Снова Киев
Инок устал, ныла, кажется, налитая свинцом спина, затекла шея, слезились глаза. Все же нельзя писать так много в один день, нужно давать передышку прежде всего глазам. Они с каждым годом видят все хуже…
Прокричал утренний петух, к первому присоединился второй, и пошло по всей округе веселое кукареканье! Утро… Снова засиделся на всю ночь, потратил много свечей. Но он писал и днем тоже, лишь чуть прикорнув на ложе в углу крошечной кельи. Ему разрешали писать прямо у себя в келье, чтоб другие не отвлекали. Так пошло еще со времен Никона, когда начал Нестор свою «Повесть…». Скоро ли допишет?
Много прошло с тех пор времени, давно уж нет в живых Никона, да и сам Нестор тоже с трудом топчет землю-матушку слабыми ногами… Но все пишет и пишет, и бросить этого не может, потому как должен исполнить завет Никона и рассказать все, что сам узнал о происшедшем на Земле Русской. Нестор давно перестал задаваться вопросом, верно ли пишет, не совершает ли ошибку. Давно понял, что знать всю истину человеку не дано, только Богу все известно, а потому в божьей воле каждое его слово. Он просто честно старался передать чужие знания, чтоб не прошли мимо тех, кто будет жить после.
Поплевав на пальцы, Нестор погасил трепещущее пламя свечи и вышел вон. Стоило чуть посидеть на берегу, а еще лучше походить, чтобы распрямились затекшие от ночного бдения ноги, распрямилась спина. Нет, она уже не распрямится окончательно, стар Нестор, но хоть чуть, чтобы не ныла потом немилосердно, когда будет ворочаться на жестком ложе, стараясь хоть как-то пристроить старые кости.
Спустившись к берегу Днепра, он долго стоял, глядя на спокойно текущую воду. Потом прошелся, сдержанно кивая просившим благословения встречным. Было их немного, утро только занималось.
Новый день рождался на противоположном берегу реки. Пока берега укутал туман, видно, будет солнечный хороший денек. Но вот первые лучи солнца пробились сквозь дымчатую пелену, и оно брызнуло во все стороны, разбрасывая солнечные зайчики на все вокруг. Солнце быстро съело туман, и на каждой травинке, каждом стебельке заблестели капельки росы.
Долго любоваться рассветом у Нестора не получилось, мысли снова вернулись к тому, что предстояло писать. Он очень жалел, что не все успел спросить у Никона, не про сомнения князя Ярослава, не о том, почему княгиня больше времени жила в Новгороде, а просто о происходивших событиях. Теперь уже в Киеве и спросить не у кого, никто не знает.
Женили ли старшего сына князя Ярослава, Илью, на заморской царевне? Если женили, то какова она была? Отчего умер княжич? Когда и как умер… Почему попал в опалу Коснятин? Видно, сильно осерчал на него князь Ярослав Владимирович, если помогавшего ему боярина сначала упек в Ростов, а после и вовсе жизни лишил в Муроме… Как теперь все вызнать? О том, что было в Новгороде, в Киеве часто не знали, а если и знали, то перевирали по-своему. Как и новгородцы киевские события.
Ярослав смотрел на своего совсем еще молодого сына и думал о том, принесет ли ему женитьба счастье. Илья ростом с отца, а пушок на подбородке никак не желал превращаться в бороду. Молод он еще, слишком молод, но время не терпит.
Невеста у княжича – сестра короля Англии и Дании Кнута Могучего, а тот единоутробный брат Олава Шётконунга. Получается, что они с сыном еще и так родичами будут? Если, конечно, послы из Швеции с согласием от Шётконунга вернутся. Ярослав на это надеялся, Кнут тоже свое слово скажет. Если решил отдать сестру, значит, признает Ярослава достойным князем.
Ярослав обманывал сам себя. Нет, не в том, признают его или нет, а в том, почему Кнут Могучий вдруг решил отдать за совсем молодого новгородского княжича свою сестру Эстрид-Маргарет. Всем известно, сколь строптива у Кнута сестрица, кому угодно голову свернет. Устал, видно, с ней управляться, вот и решил выдать замуж. Не справиться спокойному Илье с такой женой! Но князь надеялся, что поможет тот же Коснятин. Да и не отказываться же теперь!
Эстрид действительно оказалась девкой решительной, строптивой и не признающей ничьей власти. Коснятин снова смеялся, что если и вторая невеста будет такой же, то лучше из Новгорода вовсе бежать, две беспокойные княгини даже для вольного города многовато!
Послы из Упсалы вернулись с поразившим всех ответом – Шётконунг не просто отдавал свою дочь князю Ярославу, он отдавал старшую Ингигерд! Ярослав нахмурился: такая женитьба означала разлад с Норвегией. Конечно, они и так не очень дружили, но торг шел оживленный. Как теперь будут встречать новгородских купцов в Норвегии?
Но весной с первыми ладьями пришли интересные новости. Сказывали, что на Рождество младшая дочь Олава Шведского бежала к бывшему жениху своей сестры и обвенчалась с ним! Отцу бы стереть с лица земли Харальдссона вместе с его Норвегией, а Шётконунг, похоже, даже обрадовался. Не было у Ингигерд больше норвежского жениха, бонды не могли заставить его отдать свою любимицу ненавистному толстяку. И Шётконунг мог со спокойной душой отправить Ингигерд к князю Ярославу.
Сам князь при упоминании о своей предстоящей женитьбе хмурился все больше. Здесь были две причины: во-первых, он отправил послов сгоряча, а теперь, обдумав, вдруг осознал, что сделал это при живой жене. Правда, Анна умерла, даже не доехав до Новгорода, но вины с князя это не снимало. Во-вторых, он не был уверен, что хочет жениться даже на красавице, но иноземке. Достаточно и Ильи.
Чем больше он думал над этим, тем больше понимал, что женитьба на чужой может не принести радости. Был ли счастлив отец, привезя из Византии свою Анну? Сам, может, и был, а всех вокруг сделал несчастными. Сестра Кнута Могучего Эстрид и вовсе пришлась не ко двору в Новгороде. На улице почти не показывалась, жила все больше в Ладоге, которую свеи Альдейгьюбьоргом звали. Пришлось и Илье туда перебираться. Действительно была строптива и неуступчива. Молодой муж вовсе не знал, как к ней подступиться, а потому норовил все больше быть в Новгороде. Им бы деток родить, да какие уж тут дети, если муж жену избегает, а та сторонится всего русского.
В глубине души Ярослав надеялся, что сама Ингигерд не пожелает уезжать из Швеции. А там девушка, особенно королевская дочь, вольна выбирать. Но отправленное по весне новое посольство к Шётконунгу подтвердило намерение короля свадьбу отпраздновать в тот же год.
– И королевна согласие дала? – дивился Ярослав.
– Дала, князь. Жених-то на другой женился. – Боярин тут же замер, сообразив, что ляпнул что-то не то.
Ярослав только глазами сверкнул в его сторону. Последняя зацепка срывалась, придется жениться. Назвался груздем – полезай в кузов. Зато Шётконунг обещал дать за дочерью большущее приданое и военную помощь против Болеслава. А взамен требовал… Ладогу со всеми землями! Но не себе, а дочери, то есть земли оставались в семье.
Коснятин от такого сообщения нахмурился, послам было велено соглашаться на все, но не на потерю же Ладоги! А те и рады стараться!
Ярослав не сразу понял, что беспокоит боярина. Тот пояснил:
– У свеев если женщина разводится, то забирает себе и свадебный дар, и приданое.
– Кто с ней разводиться собирается? – пожал плечами Ярослав.
– А выйдет вон как у Ильи, что жизнь не в радость, разведешься тут, – вздохнул Коснятин. Ему было просто жаль племянника, попавшего в руки такой жены. Эта Эстрид и имя русское принимать отказалась, мол, у нее свое есть, даже два, вполне хватит.
Ярослав чувствовал себя перед сыном виноватым: если не любы муж с женой друг дружке, то, как ни старайся, добра не будет.
Но главным все равно оставались не свадебные дела, а Святополк, сидевший в Киеве.
К Ярославу примчался гридь, по его лицу было понятно, что случилось что-то страшное. Так и есть, вымолвил одними губами:
– Беда, князь…
– Что?!
– Княжич!
Ярослав птицей взлетел в седло, вслед ему неслось:
– За пристанью на Ильмене…
На берегу собралось множество народа, но князя пропустили, расступившись широкой полосой. Смотрели с жалостью, вздыхали. И без объяснений было понятно, что с Ильей что-то нехорошее. Так и есть, сын лежал на постеленной прямо на траве попоне, неподвижные глаза его уставились в голубое небо.
Ярослав опустился на колени, взял голову в руки, вгляделся в остекленевшие очи:
– Как же я не уберег тебя?
А сзади кто-то торопливо объяснял:
– Лодка у них перевернулась. С чего – непонятно, да только все трое и потопли. Княжича, видать, бортом оглушило, сразу ко дну пошел, гридь его еще барахтался, но вытащить не успели, где-то на дне.
Князя, конечно, мало интересовала гибель гридя, гораздо больше – сына. Молодой княжич был хорош, он взял у матери рыжеватые кудри и голубые, как весеннее небо, глаза. На щеках всегда алел здоровый румянец.
И теперь этого мальчика не было…
Не сразу вспомнили о молодой вдове Эстрид, что жила в Ладоге. Как ей-то быть? Где-то в глубине души Ярослав даже порадовался, что неугомонная красавица может отправиться обратно к своему брату, но тут же укорил себя за такую радость.
Ему самому казалось, что судьба нарочно обрывает все его связи с прежней жизнью. Сначала Анна, теперь Илья… Во время похорон сына он краем уха услышал разговор двух женщин: одна уверяла другую, что княжич просто устал жить.
– Так бывает, человек гибнет с ничего, если ему жизнь не в радость.
– Какая уж тут радость, коли в семье ладу нет, – согласилась с ней собеседница.
Ярослав почувствовал укол в сердце. Если все так, значит, он сам вырыл могилу единственному сыну? Тогда и Анне тоже, причем еще до Болеслава, здесь, в Новгороде, когда перебил ее родных. Чудно, новгородцы его простили, а он сам себя нет.
