал он и того, что через много столетий историю Руси далекие потомки будут изучать именно по его «Повестям…». А если бы знал, писал бы по-другому?
Княгиня наблюдала за мужем, его явно что-то беспокоило, иначе не смотрел бы вот так – мимо книги, которую держит перед собой. Что? Спросить или подождать, пока сам скажет? Решила подождать.
Так и есть, довольно скоро Ярослав поднял голову от книги, вздохнул и поведал Ингигерд, сидевшей у огня с рукоделием:
– В Польше снова нелады. Казимир всерьез за власть со своим дядей борется. Помогать ли?
– Помогать, – спокойно ответила княгиня, словно продолжая разговор.
– Один раз уж вмешались, помогли Оттону, только надолго ли? Снова Мешко у власти.
– Все равно помогай. Ты ведаешь, что Казимир с Добронегой дружен?
– С кем? А ты откуда знаешь?
– Мне княжны пишут из Гнезно. Хоть Мария-Добронега и чуть старше, а подружились. И родители Казимира тоже не против. Выдашь сестру за будущего короля, будет своя королева, как тут не заключить мир с нами? А там, гляди, и сестрица его подрастет, тоже уже заневестилась…
– И?..
– У нас сыновей много, взрослые.
Князь с изумлением смотрел на жену.
– Иногда мне кажется, что я давно делаю только то, что ты мне подсказываешь!
– Не все, – спокойно подняла на него глаза Ингигерд. – Я не вмешиваюсь в другие дела, но в то, что касается детей, – это мое. Ты знаешь, что Анастасия с Андреем Венгерским друг дружке глянулись?
Ярослав расхохотался:
– Да что я всем в Европе занимать престолы помогать буду?! Так недолго со всеми породниться, у нас с тобой детей много. Одна своя королева уже есть. Приемный сын Норвегией правит.
– Да, – отложила в сторону вышивку княгиня. – И другими детьми с правителями породнимся, вот и будет в нас тишина.
Ярославу хотелось напомнить, что родственник Болеслав разорил Киев не хуже проклятых печенегов, но не стал, подумав, что в этом разорении прежде ляхов виновны сами русские, не будь у них междоусобицы, никакой Болеслав о Киеве и не помышлял бы.
– Выдашь ли сестру, коли посватают?
– Добронегу? Да ведь она давно в Польше, с Предславой уехала…
Ему очень не хотелось ни самому вспоминать те тяжелые дни, ни напоминать о них княгине, все же с Предславой была и его первая жена Анна, а князь помнил, что женщины ревнуют даже к давно забытому прошлому. Не одни женщины, он тоже…
– Негоже девушке замуж идти без родственного благословения. И без приданого тоже не годится. Подумай о том.
– Иринушка, как же ты у меня разумна!
Ингигерд чуть улыбнулась, она постепенно привыкала к этому имени – Ирина. Раньше Ярослав всегда звал Ингигерд, а теперь они словно заново знакомились. И в их отношениях тоже многое изменилось. Шли годы, страсть постепенно отступала, но зато рождалось новое – дружба, доверие, понимание с полуслова. И Ингигерд радовалась вот этому растущему пониманию, оно трудно рождалось многими годами и было самым дорогим.
Теперь главной заботой княгини были дети, Вячеслав вон еще совсем маленький, да и Анна невелика, но уже был внук – у Владимира в Новгороде родился сын Ростислав.
Сам князь прожил уже шесть десятков лет, возраст для мужчины солидный. Многое пережил, многого достиг, но сколько еще не сделано. Ингигерд понимала заботы мужа, они давно стали ее заботами, хотелось оставить детям сильную единую Русь, хотелось научить тому, чтобы не ссорились меж собой, чтобы никогда больше не было на Руси братоубийственной войны.
Словно искупая вину перед сестрой за то, что не спас их тогда в Киеве и пришлось жить на чужбине по воле короля Болеслава, Ярослав дал согласие на брак Марии-Добронеги и Казимира Польского. И дал княжне такое приданое, что поляки писали в своих хрониках, мол, можно считать, что Польша обогатилась этой женитьбой молодого короля. Мария была ревностной католичкой, родила мужу четверых детей и, видно, была счастлива в своем браке.
