Глава 6
Версия о сатанистах
г. Москва. Управление ФСБ
«…В распоряжение судебно-медицинского эксперта было предоставлено 24 образца костей, относящихся к трем (минимально возможное количество) скелетам.
Скелет № 1: фрагменты лопатки, ключицы, 2-й и 4-й реберных костей, фрагменты бедренной кости, надколенник, фрагмент пяточной кости.
Скелет № 2: ладьевидная кость запястья, пястные кости (фрагменты), височная и затылочная кости (фрагменты).
Скелет № 3: малоберцовая кость, шейные позвонки, фрагмент нижней челюсти…»
Евсеев не стал читать все подряд, выбирая взглядом основные моменты.
«…Рост. Скелет № 1 — 115–120 см. Скелет № 2 — 97-100 см. Скелет № 3 — 103–110 см…»
Мелкий шрифт, тошнотворные описания… Он сразу заглянул в выводы:
«Исследование костных останков показывает, что они принадлежали подростку мужского пола 11 лет и двум подросткам женского пола в возрасте от 7 до 9 лет. Все останки носят явные следы насильственной смерти…»
Евсеев отложил заключение и многозначительно посмотрел на «тоннельщиков».
— Вот такие имеются факты.
Он подошел к окну, приоткрыл раму, прошелся по кабинету и остановился напротив Лешего. Леший медленно, тяжело поднялся с места.
— Юрий Петрович, мы же говорили с вами об этом. Это не дети. Туда, где мы эти кости взяли, туда ни один подросток не забредет. Даже взрослый человек… На полпути кончится. Ерунду он написал, этот ваш эксперт. Он ведь даже не представляет…
— Я помню наш разговор, Алексей Иванович, — сказал Евсеев. — Эксперт ничего не обязан представлять. Он работает с материалом, который вы ему предоставили. Исследует, анализирует. Делает выводы. Всё.
— Дети… Чушь какая. — Леший фыркнул. — Раз так, надо направить постановление на дополнительную экспертизу, пусть сидит себе и анализирует дальше, умный такой…
— Я говорил об этом на сегодняшнем совещании. Экспертизы будут. Но уже по другим костям, которые остались в захоронении. Шуцкий заявил, что лаборатория критически перегружена и что эту экспертизу он провел вне очереди по настоянию Огольцова. А если ему еще вкинут «массовку», то она уже пойдет обычным чередом, без вариантов. Это четыре месяца как минимум. Так что ни о какой дополнительной экспертизе речи быть не может.
— А чего Огольцов туда влез? — буркнул Леший. — Что ему надо?
Евсеева даже слегка перекосило. Он покраснел и сжал губы — наверное, чтобы не выругаться. А Евсеев никогда не ругался, даже голоса не повышал, не говоря уже об остальном. Пожалуй, во всем ФСБ он был такой один.
— Непонятно, да? — проговорил он необычайно сухо. — Хорошо. Я объясню.
Он принялся мерить кабинет широкими злыми шагами.
— В подземных коммуникациях обнаружено массовое детское захоронение. По крайней мере эти три скелета принадлежали детям.
Леший открыл было рот, но Евсеев посмотрел на него так, что рот сразу захлопнулся.
— Мы будем отталкиваться именно от этого. Не загадочным карликам, не экзотическим бамбуковым медведям. Детям, — повторил Евсеев. — Они были убиты, а затем сожжены. У подножия какого-то идиотского идола с пентаграммой на лбу. Это даже не теракт. Бессмысленное, жестокое глумление над человеческой жизнью. Именно что бессмысленное. И не только Огольцов, замечу, проявил интерес. И генерал Толочко, и сам начальник ФСБ. Он, кстати, уже посетил с докладом премьера, сегодня о деле сатанистов-детоубийц узнает президент.
— Дело сатанистов, значит. Детоубийц, — проговорил Леший. — Окрестили, значит… Значит, Огольцову вы ничего про карликов не сказали.
Евсеев шумно выдохнул.
— Вот что, Синцов. Хватит с нас этих карликов. В частной беседе все это выглядит любопытно и интригующе. На совещании у начальника, когда речь идет о массовом убийстве, это…
Он поморщился и воткнул кулак в стол.