Ярослав стоял, глядя на озерную даль. Холодный весенний ветер трепал кудри князя, в которых проявилась первая седина. Неспешно нес свои воды Волхов, перекрикивались на Ильмене рыбаки, ругались на пристани грузчики, шумел торг, галдели занятые своими детскими заботами мальчишки, Новгород жил прежней жизнью… Что с князем, что без него у горожан свои дела. Нужен ли он им? Наверное, нужен, если снова готовы помочь. А зачем?
И вдруг он отчетливо понял, что прежняя жизнь со всеми ее бедами и неурядицами, радостями и несбывшимися надеждами закончилась. Начинается новая. Какой она будет – неизвестно, но другой. Из всех прошлых ошибок нужен хороший урок, и решать все самому, теперь рядом нет Блуда, некому подсказать. Да и сколько можно чужим умом жить, не мальчик уж.
Князь вскинул голову, но теперь смотрел уже не на Ильмень, а в сторону Ладоги. По первой воде от короля Швеции прибыла дружина во главе с ярлом Рёнгвальдом в помощь Олава Шётконунга будущему зятю. Это была именно та помощь, на которую Ярослав так рассчитывал.
Его невеста уже тоже собирается, летом будет в Новгороде, вчера принесли такую весть. Коснятин посмеялся:
– Одна уплыла, вторая ей на смену. Ну, держись, князь!
Это он об Эстрид, которая ко всеобщему удовольствию, едва похоронив мужа, отправилась обратно к брату. Сама молодая вдова, кажется, радовалась больше остальных. Какой будет новая княгиня? Ярослав для себя решил: какой бы ни была, он будет ее любить! Это его искупление вины перед Анной и даже отцовской вины перед матерью, княгиней Рогнедой.
Рёнгвальд оказался очень толковым, а его воины хорошо выучены. И сидеть в Новгороде он тоже не собирался, сразу поинтересовался, когда пойдут брать Киев. Ярослав усмехнулся: вот она, варяжская хватка, если есть руки, то в них должен быть меч, если есть меч, то его надо пустить в дело!
В ответ кивнул с удовольствием:
– А вот завтра и отправимся.
– Годится! – согласился Рёнгвальд.
Действительно отправились, прибавив к дружине Рёнгвальда еще и варягов, прибывших во главе с Эймундом Акасоном. Увидев беспокойного ярла, Рёнгвальд заметно поморщился. Ярослав усмехнулся:
– Что, беспокойны?
– Ох, князь, не наплакаться бы с такими помощниками…
Но больше воинов не меньше, сила получилась внушительная. Святополк, видно, осознав это, заволновался, а потом и вовсе понял, что с киевской дружиной против новгородского князя не справится, а сами киевляне после раздора с Болеславом особо поддерживать виноватого не желают.
Оставалось одно – бежать. Только куда? С Болеславом поссорился, и тому ни к чему еще раз вступаться за бывшего зятя, он в Киев больше ни ногой. В Древлянской земле сидит Святополк, и сил там маловато, чтобы с Ярославом и его варягами тягаться. Ростов и Муром для Святополка заказаны, оставались печенеги. Степняки всегда будут готовы помочь одному из русских князей против другого.
Конечно, Святополк понимал, что это дурное дело – приводить то ляхов, то печенегов на Киев, чтобы удержать свою власть, снова будет разорение городу, но поделать уже ничего не мог. Либо голову сложить, либо к печенегам бежать. Князь выбрал второе, надеясь еще побороться с братом за золотой престол.
Ярослав вошел в Киев хозяином, горожане не припомнили ему бегство двухлетней давности, верно, кто старое помянет, тому глаз вон. Да и не он раздавал киевские ценности ляхам, а король Болеслав…
А сам князь разрывался между Киевом и Новгородом. Тому были две причины. Брат отправился к печенегам за помощью, варяжской дружины не хватит для защиты Киева, а на самих киевлян Ярослав не надеялся. Это означало, что нужно спешно собирать еще помощь в Новгороде и приводить в Киев для защиты от степняков.
Во-вторых, вот-вот приплывет дочь короля Швеции Шётконунга. Конечно, ее можно было бы привезти сразу в стольный город, но Ярослав слишком хорошо помнил судьбу первой жены Анны, чтобы рисковать еще и второй. Нет, он должен вернуться в Новгород, жениться и только тогда отправиться воевать со Святополком. И сделать это требовалось очень быстро, степняки могли появиться в любой день.
В Киеве пришлось оставить Рёнгвальда, которого горожане, правда, приняли хорошо. Ярл мало что понимал из их речей, но добродушно смеялся в ответ на шутки, а его дружина вела себя не в пример спокойней всех прежних княжьих помощников. И хотя киевляне уже настороженно относились к любым чужакам, да еще и с оружием на улицах города, этих терпели. Сказывалось и понимание, что, если Святополк наведет печенегов, будет хуже.
Ярослав поспешил в Новгород. Вовремя, потому что ко времени его возвращения сама Ингигерд была уже в Ладоге.
Сама девушка очень переживала, услышав, что будущий муж и ярл Рёнгвальд отправились изгонять из Киева старшего брата князя, Святополка. Что будет с ней, если что-то случится с тем или другим? Но жена Рёнгвальда Сигрид успокоила:
– Рёнгвальд сильный ярл, у него хорошая дружина, да и князь собрал свою тоже. Кроме того, сообщили, что конунг Гард уже возвращается, чтобы встретить тебя.
Действительно, из Новгорода приплыл гонец с просьбой к Ингигерд поторопиться. Это ей совсем не понравилось, спешить со свадьбой – дело негодное. И снова Сигрид напомнила, что не за простого бонда выходит дочь короля, а за конунга огромной страны, тому некогда рассиживаться с женой, его удел – походы и сражения, лучше, конечно, победные. Такие, чтобы скальды складывали свои драпы, прославляя его в веках. А как прославлять, если конунг дома станет проводить время подле жениного подола?
Ингигерд вздохнула – старшая подруга была права: если она хочет иметь мужа-победителя, то должна терпеть и отлучки, и даже невнимание к себе. Но ей было приятно, что князь, забросив дела, поспешил навстречу, чтобы жениться.
И Ингигерд тоже поспешила в Хольмгард. Приболевшая Сигрид осталась скучать одна в Альдейгьюборге.
Всю дорогу королевна провела на палубе ладьи, вглядываясь в земли вокруг. Увиденное не разочаровало, по берегам тянулись леса. Очень похожие на те, что остались дома. Недаром говорили, что Гарды та же Швеция. Но постепенно течение реки стало совсем спокойным, у кромки воды все чаще появлялись песчаные отмели. Встречались небольшие деревни, люди смотрели вслед, прикрывая глаза от солнца ладонями. Но, видно, привыкли ко многому, в том числе и разукрашенным чужеземным ладьям, потому подолгу не глазели, занимались своими делами.
Наконец, новгородский купец Ладило, что взялся сопровождать Ингигерд, потому как легко говорил по-свейски, показал рукой на выраставший справа берег со строениями на нем:
– Новгород.
Девушка впилась глазами в эти строения. Они были не такими, как в Упсале, это понятно, здесь много леса и мало камня, потому строят из дерева. Весь Альдейгьюборг деревянный. Но крепостные стены города явно каменные, выглядели несокрушимо и мощно. Город раскинулся по обоим берегам спокойной, чуть мутноватой реки. На другой стороне никаких стен не было, зато виднелось множество самых разных судов, видно, из самых разных земель. Взгляд Ингигерд невольно искал драккары сканов. Таковых нашлось немало, это успокоило, даже просто присутствие соотечественников казалось гарантией защиты, хотя таковую ей должен был обеспечить в первую очередь муж.
Новгород встречал невесту князя Ярослава. От пристани убрали все ладьи, что могли помешать или просто испортить вид. Принаряженные горожане с утра собрались ближе к Торгу, облепили мост и пристань. Всем интересно, какова она, дочь свейского короля? Сказывали, что хороша, только гневлива больно. Такой палец в рот не клади.
Женщины с любопытством поглядывали на своего князя: справится ли? А то вон как сыну не повезло…
На Волхове показались богато украшенные ладьи. Каждый взмах весел приближал к Ярославу его судьбу. Князь напряженно вглядывался. Одно дело обещать себе любить будущую жену, какой бы та ни была, другое – ждать от судьбы подарка в виде молодой красивой девушки.
И вдруг по берегу пронесся восторженный вопль:
– Вона!
Это действительно была она! На первой ладье даже самые слабовидящие уже заметили женский силуэт. Ветер трепал темно-красное платье и золотистые, отпущенные на волю волосы. Это непривычно для новгородцев, девушки обычно плели свои волосы в косы, а здесь они лишь подхвачены обручем, но так казалось еще красивей.
Ингигерд хорошо перенесла путешествие по морю и спокойно по реке. Она без устали вглядывалась в берега по сторонам, стараясь понять, нравится ли ей. Заметив наряженную толпу на берегу, довольно рассмеялась: ее встречают!
Стоявший сзади новгородский купец Ладило объяснял:
– Вон справа – это Детинец, крепость то есть. А слева Торг, там купцы правят.
– А где королевский дворец?
– Ярослав себе давно за Торгом построил. – Заметив, что Ингигерд поморщилась, видно, не понравилась мысль жить рядом с вечно шумным Торгом, поторопился добавить: – А еще один в Ракоме есть, чтобы от дел отдыхать и от шума.
А сама невеста вдруг сообразила:
– А как я с ним разговаривать буду?
Почему-то этот вопрос ни разу не задавался, новгородские послы и не вспоминали, что будущие муж и жена на разных языках говорят, словно так и нужно.
Ладило подивился:
– А как со мной, так и с князем.
– С тобой я на своем языке говорю. Ну, я еще норвежский и латынь знаю. И совсем немного от матери по-лабски.
– А князь и свейский знает, и латынь, и греческий.
– Откуда?
– Да грамотный он! При нем и в Киеве, и в Ростове, и здесь, в Новгороде, полно народу всякого было, много чему научили. Ярослав наш ко всякому учению весьма охоч! – Сказано это было с таким удовольствием, что Ингигерд едва не рассмеялась. Она уже жалела, что не расспросила Ладилу о князе подробней, а делать это теперь некогда, ладья уже была у пристани Новгорода.
