Еще издали к лесовикам стали доноситься звуки лютой битвы. Поначалу это был приглушенный расстоянием гул, который то нарастал, то уменьшался. С каждым шагом он становился все явственней и громче, пока уже не начали различаться крики, топот, ржание коней, звон оружия.

Со слов дозорных Гордей сразу определил, куда вести свою лесную рать. Двигаясь во главе конников, он нетерпеливо вглядывался в зеленую глухомань: когда же наконец появятся остальные разведчики?.. Предупреждение не ввязываться в сечу, пока Федор или Василько не даст знать, поколебало намерение Гордея сразу атаковать врагов всеми своими ратниками. Погруженный в раздумье, он весь путь ехал молча. В последнее время атаман привык к победам над ордынскими чамбулами, сторожащими полон. Но к предстоящему сражению у Волока Ламского, где собрались многочисленные вражеские полчища, в душе он не был готов. Его тревожила мысль: сумеют ли тарусские и других земель крестьяне под его началом противостоять лихим и умелым ордынским всадникам?

Отъехав в сторону, Гордей остановил коня; испытующе, пристально всматривался в проходившее воинство. И чем дольше стоял он, глядя на эту плохо вооруженную, разношерстную рать, тем больше убеждался в справедливости предостережения Федора. Вряд ли лесовики помогут полкам князя Серпуховского, они будут тут же разгромлены, если их бросить против ордынской конницы. И потому атаман со все большим беспокойством и волнением ожидал вестей от Федора и других дозорных.

Оставшись один, Василько затаился под старой березой, к которой были привязаны лошади. В ста саженях отсюда гремела битва, а рядом, посвистывая, порхала стайка синичек, переносились с ветки на ветку длиннохвостые рыжие белки.

Вдруг, заглушив все звуки, донеслись дружный конский топот и грозный рев тысяч глоток: «Аллах! Урагх!»

В томительном ожидании прошло изрядно времени, а Федор и другие разведчики почему-то все не появлялись. У Василька от волнения дрожали руки, когда стал отвязывать лошадей.

«Неча ждать, поеду навстречу!» — решил он, усаживаясь в седло. Взяв в руки поводья остальных коней, хотел уже пришпорить своего… и в тот же миг соскочил на землю.

Из кустов орешника-лещины выполз Сенька. Раскрыв рот, парнишка судорожно хватал воздух. Василько бросился к нему. Сенька хотел привстать, но лишь повел затуманенными глазами и уронил голову. Тарусец подхватил его на руки и содрогнулся от жалости — в спине отрока торчала обломившаяся татарская стрела.

— Где это тебя, Сенечка?.. — прошептал Василько. Сенька глухо застонал, с трудом промолвил:

— Велел дядечка Федор, чтобы ты гнал к станице. Пущай Гордей ведет всех к дороге… Оттоль ударят на ордынцев… — И после паузы тихо добавил: — Теснят наших…

«А где Федор?» — хотел спросить Василько, но парнишка судорожно вздохнул и затих.

— Ох же Сенечка, Сенечка, бедолашный ты мой! — прошептал порубежник. Положив мертвого отрока поперек седла, уселся на коня и поскакал навстречу станице. Гнал жеребца во всю мочь. Еще издали заметил лесовиков, узнал Гордея, Митрошку, других, понесся к ним.

Любим Гон и старый Данило положили тело Сеньки на траву, все обнажили головы. Смолк людской говор, лесовики прощались с отважным парнишкой, любимцем станицы. По щекам кой у кого текли слезы. Копали мечами могилу, пригоршнями выбрасывали землю. Гордей, скрывая нетерпение, ждал. Василько передал ему предсмертные Сенькины слова, и он понимал, что сейчас решается судьба битвы. Пришло их время: ордынцы все в сече, неожиданный удар им в спину может многое изменить!..

Бросив горсть земли в могилу, Гордей воскликнул:

— Пришел наш час, молодцы! Пошли! Пошли!.. — И поскакал по лесу, следом конные станичники. Всадников было немного, всего несколько сотен, но воины бывалые, не в пример сиротам-крестьянам: дружинники погибшего князя Тарусского Константина, порубежники, дети боярские со своими людьми. За ними бежали пешие ополченцы с рогатинами, топорами, дубинами, захваченными у татар копьями и саблями. Одеты кто во что: зипуны и татарские панцири, кафтаны и тигиляи, колпаки и шлемы. Наконец добрались до московской дороги. У обочины леса Митрошка первым заметил лежащие ничком, окровавленные тела Федора и Клепы, вокруг громоздились трупы ордынцев в разбитых шлемах, с проломленными черепами.

На миг все замешкались. Лицо старого Данилы исказилось, соскочив с коня, он бросился к сыну. Марийка неистово вскрикнула, хотела тоже спрыгнуть, но только прокусила до крови губу и понеслась следом за Гордеем…

На противоположной стороне дороги располагался ордынский обоз и ясырь, охраняемый конными нукерами. С полсотни станичников, размахивая мечами и саблями, устремились к пленникам, остальные во главе с атаманом, развернувшись, поскакали к Волоку Ламскому.