Уступая просьбам зятя Казимира, Ярослав вынужден был воевать в Мазовии. Ничего хорошего из похода не получилось, но хоть потерь не было, и то ладно.
Ярослав был озабочен другим. Умер митрополит Иоанн, и Руси был нужен новый. В Византию отправилось посольство во главе с греком Леонтием. Вернулись быстро и с хорошими результатами, привезли нового митрополита – грека Феопемпта, а самого Леонтия поставили епископом в Ростов.
Князь и княгиня встречали митрополита с большой честью, теперь, казалось, все вопросы внутри самой Руси будут решены. Строилась Святая София, огромный митрополичий двор, переписано большое количество книг, обучены грамоте многие дети, есть из кого выбирать для дальнейшего обучения священников… Но радовался Ярослав недолго.
Первым, что сделал новый митрополит, было… освящение Десятинной. Это граничило с оскорблением. Получалось, что до тех пор вся служба в ней шла незаконно?
– Не доверяет? Считает нас недостойными? Словно мы в вере слепые щенки? – Будь это не митрополит, а кто-то другой, Ярослав принял бы меры, и Киев для такого был закрыт навсегда. Но изгнать встреченного с почетом и выпрошенного в Царьграде митрополита князь не мог.
Феопемпт провел освящение очень торжественно, это слегка сгладило, но не уничтожило обиду на него. Отношения заносчивого грека с князем и княгиней остались натянутыми. Ярославу уже не хотелось обустраивать митрополичий двор. Зато зрело решение выступить против Византии.
Дело в том, что отношение к русским в Константинополе с каждым годом все более ухудшалось. Князю то и дело доносили об обидах, чинимых греками, в нарушение прежних договоров. В самом Константинополе привычно шли дворцовые перевороты. В последнем из них принял деятельное участие… Харальд, тогда еще искавший себе славы ради женитьбы на Эллисив.
Меньше всего искренне верующему Ярославу хотелось воевать со страной, давшей Руси православие. Но сам же Константинополь показывал пренебрежение русской церковью и князем тоже. Понимая, что киевским ополчением с морской державой не справиться, Ярослав привычно позвал варягов.
Скандинавия привычно откликнулась с удовольствием. На тридцати кораблях прибыл конунг Ингвар. Когда об этом сообщили князю, тот взъярился:
– Они что, считают, что мы на прогулку плывем?! Это десятая часть нашего собственного флота! Стоило и присылать такую «помощь»?!
Спасло только то, что под начало Ингвара встали все шведы, служившие в Новгороде и в Киеве. Немного придя в себя, Ярослав все же принял конунга с почетом и поручил ему всех варягов.
И все равно, никто не мог понять, чего же князь ждет? Он словно нарочно тянул время. Это при том, что о его приготовлениях было широко известно, тем более что с Константинополем была постоянная связь у митрополита.
Ингигерд Ярослав объяснил просто:
– А кто поведет? Я уж давно седьмой десяток разменял, а Владимир неопытен, чтобы воевать против греков.
– Но твой дед воевал и без опыта…
– Ирина, князь Святослав жил войной, понимаешь? Для этого Святославом надо родиться. Владимир хоть и умница, да не воин. Не ему с хитрыми греками справиться.
Может, потому тянул и тянул князь?
За это время Владимир «сходил» на финские племена – емь. Сходил удачно, разбил, набрал себе из них воинов, но на обратном пути едва не потерял всю свою конницу из-за непонятного мора. Словно какая-то сила противодействовала столкновению Руси и Византии.
А Ярослав решил обзавестись еще одним союзником – Германией. Но сделать это так, чтобы о самом союзе никто не догадался. Для этого к немцам было отправлено огромное посольство с богатейшими дарами – предлагать руку одной из Ярославен королю Генриху Немецкому. Связать Генриха Немецкого брачным договором значило связать и союзным тоже. Какую из дочерей предлагал в жены королю Ярослав?
Могла быть любая, все три не были замужем. Но вряд ли это была Эллисив, потому что в Константинополе глазами и ушами Ярослава был Харальд и ссориться с ним, отдавая Елизавету другому, было рискованно. Уже подросла вторая дочь, Анастасия, возможно, предлагали ее. Анна для этого была еще молода.