Ингигерд заставила себя не вглядываться в лица встречавших, она скромно опустила глаза вниз в ожидании, пока опустят сходни. Наконец все было готово, и невесту пригласили идти на берег.
Волнуясь, но все так же глядя вниз, она ступила на доски сходен. И в этот миг над Новгородом поплыл колокольный звон! Это на колокольне Софии звонарь приветствовал новую княгиню. Ингигерд вздрогнула и поневоле подняла глаза на купола собора.
Яркий солнечный день раскрасил округу всеми цветами радуги. Пронзительное синее небо, чуть зеленоватая вода Волхова, темный лес на горизонте, белые и темно-красные стены новгородских построек и пестрая толпа в праздничных нарядах. И над всем этим звук колокола… Сердце Ингигерд поневоле зашлось радостью. Она поняла, что каков бы ни был князь, эту землю она уже полюбила всей душой!
Куда-то исчезли все звуки, оставался только этот звон, зовущий за собой в небесные дали. И было так хорошо, что Ингигерд едва не расплакалась, наверное, впервые в жизни.
Переведя заблестевшие восторгом глаза на встречающих, она вдруг увидела прямо перед собой будущего мужа. Князь стоял, протягивая ей руку, чтобы помочь сделать последний шаг со сходен ладьи, словно это был шаг в новую жизнь.
Если бы кто-то всего через минуту спросил у Ингигерд, каков Ярослав из себя, не ответила. Она не заметила ни его стройности, ни того, что князь весьма приятен лицом, видела лишь глаза – умные, пытливые, блестящие и тоже восторженные… И почувствовала, что тонет в них.
Ей бы утонуть, но откуда-то из глубины вдруг выплыла строптивая мысль: «А Олав все равно лучше!»
В мир сразу вернулись шум толпы, детский плач, скрип сходен, даже воронье карканье. Это разрушило мимолетное счастье, восторг в ее глазах поблек.
Ярослав принял все на свой счет. Его взор стал слегка насмешливым, что ж, видно, не глянулся невесте… Эта насмешка озадачила Ингигерд. Что-то не так? Она ожидала его восхищения, пусть не льстивых, но приятных слов, а будущий муж приветлив и только? Обида сжала сердце девушки.
Но долго обижаться не пришлось, ее закрутили события этого необычного дня. Прежде всего Ингигерд следовало дать русское имя, вернее, имя было византийское – Ирина. Она не противилась, прекрасно понимая, что если уж приехала сюда, чтобы стать княгиней Хольмгарда, то должна принимать местные правила и обычаи. Вводить свои будет потом, если это вообще возможно.
А прежде всего будущую княгиню вымыли, переодели и переобули, но главное – переплели косу на две, уложив венком вокруг головы и спрятав от чужих глаз под шапочку и плат. Вот и все, теперь она замужняя женщина и ее волосы распущенными будет видеть только муж на ложе, – вздохнула Ингигерд. Ее сердце чуть сжалось от грусти по ушедшей юности, по вольной, беззаботной девичьей жизни, но в то же время девушка была готова принять свое новое положение и новые обязанности.
Было чуть неудобно из-за непривычной одежды и головного убора, от излишнего внимания окружающих людей, от суеты и непонимания того, что произносится другими. Она словно оглохла, уши слышали, но голова ничего не понимала, после каждой сказанной фразы приходилось поворачивать голову, вопросительно глядя на прислуживающую девушку в ожидании перевода. Ингигерд, хорошо говорившая кроме родного языка на латыни и норвежском, дала себе слово как можно скорее выучить и русский тоже, чтобы самой понимать речь жителей Гард.
Успокаивало только то, что интонации их голосов были доброжелательными и часто восхищенными. Старая женщина, помогавшая ей раздеться и мыться, даже головой покачала, языком зацокала в знак одобрения статей невесты. Ингигерд, и без перевода понявшая, что значат ее слова, горделиво выпрямилась и чуть надменно покосилась на девушку, с которой переглядывалась старуха. Та перевела:
– Светозара говорит, что никогда не видела столь стройной и красивой девушки. Повезло князю, что у него такая жена!
Почему-то похвала старой женщины чуть смутила красавицу, Ингигерд потупилась, что определенно понравилось еще больше.
Потом было все остальное – венчание, свадебный пир, шум, гам… Князь действительно свободно говорил по-свейски, был доброжелателен и, похоже, искренне восхищен невестой, что примирило Ингигерд с будущим мужем, даже хромота не бросалась в глаза.
И вот после всех беспокойных часов они остались вдвоем.
Он был ласков и бережен, Ингигерд все же утонула в этих серых глазах, подчинилась его мужской воле… Князь что-то шептал ей, но по-своему, по-русски. Было понятно, что нежное и даже восторженное, а потом она просто перестала думать о словах, отдавшись этому новому ощущению женского счастья.
Для Ингигерд началась новая жизнь. Днем она училась говорить по-русски, ходила по Новгороду или ездила верхом по округе в сопровождении многочисленной охраны, а ночами с восторгом отдавалась во власть Ярославовых рук и губ. Странно, днем они словно стеснялись друг друга, зато ночами объятья от этого становились еще жарче.
Но княжья доля особая, в тереме не засидишься. Не для того нанимал стольких людей Ярослав, чтобы на перине с молодой женой нежиться. Он хорошо понимал, что главное – Киев. Тем паче пришло известие, что бежавший к печенегам Святополк все же привел их на Русь! Новгородцы снова собирались в поход, надо было опередить печенегов, выбивать их потом из Киева будет куда тяжелее.
Утром в день отъезда мужа Ингигерд вдруг ткнулась ему в плечо, что-то смущенно шепча. Ярослав решил, что боится за него и себя, склонился, ласково гладя золотистые волосы, а, прислушавшись, ахнул:
– Ты уверена?!
– Да, – смущенно кивнула жена. Они всего месяц как муж и жена, но она уже знала, что понесла, о чем и сказала супругу.
Князь взял ее лицо в ладони, принялся целовать глаза, щеки, губы, шептал уже понятно для нее:
– Ласточка моя… ясонька моя…
Казалось, нет счастливей семьи, любовь Ярослава к Ингигерд была не такой, как к Анне, он возмужал и мыслями и телом, не только любил, но и берег, лелеял молодую жену. Оставлять ее сейчас было особенно тяжело, но необходимо. Зато теперь Ярослава согревала мысль о том, что ждет его дома.
– Я завоюю для тебя Киев!
Править Новгородом уже привычно оставался Коснятин, кому ж еще? А вот с Ярославом в Киев уехали некоторые бояре, тот же Миронег, ныне посаженный в Вышгороде, воевода Иван Творимирович… Присоединились и варяги Эймунда и Рагнара.
Эти чувствовали себя хозяевами, твердо уверовав в свою абсолютную необходимость. Коснятин поморщился:
– Как бы они тебе, князь, после волю диктовать не стали. Не то получишь варяжское правление в Киеве и с киянами не справишься.
Ярослав загадочно усмехнулся:
– Там Рёнгвальд, тот сильнее.
Коснятин не совсем понял, почему князь рассчитывает на помощь одних варягов в обуздании других, а потому пожал плечами:
– Какая разница?
А разница была. Рёнгвальд со своими людьми находился не на положении наемной дружины, а как правитель подвластной территории. Отдав Ингигерд Ладогу и поставив во главе крепкого Рёнгвальда, хитрый Ярослав убил сразу нескольких зайцев одной стрелой. И подарок невесте вышел знатный, и приданое в ответ получено тоже немалое, позволившее оплатить тех же Эймунда и Рагнара с их дружиной, и Ладога присмотрена, и воины Рёнгвальда в его распоряжении… Наконец, он получил прекрасного советчика и опытного воина, служащего не за деньги, а по положению. Конечно, Ярослав постарался не обижать своих новых друзей, но это была уже не полновесная плата за услуги, а княжьи дары, что куда более ценно.
И впрямь, оказавшись в Киеве и убедившись, что разгульной жизни не получится, Эймунд с товарищами несколько приуныли, но ненадолго. Не зря спешил обратно в Киев едва женившийся князь, из Степи уже подходили печенеги.
Эймунд решил, что пора требовать от Ярослава несколько больше, чем они уже получили, и принялся набивать себе цену. Иван Творимирович даже разозлился:
– Точно хорь какой! Видит, что трудно, и норовит оторвать кус побольше! Не зря предупреждал Коснятин, что наплачешься ты, князь, с этими помощниками.
Но Ярослав был спокоен:
– А куда им деваться?
– Так ведь грозят к другому князю перейти!
– К кому?
– А… если к Святополку?
Ярослав усмехнулся как-то чуть загадочно:
– А пусть бегут… Впереди них полетит слух о том, что они к степнякам присоединяются, чтобы тем в спину ударить!
Воевода замер с раскрытым ртом, потом судорожно глотнул.
– Это… кто тебя на такое надоумил?
Глаза Ярослава снова хитро заблестели:
– А сам не смог, думаешь?
Оставалось только покачать головой: ох и хитер князь! Недаром, видно, Блудом воспитан.
Неизвестно, отослал ли действительно Ярослав такого доносчика в печенежский стан, узнали ли об этом сами варяги, но Эймунд вдруг согласился продлить договор с князем на год на прежних условиях. Ярослав посмеялся в разговоре с воеводой:
– Вот видишь, Иван Творимирович, а ты боялся, что у варягов одна драка на уме! Нет, они и думать умеют.
А потом была жестокая битва на Альте близь Переяславля, как раз на месте гибели Бориса от рук убийц на четыре года раньше.
Русские летописи описывают ее как тяжелое сражение от рассвета до глубокой ночи с множеством погибших, реками крови, грозой и ангелами, помогающими Ярославову войску.
Как бы то ни было, с ангелами или без, но победу над Святополком и печенегами он одержал! Сначала воевода не очень понимал стремление князя биться именно на этом поле и попытки дотянуть до предпоследней пятницы червеня, но вспомнил, что это день гибели князя Бориса, и порадовался. Ярослав явно хотел, чтобы погибший брат помог ему и дружине одолеть Святополка, из-за которого принял смерть.