— Я говорил о карликах, когда шли поиски Бруно и Коптоева. И на меня смотрели, как на полного идиота. Больше поднимать эту тему я не намерен.
— Почему? — Леший упрямо выпятил челюсть. — Моя правда была. И Бруно, и Амир. Все так и вышло, как я говорил. А Огольцов с Гуциевым своим…
— Версия о сатанистах, приносящих в жертву детей, должна быть проверена, — перебил его Евсеев. — И точка. Сроки минимальные. Работы много.
— А мы тут при чем, товарищ майор? — подал голос Рудин. — Какая у нас может быть работа? Мы следователи, что ли? Эксперты? Рейдим себе потихоньку, вот и все… Ведь так, ребята?
Он посмотрел на остальных «тоннельщиков».
— Так. Поясняю, — У Евсеева покраснели даже брови, но он еще сдерживался. — Преступление совершено под землей. На большой глубине. В «минусе», как вы выражаетесь. Это ваша территория, территория «Тоннеля». И ваша ответственность. Ни один следователь, ни один эксперт туда не попадет даже при самом большом желании. Да и нет нужды им туда спускаться, раз существует ваше подразделение…
— Помню, ага, у капитана Рыженко было большое желание, — вставил Полосников. — А в результате чуть не случилась большая нужда.
«Тоннельщики» дружно заржали.
Евсеев с каменным (нет, скорее из раскаленной магмы) лицом дождался, когда они отсмеются. Через минуту в кабинете воцарилась мертвая тишина, даже стул не скрипнул. Четко и ровно, как на плацу, Евсеев отчеканил:
— К работе приступить немедленно. Это приказ. Вещественные доказательства, протокол осмотра места преступления. Картографирование, фото и видеосъемка. Отработка всех диггеров, проявлявших хоть малейшую активность последние два года. Отработка «знающих» и завязавших с диггерством. Дополнительный забор костей для повторных экспертиз. Усиленное патрулирование на вверенном вам участке. Каждое утро в 10–00, начиная с завтрашнего, докладывать о результатах. Приступайте.
«Тоннельщики», все как один, посмотрели на Лешего. Тот переступил с ноги на ногу, глянул в окно, на потолок, избегая встречаться взглядом с Евсеевым. Наконец проговорил:
— А как же Хранилище?
— Параллельно, — быстро ответил Евсеев. — За счет изыскания внутренних резервов. Как работают все в этом здании, майор Синцов. Еще вопросы?
* * *
Через десять минут в дежурной части у «тоннельщиков» состоялась утренняя летучка. Выступление Лешего было кратким.
— Сегодня рейдим по плану с полным боекомплектом, никаких изменений. Второй горизонт, участки со второго по восьмой. Звенья укомплектованы по списку, кроме меня и Пыльченко. Мы дежурим на четвертом горизонте. Это всё.
Загремело железо, зашаркали, застучали по полу тяжелые кованые ботинки. «Тоннельщики» вздохнули с облегчением. Зарембо сунул в подсумок сверток с бутербродами и сказал:
— И правильно. Мы ж не следаки, в конце концов. Выдумал тоже Евсеев… Нас не учили протоколы писать и с пакетиками по инстанциям бегать…
Леший — ковбойская поза, ноги на столе — повернул к нему голову.
— Твое, боец Зарембо, дело десятое. Надо будет — малоберцовую кость в зубы, и помчишься, куда скажут. Ты понял?.. Не слышу, а?
— Понял, — отозвался Зарембо.
— И всех остальных касается. Приказываю вам я, а не Евсеев. Нравится, не нравится — меня это не е…т. Выполняйте, и все.
Он сбросил ноги со стола, встал, потянулся.
— Пыльченко, берешь запасной рюкзак, вон, у Заржецкого в шкафчике. Будем кости туда складывать, мать их за ногу… Пусть Шуцкий ковыряется, раз такой умный. В ближайшие полгода безработица ему не грозит, это уж точно.
* * *
Московские подземелья
— А если этажами считать, сколько это выйдет?
— Что выйдет?
— Минус двести. Двести метров — сколько этажей вниз?
