Книга: Ярослав Мудрый. Владимир Мономах
Назад: Коснятин
Дальше: Мстислав

Беда в Суздале

Осень была долгой, холодной и мокрой. Снег все не выпадал, а ночные заморозки успевали прихватить в мокрой земле посеянные в зиму семена, и днем таяло, и то, что не погибло от холода, гнило от воды. Было понятно, что яровых не будет. В Суздальской земле не шутя ждали голода.
Но и весна не порадовала, тоже мокрая и холодная. Летом не то что колоситься на полях оказалось нечему, но и зелень-то не везде поднялась! Сеяли едва не в воду, снова все мокло и гнило. Голод уже не просто угрожал, он стал страшной действительностью. Поля пустые, на огородах ничего не уродилось, накосить не смогли, скотину кормить нечем! Но главное, не было хлебушка, а без хлеба человек и с мясом голоден будет.
Суздальщина заволновалась. Вторую голодную зиму им не пережить, а уж о новом урожае и говорить нечего. Позже люди задумались: почему не пришло в голову попросить помощи у князя? Но не привыкли еще к киевскому князю обращаться, да и волхвы объявили, что нашли виновных. Удивительней всего было то, кого они таковыми назвали: старую чадь! Вроде колдовством самых зажиточных истребляется изобилие остальных, мол, особенно виновны бабы.
Отчаявшимся накормить детей голодным людям было все равно, зачем колдовство нужно женам богачей. Когда человеку плохо, а особенно плохо его детям, он готов обвинить кого угодно и в чем угодно. Если волхвы сказали, что виновны, значит, так и есть!
От Суздаля во все стороны покатился страшный вал. Множество жен и матерей тех, у кого в закромах еще сохранилось съестное, полегли от людской злобы. В селениях творилось страшное: обвиненных женок обезумевшие от голода забивали камнями, хоронить было некому, потому как родня либо сама лежала с раскроенным черепом, либо бросилась бежать, чтобы сохранить жизнь.
Но сколько ни били богатеев, хлеба от этого не прибавлялось. Когда разграбили и растащили амбары и закрома старой чади, голод навалился с новой силой. Матери, не в силах смотреть на мучения голодных младенцев, топили их в речке как котят, а самих матерей… забивали собственные мужья, чтобы накормить работников! Родичи стали бояться родичей, выживал только сильный.
Волхвы грозили новыми проклятьями и казнями, но исправить ничего не могли.
Когда по Суздальской земле прокатился клич плыть за хлебушком к болгарам, многие готовы были отдать все припрятанное на черный день золотишко. Да и как назвать то, что творилось, как не черным днем? Все выгребли по сусекам, из ушей женок последние сережки вынули, только чтобы купить вожделенный хлебушек!
– То-то болгары порадуются нашей беде! – усмехнулся рослый, но похожий на не кормленную с осени клячу детина, отталкивая шестом свою лодчонку от берега.
На берегу стояли, глядя ему вслед, три скелета, обтянутые кожей, – это женка все же пришла проводить кормильца к болгарам, а деток дома оставить побоялась, чтобы голодные собаки не загрызли. Правда, напади свора, и от нее самой толку было чуть, но все же верилось, что сможет защитить, отбить кровинушек малых.
Таких тощих и бессильных пол-Суздаля, а в деревнях и считать перестали. Все, что ни потребуют болгары, готова была отдать Суздальщина в обмен на хлебушек.
Но болгары не стали наживаться на беде соседей, цены не подняли, оставили прежними, да еще и, видя торчащие мослы оголодавших суздальцев, сыпали зерно с прибавкой сверх оплаченного.
Тот самый детина вернулся с хлебом, на обратном пути он больше всего боялся сесть на мель или еще как повредить свой утлый челн, потому не торопился, хотя сердце изболелось по родным. Этот смог спасти свою семью. Смогли и многие другие. Зерно, привезенное от болгар, дало жизнь суздальцам. Беда отступила, люди ожили.