Перед рассветом оба войска выстроились на разных краях поля. Первых лучей солнца в напряжении ждали и со стороны Ярослава, и со стороны Святополка. Каждый из князей понимал, что проигравший должен исчезнуть с Земли Русской.
Ярослав вдруг вышел перед своими дружинами, воздел руки к небу и громко произнес:
– Кровь брата моего, от руки предателей погибшего, вопиет к тебе, Владыко!
Иван Творимирович слушал, как и остальные, молча и напряженно, потом он не мог вспомнить, что еще говорил князь, но хорошо помнил воодушевление всех, даже варягов, в ответ на призыв Ярослава отомстить за гибель братьев негодному предателю.
Дважды войска сходились на малом поле и снова расходились. Было так тесно, что и не размахнуться мечом, дрались часто врукопашную. Но к закату дружины Ярослава все же одолели печенегов. Биться с малым врагом за богатую добычу одно, а складывать головы за сомнительную честь поживиться чем-то в Киеве – совсем другое, печенеги, верные себе, бросили Святополка с его людьми и бежали, попросту рассеявшись по окружающему лесу.
Бежал и сам Святополк.
Теперь Киев по праву принадлежал Ярославу Владимировичу. Во всяком случае, киевляне признали за ним это право.
После поражения в самом тяжелом положении оказался Святополк. Он больше не был зятем короля Болеслава и после ссоры не мог рассчитывать на его помощь. Путь к печенегам тоже был заказан. Летописи описывают последние метания Святополка как нечто похожее на возмездие небес и божий гнев. От волнений последних лет князя разбил паралич, его пришлось везти на носилках. Окаянный князь бежал зачем-то в Берестье, но по пути его окончательно охватило безумие, и Святополк сгинул где-то в болотах.
Видимо, на Альте действительно полегло немало печенегов, во всяком случае, они надолго запомнили урок, преподнесенный Ярославом, и на Русь не совались даже во время его последующего противостояния с Мстиславом Тмутараканским.
В походе с Ярославом отличилась и шведская дружина Рёнгвальда. Супруга самого ярла осталась скучать в Альдейгьюборге.
Скучала и Ингигерд. Прошло всего три дня после ухода Ярослава с дружиной, а ее охватила тоска по родному дому. Конечно, Коснятин старался, чтобы княгине было чем заняться, ее развлекали, и все равно отсутствие мужа чувствовалось.
Для молодой княгини в жизни Хольмгарда, который она с трудом научилась называть Новгородом, конечно, оказалось много необычного. Она искренне дивилась мощеным улицам. На вопрос зачем, Ладило спокойно объяснил, что сама увидит во время осенней слякоти или зимой, когда ходить без такого деревянного настила станет невозможно, не запачкав ноги в грязи. Ингигерд, которая не боялась испачкаться (а как же иначе можно пройти по улице?), только пожала плечами. Но после первого же дождя долго стояла, наблюдая, как утекает в нарочно устроенные канавки и трубы вода, как она просачивается сквозь настил, оставляя его если не сухим, то вполне чистым.
Оставался вопрос: долго ли выдержит этот настил, ведь доски не вечны. Ей объяснили, что за каждый конец отвечают кончанские старосты, а перед ними мостники. Для их работы выделяют нарочно средства, чтоб вовремя заменяли дубовые плашки, чистили трубы и канавки. А если не сделают этого? – Старосты не допустят. Это позор для Конца – быть обвиненными в грязи на улице и негодности настилов! И снег будет вычищен вовремя, тот, перед чьими воротами останутся сугробы, покроет свое имя несмываемым позором.
Такие правила очень понравились Ингигерд, но она не слишком поверила, что их жестко исполняют, пока позже сама не убедилась, что новгородские мостовые действительно содержатся в чистоте и порядке. Как и все остальное. У этого города было чему поучиться многим другим городам. Почему-то мелькнула мысль устроить так и дома. Где дома-то? Теперь ее дом здесь, в Хольмгарде, который Новгород.
Ингигерд душой приняла вольный город, причем приняла настолько, что, даже став киевской княгиней, большую часть времени проводила в Новгороде и Ладоге, где были ее собственные владения – Ингерманландия. Пройдет много лет, даже столетий, но у людей останется добрая память о княгине Ирине, много сделавшей для Новгорода, не жалевшей для него ни денег, ни сил.
Но тогда до этого было еще далеко, молодая княгиня Ингигерд-Ирина только осваивалась в непривычной для нее жизни и скучала без уехавшего мужа, без родных и знакомых.
Заканчивался зарев, последний месяц лета, по ветру уже полетели первые паутинки, на деревьях значительно прибавилось желтых и даже красных листьев. Все вокруг словно вспомнило, что теплым временам скоро придет конец, снова налетят осенние дожди, а с ними и слякоть, холода…
Прекрасное время, природа, словно зрелая женщина, мудрая, многое познавшая и повидавшая, неспешна, несуетлива, зато щедра без меры, торопилась отдать все, что запасла для человека и зверя за недолгое северное лето, а потому рассыпала горстями яркие краски – золото и багрец. Пока только золото, да и то не везде, но деревья уже показали, что готовы сменить зеленый наряд к зиме.
Ингигерд проснулась с первыми лучами солнца, как привыкла делать это дома. Осень в Новгороде много суше, чем в Упсале, и солнце еще достаточно хорошо грело, потому княгиня решила куда-нибудь сходить, например на Торг, и купить что-то новое.
Такое решение немного подняло настроение, княгиня позвала прислуживающую девку, оделась, отведала поданных яств и отправилась, как задумала. Идти недалеко, Ярославово дворище совсем рядом с Торгом, но пока дошла до рядов с украшениями, настроение снова успело испортиться. Новгородцы уже привыкли к молодой княгине, не глазели, как в первые дни, только приветствовали поклонами, а вот поговорить ей не с кем. Не считать же развлечением разговоры с вечно чем-то озабоченным боярином Коснятиным или Ладилой, обучавшим русскому языку. Или вон с гридями, что постоянно ходят следом в качестве охраны.
Старая Ула не поехала с хозяйкой, осталась в Упсале, те две девчонки, что понимали родной язык, ей неинтересны, а Ингигерд очень хотелось услышать родную речь! Будь дома Ярослав, он поговорил бы с женой по-свейски или просто обнял бы покрепче, а без него Ингигерд плохо.
Она скучая обходила торговые ряды, когда вдруг услышала шведский говор! Беседовали два купца, речь шла о видах на урожай на следующий год и о ценах на зерно, но какая разница была Ингигерд о чем?! Главное – они говорили по-шведски! Причем несколько раз мелькнуло название Упсала.
– Вы из Упсалы?!
Купцы чуть растерялись, потом тот, что постарше, кивнул на более молодого:
– Нет, только он.
– Ты… скоро домой?
– Завтра.
Больше всего Ингигерд хотелось попросить, чтобы взял с собой, но она прекрасно понимала, что это невозможно. И все же попросила:
– Я передам письма королю и еще кое-кому?
Купец, уже понявший, кто перед ним, кивнул:
– Конечно, королевна.
Теперь Ингигерд было не до Торга, она поспешила домой писать письма. Хотя уже отправляла их трижды – постарался Ярослав, но лишний раз не помешает. Жаловаться не хотелось, но одна жалоба все же мелькнула: ей не с кем поговорить о своем доме!
Уже запечатывая письмо, Ингигерд вдруг вспомнила жену Рёнгвальда Сигрид, живущую в Альдейгьюборге. А та с кем разговаривает? Вообще-то в Альдейгьюборге немало людей из разных земель, но не станет же женщина вести беседы с дружинниками или купцами! Нет, иногда можно, но только иногда. Вот если бы неглупая Сигрид была рядом… ей было бы куда лучше.
Сразу мелькнула мысль: а почему бы и нет? Рёнгвальд далеко, вернется только вместе с Ярославом, почему бы Сигрид пока не пожить у нее в Новгороде? Эта придумка обрадовала, и второе письмо было написано уже для Сигрид.
На следующий день купец увез оба, а еще через две недели Ингигерд уже встречала родственницу, действительно на время перебравшуюся к ней в Новгород. Разговорам в первые дни и особенно вечера не было конца. Они вспоминали и вспоминали родные места, казалось, что там все лучше – и трава зеленей, и солнце ярче, и ветер крепче, но главное – люди! Они все говорили по-шведски, не приходилось прислушиваться или ломать голову над тем, что значит то или иное выражение.
Муж присылал Ингигерд письма, в которых сообщал о тяжелой победе над печенегами и Святополком, о том, что Киев теперь его, называл ласковыми именами, твердил, что любит… Но писал Ярослав на латыни, ведь по-шведски мог только разговаривать, а доверять другим свои чувства к жене не хотел. Сама Ингигерд теперь мучилась не только от скуки, она тяжело переносила первую беременность, постоянно мутило, нутро не принимало ничего из еды или питья, от этого портилось настроение и не хотелось уже ничего…
Поэтому беседы с Сигрид стали для нее отдушиной. Постепенно они вспомнили всех родственников и знакомых, поговорили обо всех примечательных местах Швеции и Норвегии, перемыли косточки всем красавицам обеих стран. Оставалась одна запретная тема – король Норвегии и его женитьба на Астрид.
И однажды Ингигерд не выдержала:
– Расскажи мне об Олаве…
Сигрид нахмурилась:
– К чему?
– Расскажи…
После яркого, теплого лета вдруг наступила дождливая сырая осень, ветер без устали тащил куда-то тяжелые от дождя тучи, время от времени проливая их на землю нудным дождем, швырял в окна и лица людей оборванные с деревьев листья, завывал в трубах. Сыро, серо, тоскливо… От былой красоты осенней природы не осталось и следа, люди с нетерпением ждали, когда же выпадет снег и укроет все вокруг белым покрывалом. Но снега все не было и не было. Осенняя распутица, казалось, не кончится никогда. От этого на душе становилось еще тоскливей.
А в покоях княгини тепло, сухо, слегка потрескивали поленья в печи, мурлыкала, примостившись на лавке, кошка. И совсем не хотелось прислушиваться к завываниям ветра на дворе и нудному стуку вновь начавшегося дождя.