— Откуда я знаю, — сказал Леший. — Смотря какие этажи. Если брать «сталинки», то где-то шестьдесят. А если «хрущевки», то и все восемьдесят!
Пыльченко замолчал. Позади остались «Провал» и «Крысиный Грот», дыхалка сбилась. Только спустя несколько минут он проговорил:
— В Москве ни одного такого дома… Высоко.
— Глубоко, — поправил Леший. — Без лифта, без ступенек. Пешочком.
До самой «Чертовой пещеры» они не проронили больше ни слова. Сегодня в «минусе», что называется, непогодило. Из стен сочилась обильная рыжая влага, как если бы кто-то выдавливал ее снаружи, процеживая через бетонный фильтр кубометры влажной почвы. И воздух тяжелее обычного. Когда ходили с Рудиным, было не так. Здесь, на огромной глубине, тоже бывает разная погода, как это ни странно. Снег не идет, и солнышко не светит, но температура меняется в каких-то пределах. И влажность. Хрен поймешь, почему это происходит. Изолированная система, казалось бы… Иногда даже открываются «ветреные коридоры», но это бывает очень редко. Наверное, когда обрушиваются большие подземные гроты.
Леший думал о Евсееве, об этой идиотской ситуации, которая возникла на пустом, собственно, месте. И все из-за пары каких-то бумажек… О Пуле тоже думал. Все-таки больше — о Пуле. Разноцветные огоньки, как же. Подземные виллы, танцующие подземные жители… Эльфы и русалки…
Он никогда не возьмет Пулю с собой, вот что он думал. Хотя бы потому, что ей не надо все это видеть и знать. Все, что здесь на самом деле. Иначе у девушки случится, как это теперь называется… культурный шок. Она, бедная, не чувствовала никогда этой липкой черной духоты, которая высасывает тебя через поры. Не видела, как тонет, «отсекается» в глубоком минусе луч фонаря, будто идешь не через пустоту, а через что-то вещественное, как распыленная сажа. Восемьдесят этажей вниз, перевернутый небоскреб. Она ведь даже не представляет, как выглядят фильтры регенератора, которые он меняет после каждой «закидки». Кусок дерьма покажется рядом с ними гигиеническим средством… Ей это не понравится. А ему, Лешему — за счастье. Это часть его. Невидимая часть. Возможно, с ним что-то не так. У него душа, наверное, такая. Темная, вонючая. Душная душа. И другой у него в наличии нет. Ну, а раз так, то лучше ей об этом ничего не знать. Так он думал.
На подходе к северной ветке, где были обнаружены кости, послышался знакомый стук. Тах-тах-тах. Отчетливый. Мертвый. Механический.
— Не боись, Пыльченко. Это «веселый барабанщик» стучит. Он тут на постоянке устроился, видно.
Пыльченко кивнул. Про «барабанщика» он уже слышал.
— На компрессор похоже, — сказал он. — У нас дома под окнами сейчас подъездную дорогу расширяют… С утра до вечера тарахтит.
— Ага, — сказал Леший.
Кому здесь, на глубине двести метров, понадобилось расширять дорогу, обсуждать они не стали.
Северная ветка. Отметка два-триста. Два-пятьсот. Пыльченко сфотографировал изукрашенные резьбой сваи, Леший кое-как раскорячился и подсвечивал ему сразу тремя фонарями, чтобы было меньше теней. И босые следы отщелкали таким же макаром — в прошлый раз фотки вышли нечеткие. Черный идол с пентаграммой стоял на прежнем месте, постамент из черепов и костяной шалашик все так же светились перед ним нечистой гнилостной белизной. Леший понимал, что для обычного человека, человека с поверхности, зрелище как бы жуткое. Глубоко под землей, в вечной тьме — бац: кости, черепа, деревянная кукла стоит, скалится… Вон, даже у Пыльченко фонарь слегка подрагивает в руке.
— В общем, делаем так, — скомандовал он. — Кости кладешь вниз, черепушки наверх. Каждую черепушку оборачиваешь в ветошь. Ветошь взял?
— Взял, — сказал Пыльченко.
— Иначе из них каша будет, пока доберемся. Шуцкий повесится, блядь.
Тот дернулся от неожиданности, но поймал. Правда, взглянув на него, едва тут же не выронил.
