Книга: Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19

Глава 18

— Здорово, лесовички! Чай, не признали? — крикнул незнакомец, шедший в окружении своей странной свиты. Приблизившись к ватажникам, горделиво выпрямился, оправил парчовый кафтан с петлями из желтого шелка и длинными кистями; кафтан был явно с чужого плеча, великоватой была и шапка, сползавшая ему на уши.
Лесовики, подозрительно уставившись на него, молчали.
— Да это ж Епишка! — первым узнал рябого его дружок Митька Корень.
— Верно! Вишь вырядился, как на свадьбу боярскую! Мы Епишке упокой, а он с прибытком явился. Видать, понапрасну час не терял. А ну, покажи кольца. Неужто золотые? — загомонили разбойники.
Пожалуй, все, кроме Гордея и Федора, обрадовались этой неожиданной встрече.
— Уж не чаяли повстречать тебя живого. Теперь до ста годов будешь здравствовать! — похлопывая рябого по плечу, приговаривал Митька Корень. Широко открыв губастый рот, от чего длинное лицо его казалось еще крупнее, он смотрел на своего удачливого приятеля с восхищением. — Мелеха и Базыку клятые ордынцы убили тогда в Серпухове, а я едва убег. А ты куды подевался?
На вопросы Епишка отвечал неохотно, больше сам расспрашивал. Узнав, что лесовики решили направиться в Верхне-Окские княжества, рассмеялся.
— Куды?! В Верховские княжества? Ха-ха-ха! А я-то, дурень, голову себе морочу, каким ветром Гордея с ватагой сюды занесло, когда вы на Рязанщину собирались. Ха-ха-ха!..
— Ты блажь свою кинь! — хватаясь за рукоятку меча, в сердцах выкрикнул атаман.
— А я ничего, — отступая от надвигающегося на него Гордея, пробурчал рябой.
— То-то и оно, всяк умен: кто сперва, кто опосля! — не преминул съехидничать Митрошка.
Епишка метнул на косоглазого недобрый взгляд, но на большее не решился — был он, как это водится обычно, наглым и трусливым; сплюнув, процедил:
— Я к тому, что через верховские земли ордынцев прошло тьма-тьмущая. И нынче их там не счесть. Уразумел, атаман?
Гордей сразу насторожился, спросил:
— Говоришь, много там татар?.. А не врешь ли? Выходит, оттуда они в Серпухов пригнали?
— Дюже мыслишь о себе, атаман… — почувствовав, что гроза миновала, развязно отвечал Епишка. — Дел у меня других нет, кроме как врать тебе. Коль сказал, значит, знаю. А на Рязанщине и Тарусчине их нет.
Гордей задумался, пытливо посмотрел на рябого, поинтересовался:
— И откуда это ты про все ведаешь? Случаем в поводырях у ордынцев не ходил?
Епишка побледнел, опустил на миг глаза, но тут же с вызовом бросил:
— А хоть бы так!
— Гляди, Епифан, мелешь ты чтой-то много, — недоверчиво покачал головой атаман; он был обескуражен и раздосадован вестью, что ордынцы находятся там, куда собралась идти ватага. Кивнув на незнакомцев, которые пришли с Епишкой, спросил: — Они-то откуда? Что за птицы?
— Птицы они, чай, такие же, как ты, Гордейко! — дерзко ответил Епишка и вдруг закричал: — Ты чего меня пытаешь? Не все одно тебе? Не хуже они дружка твоего острожника! Его давно прикончить надо было, а ты за собой водишь!
Гордей, махнув рукой, отвернулся от Епишки и направился к монахам и крестьянам, которые по-прежнему стояли посредине двора. Они с опаской поглядывали на лесовиков, но особый страх у монастырских вызывали рябой с его дружками. Каждое слово и движение Епишки приводило их в беспокойство. Но когда атаман потребовал у монахов накормить ватагу, они стали дружно клясться, что ордынцы все разграбили и ничего не оставили в монастыре. Больше всех усердствовал грузный, небольшого роста старик с отечным лицом. Тряся бороденкой, он призывал в свидетели всех святых, что говорит чистую правду…
— Ты-то кто будешь? — нахмурился атаман.