Сигрид поддалась на уговоры Ингигерд и стала рассказывать о короле Норвегии. Лучше бы она этого все же не делала! В душе Ингигерд всколыхнулись все прежние чувства – горькая обида на судьбу, сначала поманившую ее свадьбой с Олавом, а потом так жестоко обманувшую. И снова казалось, что лучший мужчина на свете – Олав. Он самый сильный, самый смелый, самый доблестный! А уж какие висы сочиняет… Не всякому опытному скальду такое под силу.
Будь Сигрид чуть поумней, она поняла бы, что не стоит бередить душевную рану Ингигерд, особенно в отсутствие ее мужа. Но и сама супруга Рёнгвальда увлеклась. К ее рассказу примешалась тоска по родине, а от этого все связанное с королем Норвегии казалось еще прекрасней.
Они основательно перемыли косточки Астрид, лишившей Ингигерд такого достойного супруга. По словам Сигрид выходило, что именно сестра молодой княгини виновата в предательстве Олава. Ингигерд с радостью согласилась с таким утверждением. Легче всего обмануть того, кто хочет быть обманутым, молодой княгине очень хотелось верить, что это не Олав соблазнил Астрид, а та сама навязалась ее жениху. Конечно, а как же иначе?! Разве мог Олав отказаться от такой невесты, как Ингигерд? Сигрид со знанием дела даже утверждала, что здесь вообще примешана магия, небось негодная девчонка опоила бедного короля, чтобы тот забыл прекрасную Ингигерд хоть на время, и соблазнила его.
Такие разговоры велись из вечера в вечер, и немного погодя Ингигерд с нетерпением ждала посиделок, чтобы в очередной раз выслушать, как хорош несостоявшийся муж и как жаль, что такая любовь не завершилась свадьбой. Постепенно молодой княгине начало казаться, что она едва ли не с рождения любила Олава и будет любить всю жизнь. А то, что он женат, а она замужем, только добавляло горечи и крепости в это чувство.
У Ингигерд реже стали приступы тошноты, она постепенно свыклась со своим состоянием беременности, кроме того, теперь она знала о своей судьбе что-то такое, что позволяло чувствовать ее значительность. Ее удел – вечная любовь к Олаву при невозможности соединиться с ним! Это казалось так удивительно, даже возвышенно – жертвенность непонятно чем, непонятно во имя чего, душевные страдания и запретное чувство! Теперь у Ингигерд появился смысл жизни. Она будет прекрасной женой князю Ярославу, потому как вышла за него замуж, верной, хорошей матерью и хозяйкой, продолжая любить Олава Харальдссона, и эта любовь сделает ее еще сильнее.
Будь рядом с Ингигерд умная женщина, она осадила бы ненужный пыл молодой княгини, напомнила о князе Ярославе, его любви и недавней радости самой женщины. Но Сигрид таковой не была, а о том, что Ингигерд таяла в объятьях Ярослава, попросту не догадывалась. Норвежка сослужила плохую службу подруге своими рассказами о короле, между Ингигерд и мужем на много лет встал его призрак, мешая счастью.
А сама княгиня вдруг решила написать бывшему жениху письмо и в знак примирения отправить подарок. Последние отплывавшие в Норвегию купцы увезли запечатанный печатью новгородской княгини свиток и дорогую золотую безделку. При этом Ингигерд ничего не передала своей сестре, словно той и не существовало.
Немного позже Сигрид все же сообразила, что наделала, и принялась убеждать Ингигерд в том, что Олав хоть и хорош, но любит другую. Но теперь Ингигерд не верила уже Сигрид.
– Это ты твердишь, чтобы мне было не так больно! Не нужно меня жалеть, я сильная женщина и смогу справиться.
– Ингигерд, но ты не бросишь князя Ярослава? – Похоже, Сигрид основательно испугалась результатов своей болтовни.
– Нет, я буду настоящей княгиней и матерью его детей. Но любить буду всю жизнь только Олава!
– Хорошо хоть так, – вздохнула супруга Рёнгвальда.
Ярослав смог приехать только в конце сеченя, до того он всю зиму слал молодой жене ласковые послания, дорогие подарки и уверения в своей любви. Та отвечала, как, по ее мнению, должно отвечать доброй жене – сдержанно и строго.
Ко времени возвращения мужа княгиня была уже кругленькой, ее живот заметен даже под широкой одеждой. Но беременность не испортила красоты Ингигерд, на лице не появилось ни единого пятнышка, не выпал ни один волос, не выкрошились зубы. Мучения первых месяцев были забыты, и княгиня гордо носила будущий плод, уже зная, что это сын. Князя она встретила хотя и приветливо, но сдержанно.
Ярослав, летевший в Новгород на крыльях любви, от такой встречи даже растерялся:
– Что? Худо тебе?
– Нет.
– Обиделась? Забыла меня?
– Нет.
– Я не мог вернуться раньше. Если бы оставил Киев, то все надо начинать сначала. И тебя туда везти, пока дите не народилось, тоже опасно. Не сердись, я очень по тебе скучал.
Возможно, останься бы они наедине в ложнице, как в первые недели, все и изменилось, но повитуха настаивала, чтобы княгиня береглась, все же у нее первенец, а потому Ярослав смог только поговорить с Ингигерд вечером и отправился спать в одиночестве.
Князь не мог понять, что произошло, он все эти месяцы вспоминал их горячие объятья и ночные ласки, всем сердцем рвался в Новгород к молодой жене, а она, оказывается, нет?! С глаз долой, из сердца вон?
Ярослав лежал на ложе не раздеваясь, были забыты даже столь любимые книги, мысли крутились вокруг сдержанности жены. Вдруг его как огнем обожгло: а может, у нее другой появился?! Все же самого князя не было в Новгороде полгода, мало ли кто мог завладеть сердцем молодой женщины?
Весь следующий день он приглядывался к тому, как на окружающих смотрит Ингигерд, но ничего не заметил. Княгиня со всеми ровна и приветлива, себя держит строго и спокойно. Зато все заметил Коснятин, улучив минутку, он с усмешкой протянул Ярославу запечатанный свиток:
– Твоей княгине король Норвегии с моими купцами прислал.
– Кто?! – ошалел князь. – Кому?!
– Княгине Ирине ее бывший жених король Норвегии Олав Харальдссон. – С наслаждением наблюдая, как вытягивается лицо Ярослава и выступают из-за сжатых в гневе зубов скулы, боярин с усмешкой добавил: – Это его ответ на ее послание. Человек, видно, вежливый, не мог не ответить.
Ярослав смотрел в сторону, глаза прищурились. Немного помолчав, поинтересовался:
– Когда писала?
– А сразу после твоего отъезда передала с купцами. Я не стал ей ответ без тебя отдавать…
Князь только кивнул, схватил свиток и вышел вон. Коснятин с усмешкой смотрел вслед. Так-то, князь, ты думал, что весь мир теперь твой, а простая девка, пусть и королевских кровей, плюнула в душу, и утереться нечем. Ни к чему было перед ней ниже травы стлаться! Жена должна знать свое место, а то: «княгинюшка»… «свет ясный»… «ясонька моя»… Она тебе еще покажет ясоньку!
Дверь покоев распахнулась слишком резко, чтобы это было обычным появлением слуг, да слуги и не решались войти без зова или большой необходимости, знали, что княгиня не любит неожиданного появления кого бы то ни было.
На пороге стоял Ярослав. Он вошел, плотно прикрыл за собой дверь и бросил ей на ложе свиток:
– Это от твоего Олава!
И смотрел, смотрел на то, как она поступит. А в Ингигерд боролись два чувства, за последние дни она успела вспомнить и ласки, и любовь Ярослава, снова желать его, но и отказаться от Олава тоже не могла. Кроме того, в ней взыграло чувство противоречия.
Печать не была нарушена, князь не стал читать послание. Дрожащими руками Ингигерд развернула свиток, глаза быстро пробежали строчки. Она не знала, как пишет Олав, все же никогда не видела его писем, но сразу поняла, что выполнил писец, все было ровно и по-королевски витиевато. Даже виса, посвященная дружбе, оказалась слишком отстраненной, чтобы заподозрить горячую любовь автора. Олав сдержанно благодарил за присланный подарок и пожелания, в ответ желал счастья и сообщал, что тоже отправляет ей дар. Ни слова об Астрид и своей собственной семье.
Читая послание, Ингигерд даже на минуту забыла, что перед ней стоит, внимательно вглядываясь в лицо, муж. Когда подняла голову и встретилась с его цепким взглядом, в котором в тот момент уж чего-чего, а любви не было вовсе, вспыхнула и, протягивая свиток Ярославу, пробормотала:
– В нем нет ничего вольного…
Тот фыркнул:
– Я чужих писем не читаю!
– Но он мне не чужой!
– А кто? – Помолчал, видя ее смущение, потом поинтересовался: – И давно ты с ним… переписываешься?
И тут в Ингигерд снова взыграл строптивый норов:
– Я не служанка и не наложница! Я свободная женщина и могу писать письма тому, кому захочу, если он не враг тебе! Я верная жена, ты никогда не сможешь меня ни в чем упрекнуть! И во всех спорах буду стоять на твоей стороне. Но я вольна в своих поступках, если они тебе не во вред!
Говорилось все это больше для себя самой, чем для Ярослава, хотелось убедиться, что не потеряла свободу, став замужней.
А князь молча слушал, его лицо не выражало ничего. Это только распаляло Ингигерд, она сказала гораздо больше, чем хотела и даже думала. Какая свободная, если замужем? Но в одном молодая княгиня была права – она всегда будет на стороне мужа, даже если придется выступать против собственных соплеменников. К счастью, такого не понадобится.
Еще час назад Ярослав сомневался, стоит ли переезжать в Киев насовсем, его самого больше тянуло в вольный Новгород, даже раздумывал, не осесть ли здесь, а в Киеве посадить наместника, но теперь он точно знал, что в Новгороде, где есть связь с Норвегией, не останется ни на день!
– Даже свободная женщина обязана следовать за мужем. Поэтому ты поедешь за мной в Киев! Завтра же!
Он не стал выслушивать ее возражения или согласие, круто повернулся и вышел, оставив Ингигерд ужасаться тому, что произошло.
Когда за мужем закрылась тяжелая дверь, она застонала, сцепив зубы, швырнула письмо на пол, даже притопнула. И вдруг бросилась за ним следом, догнала сразу. Услышав сзади шаги, Ярослав остановился.