В том месте, где дорога выходила в поле, всадники по знаку Гордея замедлили бег коней и выстроились для атаки. Отсюда хорошо было видно все. Ордынцы одолевали. Их победные крики порой заглушали звон оружия и конский топот. Долгополые халаты, бараньи тулупы, лисьи малахаи и круглые шлемы заполонили все поле. Среди них мелькали высокие шлемы русских воинов с красными флажками-еловцами, зипуны и тигиляи ополченцев. Русские рати отходили к Волоку Ламскому, но в центре еще развевались большое красно-белое знамя князя Серпуховского и темно-синий стяг Моложского князя. Здесь сражались их конные дружины. Однако на правом и левом крыле полки других удельных князей были оттеснены ко рву.

Гордей поднял над головой тяжелый меч, громко закричал: «Слава! Слава!..» — и, разгоняя коня, понесся по полю. Сотни глоток подхватили старинный боевой клич. Мечи и сабли сверкали в руках всадников. Выставив вперед себя рогатины и копья, потрясая топорами и дубинами, стреляя на ходу из луков, за ними ринулись пешие станичники.

Ордынцы не успели развернуться, чтобы встретить нового врага. Дрогнули, смешались. Над полем битвы, сея смятение, приводя татар в ужас, пронесся слух: «Пришел коназ Дмитрий Московский!..»

Станичники, стремясь поскорее соединиться с ратниками Серпуховского, яростно рвались вперед. К ним все примыкали и примыкали разрозненные группки конных и пеших воинов из разгромленных русских ратей, а на подмогу уже бежали, вооружившись чем придется, освобожденные из неволи горожане и крестьяне, которых держали в ордынском обозе.

Атаман и его ближние люди сражались в первых рядах. Саврасый жеребец Гордея, чувствуя сильную руку всадника, то взвивался на дыбы, то, изогнув шею, отпрыгивал в сторону. Одного за другим рубил Гордей несшихся навстречу ордынцев. Рядом, ловко орудуя саблей, дралась Марийка. Василько с конными воинами прикрывал их с флангов.

Натиск татар на княжеские дружины понемногу стал ослабевать. Это позволило русским военачальникам перестроить конные полки и снова бросить их в сечу. Ногайский тумен и Шуракальскую орду удалось расколоть на части. Нукеры в панике заметались по полю. Основная масса ордынской конницы, опрокинув поредевшую рать станичников, прорвалась к московской дороге и ринулась наутек.

Бек Хаджи попытался со своими телохранителями пробиться к обозу и увезти Настю, но, увлекаемый толпами бегущих нукеров, не смог выбраться из толпы обезумевших от паники людей.

Ордынцы потеряли только убитыми в битве под Волоком Ламским свыше шести тысяч человек.

Едва затих шум сечи, ратники вместе с бабами и подростками стали выносить с поля боя раненых воинов, хоронить убитых.

Раненный копьем в ногу Гордей сидел на конской попоне, расстеленной на земле, возле него толпились лесовики. Их осталось всего сотни три. Многие пали в битве, тяжелораненых отнесли в Волоцкую крепость и на посад. Погибли Любим Гон, Митрошка, тяжело ранило Василька — татарская стрела попала ему в грудь. Да и вообще, станичники не досчитались многих лесных молодцев.

Старый Данило тоже пострадал — вражеская сабля задела плечо, покалечила руку. А у Марийки ни царапины, хотя рубилась она рядом с мужем. Отец и дочь стояли у изголовья Федора. Данило, уставившись на мертвого сына, молчал, но лицо его потемнело от горя и боли. Марийка, тихо причитая, плакала.

Гордей взял руку жены в свою, сказал:

— Будет, Мария. За брата твоего великой кровью заплатили враги. Побиты ордынцы, теперь мы можем вольными по своей земле ходить!..

Со стороны Волока Ламского появилась группа всадников. Впереди в новом вместо расколотого золоченом шлеме с красным орлиным пером, в синем княжеском корзно скакал Владимир Серпуховский, следом князья Моложский, Палицкий, Тарусский, воеводы и бояре. Не доехав нескольких саженей, князь Владимир остановил коня, воскликнул:

— Так ты и есть тот воевода, что помог нам побить ордынцев? — Он приветливо смотрел на атамана своими еще не остывшими от боя, воспаленными глазами. Хотел спешиться, но почему-то раздумал, стал пристально, строгим взглядом всматриваться в лицо Гордея. Тронув коня, подъехал ближе, спросил:

— Кто такой?

Тот выдержал взгляд князя, спокойно ответил:

— Я и есть он самый — стремянный Ивана Василича… — И, помолчав, добавил: — А помог, княже, не тебе, а земле отчей! Не обессудь!..