— Я?.. — монах так и застыл с открытым ртом. — Я?.. Я ключник монастырский, — ежась под его тяжелым взглядом, наконец выдавил он из себя.
— А! — едко усмехнулся Гордей. — Тогда понятно. Говоришь, ничего не осталось?
— Видит Бог, ничего, добрый человек, — замотал головой старый монах.
— Поглядим сами! Клепа, Ивашко, Рудак, со мной пойдете!
Оттолкнув монаха, стоявшего у них на пути, лесовики направились к монастырской трапезной. Едва они успели подняться на крыльцо, как к старому ключнику подскочил Епишка. Схватил его за ворот выцветшей черно-бурой рясы, рывком повалил на землю и стал трясти, исступленно выкрикивая:
— Брешешь, пес жадный! Показывай, где припас спрятал! Показывай, не то удавлю!..
Короткими толстыми пальцами ключник судорожно пытался разжать руки разбойника. Но тот был сильнее. Монах хрипел, задыхался, лицо его посинело…
Появившийся в дверях монастырской трапезной Гордей, завидев, что происходит, быстро подошел к рябому.
— Будет, Епишка! И впрямь удушишь его. Кто тогда тайник покажет? Не нашли мы ничего.
Но тот не унимался, перестав душить монаха, придумал ему новую муку — схватив за ноги, стал волочить по двору.
И тут из толпы неожиданно выскочила немолодая баба в зеленой линялой поневе и черном платке на голове. Подбежав к Епишке, содрала с него боярскую шапку и вцепилась в копну нечесаных волос.
— Аспид рябой! Мало тебе все?! Сколько люду извел, душегуб! Намедни поганых привел, а ныне Божьего праведника отца Евлампия погубить умыслил! — пронзительно выкрикивала женщина, пытаясь оттащить разбойника от монаха.
Епишка взвыл от боли, завопил:
— Ведьма!.. — Отпустил ключника и, словно одержимый, замотал головой. Но баба не отпускала, и рябой продолжал истошно вскрикивать: — Господи спаси! Помоги, Господи!..
Вид разъяренной женщины был и впрямь грозен. Платок сполз ей на плечи, обнажив длинные, с сединой черные волосы, глаза налились кровью.
Лесовики, вспомнив Митрошкины россказни о нечистой силе, водившейся в здешних краях, заволновались. Стали торопливо креститься и попятились к выходу со двора. Но швец, должно, забыл о леших и ведьмах, приплясывая, потешался над Епишкой…
— Вот как баба рябого щипет, чисто кречет наседку, аж перо летит! — подначивал он лесовика, с его плутоватого лица не сходила ехидная ухмылка.
Озадаченные ватажники остановились: Митрошка, которого они считали первым трусом, не боится?!.
И они тоже стали подзадоривать рябого…
Услыхав насмешки, разбойник выхватил из-за пояса нож. Стоявший в отдалении Федор метнулся к нему, но не успел. Вскрикнув, женщина упала навзничь на пожелтевшую траву, в руке у нее был зажат клок волос рябого. И тотчас на монастырском дворе наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то в лесу стучит по дереву дятел. Епишка, морщась от боли, осторожно пригладил распатланную голову. Затем склонился над убитой, рывком вытащил из тела нож и вытер его о ее зеленую линялую поневу.
Со спины к нему неслышно подошел атаман, схватил за ворот, повернул к себе.