– Я не поеду в Киев! Мне скоро рожать, а там все чужие!
Остановись она на этой фразе, и князь пошел бы на попятный, действительно, переезжать так далеко женщине на сносях опасно, но Ингигерд умудрилась испортить все и здесь, видя, что взгляд Ярослава стал сочувствующим, добавила:
– И вообще решать, где жить, буду только я сама!
Лицо князя исказила гримаса презрения:
– Я верну тебя отцу как блудливую кошку!
– И навсегда потеряешь его поддержку! – парировала Ингигерд.
Вот теперь он ответил с насмешкой:
– Ты решила испугать меня этим? Не получится, Ингигерд, сейчас я достаточно силен. И ты поедешь в Киев! Я так хочу!
Глядя в бешеные глаза мужа, Ингигерд вдруг почувствовала, что все внутренности скрутила дикая боль. Невольно застонав, она схватилась за живот и присела. Начались схватки.
Конечно, никакого разговора больше не было, Ярослав позвал слуг, повитуху и метался по своим покоям, переживая, что своей резкостью вызвал такую боль у жены.
Роды были стремительными, младенец вполне здоров, сама княгиня тоже. Повитуха вышла из ложницы княгини, протягивая Ярославу туго спеленутый сверток:
– С сыном тебя, князь!
Тот принял сверток с дрожью в руках. Илья родился слишком давно, и самого Ярослава тогда не было в Новгороде, когда приехал, Анна также подала сына. Но прошло столько лет, уже взрослый Илья погиб, и теперь этот мальчик его наследник. Горячая волна любви и нежности к сморщенному красному личику захлестнула князя. А тот вдруг сладко чмокнул пухлыми губками и нахмурился, готовясь зареветь во все горло.
Повитуха забрала ребенка у Ярослава:
– Дите покормить надо!
Немного позже князь вошел к Ингигерд, та кормила малыша. Можно ли найти лучшую картину – молодая красивая женщина кормила ребенка! Она подняла блестящие глаза на мужа, широко улыбнулась, радуясь своему материнскому счастью.
Ярослав опустился на колени перед ложем, коснулся ее руки:
– Спасибо, Ингигерд.
Разве мог он после этого ее чем-то укорять, чего-то требовать? Князь вернулся в Киев один, оставив жену с маленьким сыном в Новгороде. Он до конца жизни будет делить свое время между двумя городами. Даже построив в Киеве многое, душой будет тянуться в вольный город на Ильмене. Туда же будет стремиться и княгиня Ирина – такое имя получила на своей новой родине Ингигерд.
Сына назвали Владимиром – хоть так князь примирился со своим отцом…
После битвы на Альте, когда Ярослав обратился за защитой к Богу и погибшим братьям, он, и без того твердо веровавший, очень много передумал. Гибель братьев, не пожелавших ввязываться в схватку за власть и принявших из-за этого мученическую смерть, с одной стороны, была князю укором, ведь сам он в эту схватку ввязался, пойдя против отцовской воли.
С другой стороны, будь он неправ, разве помог бы Господь в той битве? Не сделал ли его разящим мечом?
Одно Ярослав понимал точно – братья не должны лежать в земле где и как попало, их нужно похоронить с почестями.
Могилку Бориса долго искать не пришлось, ее помнили. Глядя на скромный безымянный холмик близь церкви святого Василия в Вышгороде, Ярослав от всей души обещал найти и Глеба и привезти туда же.
Это оказалось тяжелее, все розыски вокруг Смедыни ничего не дали, место, где бросили тело убитого князя, оставалось неизвестным. Вспоминая совсем еще юного брата, синеглазого, как отец, с его всегдашней ласковой улыбкой, Ярослав скрипел зубами:
– Спасти не смог и найти не могу!
Вернувшись в Киев, Ярослав услышал рассказ о том, что близь Смоленска в пустынном месте происходят чудеса. Там неподалеку от реки словно дух-кладовик, над местом часто огонь видят. Но жители не рисковали тот клад копать, потому как кроме огня еще и пение слышно, и звуки всякие…
Ярослава точно пламенем обожгло:
– Это Глебушко!
– Да нет там, князь, могилки-то, креста нет.
– Он!
Уже через день на Смедынь к чудесному месту отправились священники. То, что увидели там, кого-то поразило, а кого-то ужаснуло – пролежав пять лет без погребения, Глеб казался лишь уснувшим. Тело его не было тронуто не только тлением, но и дикими зверьми!
Останки Глеба с почестями привезли в Вышгород и похоронили рядом с братом. И почти сразу на могилах стали происходить чудеса. Мало того, старенькая церковь рядом с ними по недосмотру пономаря сгорела полностью, иконы и утварь удалось спасти, но и только.
Снова Ярослав ломал голову над тем, что это значит.
В тот вечер он по привычке долго сидел за книгой, читая о святых и происходящих у их мощей чудесах. И вдруг князя осенило: да ведь и Борис с Глебом также! Мало ли над их могилами всего уже произошло?! Если бы не ночь на дворе, бросился бы к митрополиту Иоанну со своими мыслями.
Ярослав не смог дождаться утра. Сознание, что братья святые, своей погибелью давшие урок остальным, а теперь заступники пред Господом, значило для него слишком много, чтобы спокойно спать.
Митрополит был страшно испуган появлением князя в неурочный час, но принял его. Не сразу понял, о чем ведет речь Ярослав, не сразу поверил в его слова, сомнения и страх перед чудом боролись с желанием прославить и святых той земли, где он служил Богу. А убеждения Ярослава были горячи, он так крепко верил в святость братьев, что смог бы уговорить не только Иоанна, но и всех византийских патриархов, вместе взятых. Митрополит зажегся этой мыслью и сам.
С трудом вытерпев до утра, во главе многочисленного крестного хода они отправились к могиле Бориса и Глеба. На месте сгоревшей церквушки стояла клеть, в которой Иоанн совершил всенощное бдение. Большинство верующих не расходились от места погребения, ожидая, что же будет. Но немало оказалось и просто любопытных.
Когда вскрыли саму могилу, оказалось, что останки так и лежали нетленными, мало того, на телах не было и следа от ран, нанесенных убийцами. Не было и смрадного трупного запаха, напротив, все, кажется, благоухало… Мощи выставили в гробах-раках, и сразу же с теми, кто с твердой верой подходил поклониться, начали происходить чудеса – кто-то прозревал, кто-то, как отрок Миронега, избавлялся от давней хромоты.
Были и у самого князя мысли попросить братьев избавить от своего недуга, все же тоже хром с детства. Но, поразмыслив, он решил, что не для того нашел их останки, чтобы клянчить что-то для себя, другое дело, когда просил защиты для Руси против печенегов. И не стал Ярослав ни о чем молить для себя самого, что Богом дастся, то и будет.
Честно говоря, и митрополит ждал, что князь придет с такой просьбой к братьям, поняв же, что не собирается, долго вглядывался в лицо нового правителя Киева. Перед ним стоял не просто ученный жизнью и бедами князь, а человек, что-то такое понявший для себя, что не всякому и дано. Иоанн хмыкнул, вот теперь у Руси был настоящий правитель, который не ввергнет ее в новую свару за власть и никому другому не позволит этого сделать!
– Что? – насторожился Ярослав.
– Мыслю, князь, надо новый храм над раками ставить, негоже в такой-то. И освятив, назвать сей день их именем.
Ярослав обрадовался этой мысли. Церковь начали возводить тут же.
Вороний ор у человека всегда связывается с непогодой или дурными вестями. Но на сей раз птицы просто не поделили что-то. Две большущие вороны наскакивали друг на дружку, стремясь толкнуть посильнее, а остальные немыслимо орали, подбадривая соперниц.
Сначала двум гридям было интересно наблюдать, они даже поспорили, которая победит, но скоро карканье надоело, и один из парней запустил в спорщиц комком сухой глины. Вся стая взмыла в небо, хлопая крыльями и продолжая орать.
И почти сразу заметили скачущего от города всадника. В Ракоме тихо, молодая княгиня уже неделю жила в большом тереме с сынишкой и несколькими слугами, шуметь некому. Видно, забеспокоились не только гриди, на крыльце показалась и служанка княгини:
– Что случилось?
– Не, пока ничего. Ворон вот расшугали, чтоб не орали на весь двор…
– А скачет кто?
– А я издали вижу? – огрызнулся гридь. Он недолюбливал эту девку, потому как не ответила на его призывы, а при попытке приласкать так двинула локтем в поддых, что едва очухался. Да еще пообещала княгине пожаловаться, а той под руку не попадайся, сама строга и от других того же требует. Сама пусть строжит, она княгиня, ей положено, а чего девок молодых да гридей радости лишать?
Но девка не стала дожидаться его объяснений, сама пошла навстречу к воротам. Всадник выдохнул одним словом:
– Князь едет!
– Ой! – Толстая коса метнулась, не поспевая за ее владелицей, бухнула закрывшаяся дверь.
Уже через минуту по двору носились слуги, а из кухни, стоявшей чуть поодаль, чтобы не подпалить сам терем, доносились звяканье посуды и умопомрачительные запахи. Правда, оказалось, что князь не у ворот, а пока только в Новгороде и в Ракоме будет лишь к вечеру, просто прислал сказать, что он приехал.
Вопреки ожиданиям княгиня не разозлилась на бестолкового гонца, напротив, было видно, что она очень рада появлению мужа. И то верно, кто же не будет рад, если князь то и дело весточки слал, да все с подарками. Княгиня Ирина осыпана всем, о чем только может мечтать женщина, Ярослав Владимирович ничего для своей красавицы не жалеет.
Ярослав действительно приехал только к вечеру. Стремительно, несмотря на хромоту, прошел в покои жены, подхватил на руки сына, обнял жену:
– Я за вами! В Киеве такое творится!..
Ему очень хотелось рассказать о чудесах, творившихся у раки с мощами братьев, об их помощи в битве на Альте, много о чем… О многом он писал Ингигерд, но всего не опишешь, да и как пересказать сухими словами письма благоговение, которое испытываешь, видя, что на твоих глазах свершаются чудеса?