Посольство вернулось довольно быстро и… с отказом. Германский король уже не в первый раз пренебрегал интересами Руси, хотя союз с ней против Византии – главного соперника Германии в Европе – был бы для императора выгоден. Но он искал себе союзников во Франции и женился там же.
Конечно, Ярослав был обижен таким небрежением и обиду запомнил. Но отступать ему самому уже было некуда. В Константинополе на рынке произошла сначала ссора, а потом и драка, во время которой был убит знатный русский. Власти Византии оставили это происшествие без разбора, рассудив, что защищать русских им и вовсе ни к чему.
Это дало повод Ярославу обвинить Византию в нарушении договоров и объявить войну.
К киевской пристани пристал необычный корабль. Это был довольно потрепанный варяжский драккар, непонятно откуда взявшийся в одиночку. В соскочившем на сходни варяге далеко не сразу узнали… Харальда Сигурдарсона! Неудивительно, ведь Харальд отправился попытать счастья в Византию целых десять лет назад. Он, конечно, присылал ценности и сообщения князю Ярославу, но по ним же не видно, как выглядит сам варяг.
На княжий двор наметом примчался гонец с сообщением о прибытии Харальда. Ярослав не стал даже звать Ирину: если Харальд прибыл вот так странно, то, значит, в Константинополе произошло что-то очень серьезное.
Так и было. Новый император заподозрил варягов в служении князю Руси и в намерении сбежать из Византии и в преддверии войны бросил самого Харальда в тюрьму! Сам норвежец рассказывал о приключениях, блестя озорными глазами. Хотя его загодя подготовленное бегство едва не сорвалось, Харальд унывать не стал даже в тюрьме. Деньги открывают любые двери, даже тюремные и даже императорские – уже понял он. Хитростью ему удалось бежать на свой корабль. Самым занимательным в этом норвежец считал то, что он никому ничего не заплатил, отделавшись обещаниями.
– Пусть теперь требуют плату с императора! – веселился Харальд.
Но оказалось – рано обрадовался, по обычаю военного времени греки перегородили бухту Золотой Рог большой цепью. Сообразительные норвежцы подвели драккары прямо на цепь, перегрузили все, что только можно на корму, чтобы поднялся и прошел над ней нос корабля, потом перетащили груз обратно и были таковы! Правда, один из кораблей, сидевший довольно низко, от этого развалился, и почти все на нем погибли, но Харальду удалось вырваться и приплыть в Киев.
Глаза норвежца смотрели на князя почти с вызовом, словно говоря: «Где ты еще найдешь столь удалого жениха для своей дочери?» Конечно, Харальд был совсем не тот, что уплывал на удачу в дальние страны десять лет назад, он многое познал и понял, и все же первым, что норвежец спросил, рассказав о своих приключениях, было:
– Дождалась ли меня Эллисив?
– Это ты спросишь у нее. Я хоть и отец, но над сердцем дочери не властен.
– Мое золото в сохранности?
Ярославу очень хотелось рассмеяться, вопрос был задан тихо и осторожно. Харальд сидел перед ним в одиночку, его людей на драккаре слишком мало, чтобы даже просто оказать сопротивление. Скажи князь, что никакого золота не знает, и что тогда делать бедолаге? Но Ярослав даже тянуть не стал:
– Все твое золото в Новгороде, возьмешь там. Я еще прибавлю за службу. Ты весьма богат, Харальд, добыл и деньги, и славу, и когда я вернусь, мы подумаем о свадьбе. Если Эллисив не откажет.
Девушка вошла в палату вместе с матерью, Ингигерд тоже было интересно посмотреть на вернувшегося норвежца. Харальд встал, поклонился, приветствуя княгиню и княжну, и вперился взглядом в Эллисив.
Прошедшие годы сильно изменили их обоих. Харальд не просто повзрослел, он превратился из самонадеянного юнца в сильного, уверенного в себе мужчину. Конечно, он не хранил верность своей возлюбленной, напротив, познал немало самых разных женщин. Но именно это позволило ему оценить то, как изменилась Ярославна.