— Зачем бабу сгубил? А?! — рявкнул он и, не ожидая ответа, наотмашь ударил рябого кулаком по лицу. Тот отлетел на добрую сажень и, не удержавшись на ногах, распластался на земле у монастырской ограды. Ватажники осуждающе зароптали, кто-то громко обругал атамана по-черному. На миг Гордей усомнился: верно ли учинил?.. На его строгом лице даже мелькнуло беспокойство, но ненадолго…
За эти дни он столько насмотрелся. Разор… Пепелища… Дети, пригвожденные стрелами… Растерзанные женщины… Обгоревшие тела стариков, запертых в собственных избах… И делалось все это без нужды и смысла. Так сытый волк режет стадо, чтобы натешить свою злобную натуру. Лесовики тоже убивали, сводили счеты с лихоимцами из великих людей и их тиунов, что без совести грабили крестьян, измывались над ними. Бывало, не раз губили купцов, что слишком яро держались за свое добро и пытались отбиться от ватаги оружием. Проливали кровь острожников, когда те нападали на них…
Но сейчас!.. Гордей никому не признался бы в этом: ему было жаль храброй бабы. Вспомнил, как рябой вытер кровь с ножа о старенькую, латаную одежду убитой, и его лицо снова вспыхнуло от гнева. Он больше не сомневался. Уверенным взглядом обвел ватагу. Одни опускали головы, другие, хмурясь, отворачивались, но большинство — он видел это — были на его стороне.
Епишка продолжал лежать у монастырской стены! К нему подошел Митька Корень, хотел помочь подняться, но рябой оттолкнул приятеля, встал сам. Из разбитого носа, пачкая жидкую темно-русую бороденку, текла кровь, капала на дорогой парчовый кафтан. Увидел лежащий неподалеку свой нож, схватил его и, бесновато вытаращив глаза, вдруг двинулся на атамана. Тот положил руку на меч и спокойно ждал. Но Епишка схитрил. Не дойдя несколько шагов до Гордея, высоко подпрыгнул и, нацелившись в глаз тому, резко взмахнул ножом. Атаман не успел бы увернуться, но, к счастью, дубинка Митрошки, который, как обычно, был рядом, на миг опередила руку рябого. Взвыв от боли, Епишка схватился за ушибленную кисть и отскочил в сторону.
И тут началось!..
Корень с дружками рябого набросились на Гордея. Атаман успел вырвать меч и не подпускал их, а Митрошка растерялся, неуклюже махая дубинкой, жался к нему.
Федор первым оказался рядом. Выхватив у швеца дубинку, раскрутил ее над головой, разъяренным медведем навалился на приятелей Епишки. Те попятились, но один не успел увернуться — удар пришелся ему по плечу, хрустнули кости, и он с воплем повалился на землю. Теперь в драку ввязались остальные. Замелькали мечи, ножи, топоры, ослопы. Сторонников атамана было больше. Клепа, схватившись врукопашную с Епишкой, у которого была зашиблена рука, быстро подмял его и связал. Другие сподвижники рябого бросили оружие.
Двор был почти пуст: большинство монахов и крестьян сбежало. Остались только слепой гусляр с мальчиком-поводырем, несколько монастырских старцев да ключник, что, тяжело дыша, продолжал сидеть возле убитой бабы.
По знаку атамана лесовики подвели к нему Епишку, руки его были заломлены назад и туго связаны веревкой. С перекошенным от боли в руке лицом стоял он перед Гордеем, злой и непримиримый, ненавидяще сверлил его колючими глазами.
— Что сычом глядишь? Аль напугать хочешь? — презрительно усмехнулся вожак.
Тот не выдержал, сплюнув, опустил голову.
— Бил дед жабу, стращая бабу! — подал голос Митрошка, но никто из лесовиков не улыбнулся — с настороженностью ждали решения атамана.
Гордей отвернулся от рябого, подошел к его соратникам. Их было шестеро: Корень, Рудак, еще трое молодых парней из разбойной станицы и узкоплечий, заросший рыжеватой щетиной незнакомец средних лет.
— Что с отступниками делать станем, молодцы? — громко спросил атаман.
Лесовики в нерешительности молчали.
— С рябым водиться, что в крапиву садиться! — выкрикнул Митрошка.
— Бодливую корову из стада вон… — пробормотал угрюмый Клепа.
— Гнать их в шею! — выкрикнул Ивашко-кашевар и, заложив пальцы в щербатый рот, пронзительно свистнул.