В тот вечер она напрочь забыла о существовании Олава Харальдссона, был только Ярослав, счастливый и возбужденный, было простое женское счастье от здорового сынишки, присутствия мужа и возможности прижаться к его плечу, такому крепкому и надежному.
Ночью Ярослав прошептал на ухо:
– Я обещал завоевать для тебя Киев…
Ей хотелось ответить, что не Киев ждала, а его самого. Но почему-то не сказала. Но князь и не ждал, он просто наслаждался счастьем обладания красивой, любимой женой.
Утром Ярослав, лежа с закинутыми за голову руками и глядя в потолок, принялся рассказывать жене о том, что происходило в Киеве. Нет, не о битве на Альте, сначала он с восторгом говорил о чудесах, совершаемых подле раки с мощами братьев, и то, как идет строительство новой церкви в их честь. Постепенно речь зашла о строительстве вообще, об отношениях с Эймундом и Рёнгвальдом, которого князь очень хвалил за разумность и умение сначала думать, а потом размахивать мечом, об отношениях с оставшимися в живых князьями.
Ингигерд с первых же его слов почувствовала необычайное волнение. Князь если и не советовался с ней, то по крайней мере делился мыслями. Это был лучший подарок, ведь меха и золото дарят и простым наложницам, а вот доверие не всем. Одно дело быть любимой женщиной на ложе, и совсем другое – той, с которой советуются. Ингигерд была благодарна мужу за такое отношение. Она не все понимала в происходящем на Руси, тем более так далеко от Новгорода, но понимала озабоченность мужа.
– Мстислав из Тмутаракани прислал, просит и себе часть братнего наследства.
– Пока ты со Святополком бился, он тихо дома сидел, а теперь что-то получить хочет? – Ингигерд не смогла держать свои мысли. Ярослав внимательно посмотрел на голенькую советчицу, притянул ее к себе:
– А ты всегда за меня заступаться будешь?
– Всегда! – серьезно пообещала она.
И надо сказать, слово свое сдержала, какими бы ни были их последующие отношения с Ярославом, Ингигерд всегда выступала на его стороне, даже против своих собственных соотечественников.
– Ну, тогда мне нечего бояться! – рассмеялся князь, стаскивая с нее шелковое, подбитое куньим мехом одеяло, которым княгиня пыталась прикрыть наготу. – Иди ко мне.
Снова и снова Ингигерд таяла в его руках и под его губами. Ярослав умел так прикасаться к груди, так ласкать языком ее соски, что со стоном выгибалась дугой. А еще он умел сначала довести ее до безумия и только потом удовлетворять себя.
Наслышанная еще дома от кормилицы о мужчинах, которым только и надо удовлетворить собственное желание, а на женщину наплевать, Ингигерд дивилась. Постепенно она поняла, что на такое – сдерживать себя ради любимой – способен только очень любящий мужчина, и была очень благодарна мужу за его ласки.
Но это только утром, когда приходила в себя, а по ночам думать было некогда, да и вовсе не хотелось. Ей хорошо с Ярославом, не просто хорошо, а счастливо.
В этот приезд князь был весел, разговорчив, явно доволен жизнью. Он все же досказал ей, что ответил Мстиславу:
– Решил дать ему Муром. Там Глеб сидел. А что я могу предложить еще, не Новгород же! Суздальские земли тяжелы, там так и жди неприятностей, по своему княжению помню. В Пскове Судислав, Киев мой, я его тяжело добыл. Червенские земли под Болеславом, их еще вернуть надо. Остается Муром. Да и Мстислав князь степной, к его Тмутаракани не Ингерманландию же отдавать!
Ингигерд не успела возмутиться, как это он может говорить об отдаче кому-то ее Альдейгьюборга, вовремя заметила, как блестит лукавством княжий глаз, поняла, что дразнит, усмехнулась:
– Ингерманландию только вместе со мной!
И тут же увидела близко его сразу ставшие бешеными глаза:
– Тебя у меня заберут только после моей смерти!
Неизвестно, чем бы закончился начавшийся безобидно разговор, если бы к князю не прислали сказать, что епископ просил прийти. Иоаким никогда зря не беспокоил, если просит, значит, дело серьезное. Ингигерд тоже забеспокоилась:
– Что?
– Не знаю.
Разговор, который завел Иоаким, был не слишком приятным. Он порадовался за появление первых святых и строительство новой церкви, очень хорошо отзывался о митрополите, но Ярослав чувствовал, что не о том хочет вести речь старец. Наконец тот решился:
– Забери княгиню с собой в Киев, незачем ей с дитем в Новгороде оставаться.
– И сам так мыслю… Знаешь что?
– Да так…
– Скажи.
– Не неволь, князь. Если что, тебе дам знать. А княгиню с княжичем с собой возьми, жена должна с мужем всякую ночь спать.
– Да я потому оставил, что сам в поход ушел, а она тяжела была.
– Твоя мать с двумя младенцами за отцом ездила.
Ярослав хотел сказать, что это не уберегло княгиню от измен мужа, но промолчал. Разговор оставил неприятный осадок, уж лучше бы епископ сказал откровенно, что подозревал, потому как недоговоренное вызвало у Ярослава множество ненужных домыслов.
Почему святой отец говорил о княгине? Про нее что-то нехорошее знает? Князь вспомнил послание жены Олаву Харальдссону и его ответ. Решил срочно узнать у Коснятина, не было ли новых сообщений. Ему было тошно: любить женщину, ласкать ее ночами, а днем выспрашивать чужих людей – недостойно, но что делать?
В сердце змеей вползло недоверие, теперь любое слово, любой взгляд Ингигерд казался простым обманом. А сама княгиня не могла понять вдруг изменившегося отношения мужа, но гордость не позволяла ей спросить, в чем дело, открыто. Может, поговори они, все и разрешилось бы, тем более что епископ хотел сказать совсем не об Ингигерд, а о Коснятине. Но гордая княгиня обиделась, а Ярослав воспринял это как новое подтверждение ее нелюбви к себе.
Между супругами пробежала черная кошка. Но в Киев Ингигерд все же вместе с мужем поехала.
Киев не такой, как Новгород, он совсем иной. Новгород шведы не зря звали по-своему – Гардарики, там сильно влияние и Швеции, и Норвегии, и многих других народов. В Киеве тоже сильно, но народы иные.
Сам Днепр столь широк, что другого берега и не видно. Город на высокой горе, дома стояли вольно, здесь можно место не беречь, и только Торг на Почайне похож на новгородский. Но Ингигерд быстро успела убедиться, что похож, да не совсем. Наверное, схожи все торги мира, только в Новгороде он более обстоятельный, что ли. Киевский шумный, суматошный, даже бестолковый, в многоязычии купцов ухо с трудом вылавливает шведский говор, слышатся все больше другие – незнакомые, чудные. Зато здесь больше купцов из дальних стран, в нарядных халатах, тряпках, обмотанных вокруг голов, без конца кланявшихся и предлагавших такие, как они сами, диковинные товары.
Ингигерд не раз видела таких и дома в Упсале, все же туда тоже добирались самые разные торговцы. Но там странные люди наперечет, а в Киеве их много.
И киянки другие, они непохожи на строгих новгородок или суровых жительниц Норега или Упсалы, шумные, говорливые, ярко одетые, так и стреляющие глазками во все стороны. Мелькнула мысль, что такой соблазнить мужчину ничего не стоит и без дивной восточной красы, но Ингигерд такую мыслишку прогнала, все же князь не всякий мужчина, небось себя высоко ценит.
Кияне без малейшего стеснения первые недели открыто глазели на свою княгиню, еще и громко выражая свои мысли. На их счастье, мысли были хорошими, понравилась Ингигерд, хороша собой, горделива, ходит, точно лебедушка плывет, справная…
Услышав такие отзывы, Ингигерд не все поняла, но на всякий случай запомнила, чтобы потом поинтересоваться, что они значат. Только у кого можно было спросить? Подруг, тем более киевских, не было, пришлось узнавать у мужа. Тот посмеялся, объяснил с удовольствием, что хвалят, восхищаются, понравилась. Это она понимала и без перевода, а вот что такое «справная»?
Ярослав снова захохотал, вдруг с силой притянув ее к себе, но не привычно за плечи или пояс, а пониже спины, даже прихлопнув при этом:
– Это значит, что у тебя есть за что подержаться!
Ингигерд осталась в недоумении, ей казалось, что при таком количестве одежды, что надета на нее, вообще невозможно что-то разглядеть. И снова муж хохотал:
– Догадались! Ты у меня красавица, это любому и под шубой видно!
Пока князь был дома, пока они снова и снова по ночам предавались в ложнице любви, все казалось простым и ясным. Но беда в том, что князь не волен сиднем сидеть в тереме, его все время одолевают дела. Случалось, привлекал и княгиню, вернее, Ингигерд старалась сама, как могла, помогать мужу.
Такой случай представился довольно скоро.
Рёнгвальд пока оставался в Киеве. Но кроме его дружины маялась от безделья и дружина Эймунда и Рагнара. Его приятель Эймунд Акасон с честью вернулся на родину в Швецию, Ингигерд заранее написала отцу, что тот обязан вернуть Акасону его земли. Чем смогла убедить короля Олава Шётконунга его дочь, никто не знал, только Эймунду действительно было возвращено все.
А вот норвежцы Эймунд Хрингсон с Рагнаром к себе возвращаться не решались, хотя и они не отказались бы от заступничества молодой княгини. Вот эти-то и маялись в Киеве.
Ярослав, по Новгороду хорошо помня, к чему приводит безделье варягов, начал опасаться, как бы чего не вышло. Тем более платить наемникам ни за что прижимистый князь не собирался. Варяги, уже спустившие все, полученное от русского князя за предыдущие годы, начали ворчать. Некоторое время Эймунд пробовал намекать на необходимость заплатить еще. Ярослав не говорил ни да, ни нет. Не выдержала даже Ингигерд:
– Почему ты не прогонишь их просто так?
– В Норег им нельзя. Знаешь, куда они отправятся?
– Ну не к печенегам же!
– Нет, для этого есть Брячислав с его Полоцком. Племянник спит и видит, как бы забрать себе часть моих земель. Что тогда делать, воевать еще и с Эймундом?