Елизавета тоже превратилась из тоненькой голенастой девочки с худыми ручками и шейкой в ослепительную девушку. Рослая, статная, гордо несущая свою красивую голову, она была особенно хороша из-за смущения. Когда мать прислала сказать, что вернулся Харальд, да еще и с приключениями, у Эллисив всколыхнулись внутри воспоминания ранней юности. Десять лет – большой срок, но ведь норвежец всегда давал о себе знать, присылал на сохранение свое богатство, да и висы тоже. Конечно, вис в последнее время не было, но это, возможно, из-за того, что парень просто повзрослел?
Дав дочери и самому Харальду время присмотреться друг к дружке, Ярослав наконец произнес:
– Эллисив, Харальд вернулся, как и обещал. Как и обещал, он может осыпать тебя драгоценностями всю. Норвежец держит свое слово. Теперь отвечай ты: готова ли ты стать его женой?
Ресницы Эллисив дрогнули, все же Харальд, несмотря на свое богатство и даже висы, посвященные ей, оставался чужим и загадочным, а уж такой Харальд, который стоял перед ней, – тем более.
– Да, отец.
– Ну и слава богу! Сейчас не до свадьбы, а вернусь, поговорим. Ты согласен, Харальд?
Тот не сразу услышал вопрос, очнулся:
– А? Да, согласен.
Ингигерд улыбалась, ей нравилась настойчивость будущего зятя, его верность и еще озорство в глазах. Нет, княгиня не ошибалась, норвежец не растерял свое бахвальство и самоуверенность, но то, что он за столько лет не забыл Эллисив, делало ему честь.
Княжна ушла, а жених вдруг задал князю и княгине мучавший его всю дорогу в Киев вопрос:
– Кого предлагали в жены Генриху Немецкому?
Ничего не дрогнуло в лице Ярослава, когда тот ответил:
– Анастасию или Анну.
Ингигерд решила смягчить разговор:
– Харальд, разве мы могли предлагать Эллисив, помня о тебе? Если хочешь, спроси у самой княжны, она лгать не умеет.
Вечером Анна, сама уже вошедшая в возраст невесты, долго выпытывала у сестры:
– А он какой? А он крепко обнимает? А целует как?
Эллисив краснела и отмахивалась от нее. Отвечала Анастасия:
– Анна! Откуда Эллисив может знать, как целуется Харальд, если она его видела только при батюшке и матушке и одну минуточку!
Младшая сестренка живо придумала выход из положения:
– Вам надо встретиться!
– Ты с ума сошла!
– Надо, надо! Я знаю: все влюбленные встречаются тайно. Это так красиво…
– Хорошо, что тебя не слышат родители, голову бы оторвали.
Но Анну такими увещеваниями не проймешь, чуть подумала и снова предложила:
– Хочешь, я с ним договорюсь? Нет, не наедине встретитесь, а при нас с Анастасией, например. А? Ну, дава-а-ай!.. В конце концов, ты хочешь ближе увидеть человека, за которого собралась замуж, или будешь ждать неизвестно чего?!
После долгих уговоров Эллисив сдалась:
– Где ты сама можешь с ним поговорить? Если узнает матушка или батюшка, то не миновать ссоры.
Анна чуть призадумалась, потом решительно хлопнула себя по коленке:
– Всеволод нам поможет!
Младшая сестра была с этим братом очень дружна, вместе учились у Илариона, отцовского духовника, вместе шалили, вместе мечтали о будущем, конечно, каждый по-своему. Но как мог помочь Всеволод?
– Это моя забота!
Анна решительно направилась к двери.
Всеволод выслушал сестру с видимым неудовольствием:
– Деве не пристало видеться с мужчиной!
– Всеволод, да ты что?! Они поговорят при нас с Анастасией! А хочешь, и при тебе? Нужно просто, чтобы они посмотрели в глаза друг дружке не в палате при родителях, а… – Она не могла придумать где.
– Ну и где? Где они могут поговорить, глядя в глаза друг дружке?
Неизвестно, что бы из этой затеи получилось, не услышь эту потаенную беседу громким шепотом княгиня. Она на мгновение замерла, не поверив своим ушам. Анна убеждает Всеволода устроить свидание Эллисив и Харальда?! Да они что, совсем с ума сошли?!