 

До князя в Новгород не сразу дошло известие о страшном голоде. Вернее, сначала просто говорили о неурожае, только кого этим удивишь? Не всякий год земля-кормилица хлебушком балует, не всякий хозяин и в добром году с урожаем бывает.
Но когда принесли известие об убийствах и людоедстве, князь взъярился:
– Бога не боятся!
– Да какого бога, князь, коли у них волхвы всем заправляют?
Ярослав и без напоминания не забыл, что после смерти Феодора, который тоже сидел по совету Блуда тихо, вовсе не стало священников, при Борисе и Глебе кто только мог из попов старался удрать обратно в Киев, не рискуя вставать поперек сильных волхвов.
Но князь махнул рукой:
– Да не в волхвах дело! Пусть себе, но убивать-то зачем?! Что голодный люд на разбой подняли, вот за что виню!
Ярослав метнулся в Суздаль.
Он узнавал и не узнавал свое бывшее княжество. Многое изменилось, что-то из заложенного им заглохло, что-то, напротив, расстроилось. Было отрадно видеть, что весь, подле которой его чуть не заломал медведь, сильно разрослась и почти стала городом. Но храм стоял запущенный, едва удалось сыскать у кого ключи, чтобы отворили. Иконы в пыли, масла в лампадах нет, свечи съели крысы… Они добрались и до одного из окладов, погрызли немногочисленные церковные книги.
Князь ужаснулся:
– Как же вы службы проводите?! Где священник? Как он допустил такое настроение?!
Тощий, едва державшийся на опухших от голода ногах мужичок, что открыл храм, помотал головой:
– Дак ведь нету никого уж второй год. Священник помер, а нового не прислали. Хотели было и храм растащить, но волхв наш не позволил, сказал, мол, чужих богов обижать негоже, навредить могут.
Ярославу хотелось объяснить, что Господь не может навредить своим детям, но вдаваться в спор с тощим человеком было не ко времени, потому князь махнул рукой и, перекрестившись на пыльную икону, вышел вон. Все надо начинать сначала. А чего ждать было, если Борис с Глебом давно погибли, да и при жизни немного расстарались в своих подопечных владениях.
Но сейчас Ярославу не до того, он приехал разобраться с теми, кто убивал и кто велел убивать.

 

По распоряжению князя главные зачинщики погромов были схвачены и посажены в темницы. Ими оказались волхвы, потому как именно они направляли гнев оголодавшего люда на старую чадь. Нескольких даже казнили. Как ни не было измученному люду все равно, но расправа над волхвами заставила самых смелых собраться близь темницы в Суздале.
Ярослав ждал этого, вышел, встал перед всеми один, не городясь дружиной. Понимал ли, что по одному слову волхвов могут растерзать, не посмотрев, что князь? Конечно, но знал и другое: если ныне пересилит толпу, то за Суздальщину можно не бояться.
У стоявшего в первых рядах седого как лунь волхва перекосило от злости лицо: его товарищей посмел в темницу упрятать и даже жизни лишить, а теперь смеет в глаза смотреть?! Волхв мог бы сразу призвать растерзать князя, и толпа справилась бы, даже дружина не спасла бы Ярослава. Но старик решил сначала строго спросить, и в этом была его ошибка.
– Пошто волхвов за веру караешь?! Своего бога мечем навязываешь!
Ярослав сразу понял, что главным противником будет вот этот высохший от времени, жилистый старик с совершенно белой головой. Его крепкая рука, опиравшаяся на суковатую палку, могла только указать на князя: «Бей его!», и люди кинулись бы исполнять, столь велика была внутренняя сила волхва. Даже понимание, что перед ними князь, а позади князя дружина, не остановило бы. Видно, так же отправляли на смерть и старую чадь – одним указующим перстом крючковатого пальца.
Откуда и взялся у Ярослава зычный голос, который заставил притихнуть толпу?
– Не за веру караю и не за безверие! За пролитую кровь человеческую!
– Виновны те, чью кровь пролили, виновны!
– В чем? В голоде и недороде? – В установившейся полной тишине голос князя уже просто громыхал. – Убили, так сразу сытно стало? Господь любому по грехам его дает.
– А… – обрадовался волхв, его крючковатый палец назидательно поднялся вверх, – коли так, и им по их грехам смерть дадена!
Люди замерли, что ответит князь?
– В животе или смерти человечьей только Господь волен! Не человекам сие решать!
Но волхв сдаваться не собирался.
– Так чего же ты, князь, людскую кровушку в боях льешь? Али она цвета другого?
– Божьей волей за невинную смерть братьев своих мстил, за разор и полон новгородцев.
– А как знать, где твоя воля, а где воля твоего Бога?
– Я мечом супротив меча встал. А вы супротив кого?! – Ярослав уже не смотрел на волхва, обращался через его голову к толпе. – В чем вина тех баб, которых вы убили, в том, что у их мужей хлебушка больше в амбарах припасено?
– А чего они делиться не хотели? – решился возразить невысокий тощий мужичок.
– Так и отобрали бы, убивать к чему?
– Ага! – рассмеялись в толпе, уже поняв, что с князем можно разговаривать по-человечески. – Так они и отдали, они тоже не дураки, с кольем да дубьем все защищали.
– Кто, бабы?
– Не… – рассмеялся народ.
– Вот то-то и оно. Тех, кто против вас с кольем да дубьем встать не мог, побили. А не подумали, почему у вас голод, а у соседей ваших болгар хлебушка вдоволь.
– Почему?! – ахнула толпа. Задние, чтобы видеть князя и лучше его слышать, вставали на цыпочки, тянули шеи, напирали на передних. Немного погодя князь оказался уже просто в плотном окружении суздальцев, обеспокоенные гриди были оттеснены в сторону. Но было понятно, что убивать его никто не собирается.
– Бог по грехам нашим наводит на какую-нибудь землю голод, или мор, или засуху, или иное наказание.
– Так что ж делать? – чуть растерялся народ.
– Господа о прощении и заступничестве молить, но и самим рук не опускать. Чего же сразу к болгарам не поехали, а свои земли разорять принялись?
– Дык… кто же знал, что они в три шкуры драть не станут?
– Думали, что догола разденут…
Ярослав усмехнулся:
– А ко мне чего же не прислали? Тоже боялись, что догола раздену?
Народ растерялся окончательно. Теперь и правда было непонятно, чего к князю за помощью не кинулись. Руки привычно полезли скрести затылки. Про волхва было забыто.
Ярослав еще долго говорил с людьми, убеждая в милосердии Господа и его помощи в нужную минуту. Многим уже казалось, что приди они в ныне закрытые христианские храмы, и не было бы этого ужаса голодных дней и страха за свою жизнь и жизни близких. Обводя взглядом толпу, князь вдруг наткнулся на одиноко стоящий силуэт. Хотя до человека довольно далеко, Ярослава точно громом поразило – волосы старца черны, а борода и усы седы. Но когда в следующее мгновение князь обернулся снова, седобородого на месте уже не было.