— Верно! — согласился Гордей. — Порешить их вроде негоже. Пущай идут, коль ватага им не по нутру… Развяжи-ка их, молодцы!
Едва их освободили от пут, Епишка и незнакомец быстро пересекли монастырский двор и скрылись за оградой. Даже не оглянулись на своего раненого дружка, который стонал и умолял их не бросать его. Покинул монастырь и Митька Корень. Остальные в один голос стали просить Гордея не изгонять их из ватаги.
Лесовики уже остыли, послышалось примирительное:
— Пущай остаются!
— Где гнев, Гордей, там и милость.
— Лошадь на четырех ногах и та оступается.
Атаман не возражал:
— Будь по-вашему!..
Затем повернулся к монастырскому ключнику, который все еще сидел на земле, и строго спросил:
— Ну, что, отче, есть ли припас в обители?
— Есть, добрый человек, есть, — в страхе глядя на ватажников, прошамкал беззубым ртом тот.
— Эх ты шкура!.. — выругался Гордей. — Чего ж брехать было? А?!. — И добавил с укоризной: — Баба честная из-за тебя згибла, раздор учинил.
Опираясь дрожащими руками о землю, монах стал на четвереньки, с трудом выпрямился. Торопливо перекрестившись, забормотал:
— Упокой, Господи, душу ее…
— Иди! — раздраженно оборвал его атаман и громко, чтобы слышали все, произнес: — Вера без дел мертва есть!
Ключник оторопело взглянул на него, съежился и поплелся к монастырской трапезной. Ватажники гурьбой двинулись следом.
— Дяденька атаман! — послышался детский голос, когда они поравнялись со слепым гусляром и его поводырем. Гордей остановился.
— Чего тебе?
— Эх, дяденька! Зачем же ты рябого отпустил? Он ведь давеча нехристей навел в обитель. Сколько они люду поубивали — страсть!..
Тонкий голосок мальчика захлебывался от волнения; а он по-взрослому, осуждающе, хмурясь, смотрел на вожака лесовиков.
Гордей не понял, переспросил:
— Когда навел? Какого люду?.. Эй, ключник, стой! — окликнул он монаха. — Сказывай, что учинилось!
Ключник, опасливо жмуря красные, набрякшие веки, стал отнекиваться, ссылался на то, что оконце его кельи выходит не во двор. Атаман нахмурился, нетерпеливо махнул рукой. Лишь тогда, перемежая слова вздохами, тот рассказал, что произошло…
Прежде чем захватить Серпухов, степняки ворвались вo Владычный и Высоцкий монастыри и, ограбив их, двинулись на город. Людей там почти не осталось — большинство горожан, которых успели предупредить серпуховские порубежники, укрылись в лесу. Ордынцы спешили к Москве. На другой день, оставляя после себя пепелища и трупы, вражеские тумены ушли на север.
Утром следующего дня беглецы уже знали об этом. Ночи стояли холодные, часто непогодилось, болели дети, кончалась прихваченная с собой впопыхах скудная еда. Понадеявшись на то, что ордынцы не вернутся, люди решили направиться в монастыри. Но, на беду, среди них оказались предатели. По наущению Епишки, который во время набега затесался между горожанами, несколько негодяев ночью выбрались из обители и привели под ее стены рыскавший в окрестностях Серпухова вражеский отряд. Вломившись в монастырь, ордынцы учинили резню. Пощадили только несколько десятков молодых серпуховчан — ясырь, который предназначался для продажи, да монахов, что попрятались в кельях.
Вечером ордынцы убрались из монастыря. Епишка с дружками ушли следом. С того времени их больше никто не видел. И вот теперь они вдруг появились снова…
— Что же вы, отцы святые, сразу об этом не поведали? — гневно спросил Гордей и уже тише промолвил: — Теперь понятно, отчего вы все так спужались.
— Кто ж его ведал, по душе ли тебе такое придется? Кто ж его знал? — опуская под его тяжелым взглядом глаза, разводили монахи руками.
Толпой вывалили за монастырскую ограду, но воров давно уже и след простыл.
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19