Увидев мать, девушка ойкнула, прикрыв рот обеими руками.
– А ну-ка, идите сюда! Так-то вы бережете честь своей сестры?! – возмущению Ингигерд не было предела. А опущенные глаза дочери и смущенный сын только подтверждали ее догадку.
– Эллисив вас об этом попросила?
Анна замахала обеими руками:
– Нет, что ты, нет! Она даже не хотела! Это… я ее… уговорила…
– Зачем?
Девушка уже пришла в себя и затараторила:
– Как ты не понимаешь? Они не виделись десять лет, должна же Эллисив понять, за кого выходит замуж!
Княгиня некоторое время молча смотрела на свою беспокойную младшую дочь. Вот за кем нужен глаз да глаз, эта способна и сама бежать вот так, как сделал Харальд!
– А хочет ли такой встречи сам Харальд, ты об этом подумала?
– А Всеволод на что? Он бы и узнал!
Ингигерд с укором глянула на сына, словно спрашивая: ты-то куда с ними? Тот стоял с опущенной головой. Получалось, что Анна втянула в некрасивую историю всех? Этого справедливое сердечко несостоявшейся юной сводницы допустить не могло, она замотала головой:
– Это я во всем виновата! Они все не хотели, это я!
– Хорошо хоть сознаешься, – вздохнула княгиня. – Я позову Харальда к себе поговорить. Скажешь, чтобы туда пришла и сестра.
Анне очень хотелось завизжать от восторга, но она сдержалась. Ингигерд с легкой улыбкой смотрела вслед уходившей почти вприпрыжку дочери. Как такой найти мужа?
– Всеволод, не иди у нее на поводу, Анна слишком часто сначала делает, а потом думает. К чему все приведет?
Сын только кивнул головой, что каяться, он почти поддался на уговоры сестры, как теперь все понимали, могущие привести к настоящей неприятности.
Княгиня действительно устроила встречу дочери с ее женихом у себя в горнице. Молодые люди ни о чем не поговорили, зато посмотрели друг на дружку. Но Ингигерд расспрашивала Харальда о жизни, а Эллисив слушала, широко раскрыв глаза.
Правда, слушала не одна Эллисив, задержав дыхание, впитывала впечатления и Анна. Потом в девичьем тереме она крутилась на одной ножке и вздыхала, прижимая руки к груди:
– Ах, Эллисив, как он хорош! Как он смел! Как он горяч! Как он тебя любит!
Честно говоря, Эллисив не все понравилось в рассказах жениха, она уже поняла, что Харальд, несмотря на замечательные висы, посвященные ей, познал немало женщин и вряд ли будет хранить верность после свадьбы. Услышав эти сомнения, Анна вытаращила на сестру глаза:
– Да… да как ты можешь?! – У нее не хватало воздуха в груди, чтобы высказать свое возмущение. – Как ты можешь ему не верить, если он помнил тебя целых десять лет?!
– Помнить одно, а изменять – совсем другое…
– Нет! Нет, нет, нет! Ты не можешь думать так плохо о своем женихе! Он твой жених, понимаешь, твой жених! – внушала младшая сестра старшей. – Он тебя любит, и ты его тоже. А что у него были женщины… ну-у… это как у всех мужчин!
Обе сестры рассмеялись в ответ на такие утверждения:
– Ты-то откуда знаешь?
Споры закончились тем, что Анна уселась на своем ложе, согнув ноги в коленях и уперев в них подбородок, и мечтательно произнесла:
– Эх, мне бы такого жениха… Я бы не задумалась, полетела бы к нему птицей…
Жених пробыл в Киеве всего два дня, отправился в Новгород, во-первых, за своим золотом, а во-вторых, на смену отправлявшемуся в поход на Византию Владимиру.
Князь Ярослав с удовольствием пошел бы сам или отправил вместо княжича кого-то другого, но сделать это было невозможно. Без князя поход не поход, да и Владимиру пора в настоящее дело. Извинений от Византии Ярослав не дождался, потому приходилось выступать с силой. Сам князь отправился на Мазовшу на запад.