 

В передних рядах близко к Ярославу, впиваясь в него взглядом, стояла седая, изможденная женщина. Когда стало чуть тише, она вдруг вполголоса спросила:
– Выходит, и тебя, князь, бог сына по грехам твоим лишил?
Ярослав на мгновение замер, точно громом пораженный, потом вздохнул:
– Выходит, и меня.
Женщину оттеснил рослый мужик, объяснил:
– Ты на нее не серчай, княже, у нее недавно сын утонул. Сильный был парень, молодой, жить бы да жить, и чего лодка перевернулась? Она за одну ночку поседела, старухой стала.
Женщина все стояла, печально глядя в никуда и горестно качая головой.
– А у тебя еще дети есть?
– А? – очнулась та. – Дети? Есть, как не быть…
– А муж?
– А мужа нет. Помер. И двое деток померли. А еще четверо живы, живы…
Ярослав знаком подозвал к себе гридя:
– Пойдешь с ней, посмотришь, что нужно. – Поднял голову на окружавших людей, снова заговорил громко: – Я ваш князь, а потому за вас ответствую пред Господом. Если помощь нужна, прежде ко мне надо идти, чем друг дружку грабить и убивать. Новгородцам помог, когда в беду попали, и вас не оставлю!
Суздальская земля облегченно вздохнула.

 

Ярослав надолго задержался в Суздальской земле. Он понимал, что, если сейчас уехать, оставив все как есть, через несколько лет нужно будет начинать сначала.
На Суздальщине один за другим стали расти храмы, прежде всего пророка Ильи. Постепенно образ Ильи, унесенного после смерти на небо, сливался в понимании людей с образом громовержца Перуна. А кто как не Перун может оставить без урожая? Не будет вовремя снега или дождя, или наоборот, зальет все водой с неба, вот и беда.
И храмы в честь Ильи быстро стали самыми посещаемыми, хотя о торжестве новой веры говорить не приходилось. Вознося молитвы Господу, суздальцы молились и прежним богам тоже.
Сам князь, конечно, скучал по своей семье. Ночью было тоскливо одному на пустом ложе, вспоминались Ингигерд и детки. Владимира уже пора на коня сажать, а отец все далече. Конечно, у мальчика есть кормилец, и мать разумна и заботлива, но неужто и ему повторять судьбу самого Ярослава – расти без отцовского присмотра?
Князь решил в это лето не возвращаться в Киев, небось, сам постоит. А зимой там будет Брячислав, можно остаться в Новгороде.
Но если остаться на зиму в Новгороде и пришлось, то совсем не своей волей…
Назад: Коснятин
Дальше: Мстислав