И все же отказать Эймунду и его дружине пришлось. Ярослав, привыкший к постоянным угрозам Эймунда, на сей раз даже отмахнулся, надоело. И уехал в Вышгород, чтобы не слышать очередного «совета» норвежца заплатить, иначе хуже будет.
Князя не было в Киеве, поэтому Рёнгвальд пришел к Ингигерд:
– Норвежцы готовы к отплытию.
– Куда? Домой им нельзя. Не натворили бы чего в Киеве или Альдейгьюборге.
– Не думаю, но все может быть.
Если Новгород мог и сам дать отпор норвежской дружине, то Альдейгьюборг и Ингерманландия были перед ними беззащитны. Ингигерд и Рёнгвальд обменялись тревожными взглядами, потом княгиня резко поднялась:
– Пойдем!
– Куда?
– Скажи своим людям, чтобы спрятались в кустах на горе над пристанью, а к Эймунду отправь с сообщением, что я хочу с ним поговорить.
Рёнгвальд вздохнул:
– Это только оттянет события, Эймунд лишь согласится подождать возвращения князя.
Ингигерд внимательно посмотрела на Рёнгвальда и с нажимом добавила:
– Сигналом для твоих людей будет мой взмах платком.
Тот на миг замер, в его душе шла борьба, но потом кивнул:
– Пойдем.
Ингигерд шла к пристани и гадала, чем обернется для нее эта встреча. Если Рёнгвальд до конца будет на ее стороне, то можно захватить Эймунда, а уж там разговор будет другой. А вот если норвежец встанет на сторону своих… тогда Эймунд захватит саму Ингигерд! Но выхода она все равно не видела.
Эймунд не слишком верил княгине, ведь та всегда стоит на стороне мужа, но отказать ей в беседе не мог. Рагнар предложил пойти вместе.
– Я иду на встречу с княгиней, а не с вражеской дружиной!
– Но она не одна.
– Женщина, даже такая решительная, как дочь короля Олава Шётконунга, не должна запросто расхаживать по городу одна. Рядом с ней ее сородич Рёнгвальд.
Спустившись на пристань, Эймунд приветствовал Ингигерд и стоял, молча глядя на нее. Княгиня выдержала паузу, потом повела рукой в сторону холма:
– Присядем для разговора.
Не дожидаясь согласия или отказа варяга, она направилась к холму сама. Что оставалось делать Эймунду? Он хорошо помнил об остром язычке Ингигерд и понимал, что она вполне может выставить его посмешищем, скальды долго будут перемалывать косточки трусу Эймунду, побоявшемуся поговорить с женщиной в присутствии всего одного ее родственника. Пришлось идти за Ингигерд.
Рёнгвальд пытался понять только, как собирается Ингигерд не позволить своему собеседнику убежать обратно на драккар.
Отойдя подальше, чтобы до стоявшего готовым к отплытию драккара было уже далековато, а до кустов не очень, княгиня вроде беспомощно оглянулась. Вокруг только мокрая трава и глинистая земля, присесть некуда. Пришлось Эймунду расстилать свой плащ, но когда Ингигерд уселась, придавив край плаща, а с другой стороны также пристроился и Рёнгвальд, норвежец что-то заподозрил.
– Мне не нравится, что вы расстаетесь с конунгом так недобро. Я не хотела бы, чтобы между вами испортились отношения.
Это было чистейшей правдой. Ингигерд совсем не хотелось, чтобы Эймунд и его люди уплывали обиженными, но она понимала и Ярослава, дружина норвежцев ему больше не нужна, это не люди Рёнгвальда, которые охраняют не за плату, а просто по положению. Хорошо бы норвежцам самим понять все и убраться на родину подобру, но там их никто не ждет… Если бы Ярослав позволил ей написать Олаву Харальдссону и попросить за Эймунда и Рагнара! Но князь и слышать об этом не захочет.
На мгновение на Ингигерд накатило страстное желание отправиться на драккар Эймунда и скомандовать опустить весла в воду! Но только на мгновение, потому что в следующее она уже вспомнила о сыне Владимире, о своем долге перед Ярославом и… взмахнула платочком.
Если бы подозрительный Эймунд не сообразил вовремя осторожно расстегнуть плащ, то оставался бы в руках у выскочивших из леса людей Рёнгвальда. Но плащ валялся на земле, пряжка отлетела в сторону, а сам варяг со всех ног бросился к своему драккару, от которого уже мчался Рагнар со своими людьми. Норвежцев было заметно больше, чем людей Рёнгвальда, и теперь уже Ингигерд со своим спутником оказались в руках у варягов.
Рагнар скомандовал тащить их на корабль, опасаясь, что дальше могут прятаться и еще дружинники. Поняв это, Ингигерд усмехнулась:
– Зря боишься, Рагнар, я всего лишь женщина.
– Ты хитрая и лживая женщина! Эймунд, их надо убить!
– Нет!
В Ингигерд проснулся ее строптивый норов, она фыркнула, как кошка:
– Ты глуп, Рагнар, потому и никогда не станешь королем! Далеко ли ты сможешь уплыть, если убьешь нас? Тебе даже волоков не пройти.
Внимательно слушавшие княгиню варяги качали головами:
– И впрямь, Рагнар…
– Нас догонят и перебьют, как овец…
– К чему убивать княгиню?..
– Тогда ее надо увезти с собой!
И снова Ингигерд очень хотелось крикнуть:
– Да! В Упсалу! Или вообще к Олаву в Норег!
Но княгиня снова усмехнулась:
– Еще лучше! Куда ты собираешься нас везти?
– К князю Брячиславу в Полоцк! – ехидно прищурил глаза Рагнар.
Вот и выдал свои намерения, – обрадовалась Ингигерд.
– Я никогда не была у князя, но думаю, он не будет очень рад моему появлению в качестве пленницы, а заодно и вашему тоже.
Теперь воспротивился Эймунд:
– Я никогда не видел столь разумной женщины! Вы вольны уходить, я не хочу терять дружбу с княгиней.
Раздался одобрительный гул голосов дружинников, и впрямь такая женщина достойна королевского трона, но никак не плена и тем более убийства!
Глядя вслед возвращавшимся в Киев Ингигерд и Рёнгвальду, Эймунд вздохнул:
– Знаешь, кому я больше всего завидую сейчас?
– Конунгу Ярославу?
– Нет, норвежскому королю Олаву.
– Ему-то почему?
– Княгиня замужем за русским конунгом, но любит-то она норвежского короля!
– С чего ты взял? – усомнился Рагнар.
– Я привозил его письмо к Ингигерд и точно знаю, что это ответ на ее послание.
– Ух ты!..
С тех пор среди скандинавов пошла гулять история о том, что жена конунга Киева любит норвежского короля тайной любовью. Нельзя сказать, чтобы эта сказка не имела под собой основы. Эймунд был прав, он действительно передавал послание Ингигерд своему королю и возвращал такое от него. Но ведь никто не знал, что это был лишь вежливый обмен любезностями…
Хотя бывали минуты, когда Ингигерд очень хотелось вернуться на несколько лет назад и все же выйти замуж за короля Норвегии. Когда Ярослав бывал далеко или обходился с ней не слишком радушно, изнутри снова и снова вместе с тоской по родине всплывало поганенькое злорадство: а Олав все равно лучше!
Чем лучше – не знала сама. Ведь она никогда не видела Олава Толстого, не разговаривала с ним воочию, не знала о его душевных качествах. Кроме того, будь самым прекрасным человеком в мире, подарить такую любовь, какую дарил Ярослав, Олав не мог. Почему? Да просто потому, что не был влюблен сам! Да, он хотел жениться на дочери шведского короля, много слышал о ее красоте, уме и характере, но разница между мужчиной и молодой девушкой огромна. Это Ингигерд, наслушавшись рассказов Рёнгвальда о своем короле, влюбилась в него заочно, а потом еще напридумывала того, чего не только не было, но и не могло быть в помине. Обижаясь из-за чего-то на мужа, она непременно добавляла Олаву ту черту, которой в ту минуту ей не хватало в Ярославе. Постепенно в ее мечтах несостоявшийся жених стал самим совершенством.
Рёнгвальд, однажды услышавший такую его характеристику из уст Ингигерд, ахнул:
– Кто тебе сказал, что он таков?!
Та изумленно распахнула на норвежца глаза:
– Ты.
– Я?! Я никогда не уверял тебя, что Олав мягок и нежен! Напротив, он часто груб и резок, как все воины.
На мгновение Ингигерд замерла, но ей совсем не хотелось расставаться с придуманным образом далекого возлюбленного, потому женщина мотнула головой:
– Это с вами он резок и груб, вы того заслуживаете. А с любимой женщиной нежен и ласков!
Рёнгвальд, которому хотелось спросить, откуда она-то это знает, только пробормотал: «Это лучше спросить у твоей сестры…» – и постарался перевести разговор на другое.
Постепенно умный варяг понял, что Ингигерд придумала себе Олава, это серьезно мешает ей жить, ей и князю Ярославу, а потому постарался несколько развенчать образ героя в глазах княгини. Но безуспешно, чем больше норвежец убеждал, что король не столь прекрасен и душой, и телом, хотя, безусловно, хорош, тем больше сама Ингигерд уверовала в свою правоту. И ничего с этим поделать было невозможно. Она дословно запомнила рассказы Рёнгвальда со времен Упсалы, приумножила их, добавив собственных вымыслов, получила образ человека, которого не только не существовало, но и не могло быть, и была влюблена в этот придуманный образ, постоянно сравнивая с ним собственного мужа.
Конечно, сравнения с идеалом были не в пользу Ярослава, обладавшего недостатками живого человека, а потому все чаще сначала мысленно, а потом и вслух Ингигерд стала говорить об этом преимуществе. Ни в чем остальном Ингигерд обвинить было нельзя – прекрасная жена, прекрасная мать, прекрасная княгиня, разумная женщина, с которой советовались все, от бояр и купцов до дружинников и лекарей. Только вот влюблена в другого, далекого, неведомого, с которым и поспорить, и сравниться невозможно. На все вопросы ответ был один: а Олав лучше! Это стало бедой хромого князя, Ярослав скрипел зубами, но что он мог поделать?
Но Ингигерд еще не раз показала себя настоящей помощницей своего мужа. И снова не без помощи того же Эймунда и его дружины.