— Дети, блядь! Если это дети, то я — проходческий комбайн!.. Приступай, Пыльченко, чего встал? Хотя нет, погоди. Давай сначала зафиксируем, как оно все было.
Они сфотографировали идола и кости. Пыльченко молча упаковал в рюкзак все, как было сказано.
— Ничего, прорвемся. Следаки сюда ни ногой, эксперты сюда ни ногой… Не их территория, видишь ли, — ворчал Леший, у которого на отметке два-пятьсот вдруг резко упало настроение. — Ну, и прекрасно. Будете в таком разе до второго пришествия расследовать. Аналитики хреновы…
Он подхватил рюкзак, помог Пыльченко забросить его за плечи.
— Все им ясно, видишь ли. Раз не ваша территория, то откуда вам знать, чьи тут кости могут быть?..
— Есть такой научный принцип, товарищ майор… Бритва Оккама называется, — проговорил Пыльченко, отдуваясь.
— А что это такое?
— Самое простое объяснение считается самым верным. Это если грубо… Это я насчет вашей гипотезы, товарищ майор. Про каких-то подземных карликов.
Леший остановился.
— Так. Ну? И дальше?
— Я думаю, что майор Евсеев прав. Хотя я не следователь, не эксперт… Но простая логика подсказывает, что сперва необходимо отработать самую очевидную версию. Убийства детей — это понятно. Сейчас маньяков и педофилов развелось до хрена. В газетах каждую неделю пишут, да по телеку показывают. Вот эту линию проверять и надо в первую очередь. А потом уже переключаться на каких-то мифических существ, которых, считай, никто и не видел…
Замолчав на миг, он вежливо добавил:
— Ну, кроме вас, конечно…
Леший даже постучал пальцем по таблетке переговорного устройства, словно оно могло как-то исказить слова его напарника. Потом повернулся и молча пошагал к выходу.
— Я понимаю… товарищ майор. Я и сам много чего в «минусе» насмотрелся, — бубнил сзади Пыльченко, с трудом поспевая за ним. — Я в Питер ездил, на Васильевский остров… Там трасса есть, «Пузыри» ее прозвали… Там когда-то, еще в 90-е, несколько трупов нашли, там маньяк какой-то орудовал, что ли. Я туда один спускался, ночью… И видел. Точно видел, вот как вас сейчас… Фигура, из снега вылепленная. Девушка. Грубо так, будто наспех… даже следы пальцев видны на лице. Но, как бы сказать… Пропорции, все такое. Мастерски сделано… Она стояла посреди коллектора. Там трубу прорвало, вода всюду, и она прямо в воде. Только вместо рук у нее две ветки торчали. Как у снежной бабы. А на голове…
— Ведро, — предположил Леший.
— Нет. Волосы. Будто парик нахлобучили… Тоже наспех, криво. Я испугался здорово. Встал, фонарь держу перед собой. Холодом тянет. И вижу, как с нее снег отваливается комьями… Это в сентябре было, товарищ майор. Плюс двадцать. Никакого снега и в помине не было.
— И что? — Леший приподнял маску регенератора, сплюнул. — Полоснул ее, суку, бритвой своей… Оккама. И пошел дальше. Всех делов.
— Мне не до этого было тогда, товарищ майор…
Пыльченко продолжал плестись сзади, говорил с трудом. Леший немного сбавил шаг.
— Я потом на часы глянул. Двадцать минут стоял, как прибитый к месту. Она на куски разваливалась. Таяла. Потом в какой-то момент ахнулась в воду. Брызги… И все. Я подошел и ничего не увидел — ни парика, ни веток этих. Там неглубоко было совсем. И течение слабое. Ничего не нашел…
— И ладно. Зачем ты мне это рассказываешь, Пыльченко? — Леший оглянулся на него с раздражением. — Ну, подшутили над тобой питерцы, слепили какую-то дуру из парафина, ветки воткнули… Думаешь, ты один такой умный? Думаешь, я бы на твоем месте не догадался?
— О чем? — не понял Пыльченко. — А-а… Нет. Никто надо мной не шутил. И парафин в воде не растворяется… Да и как бы ее туда затащили? Чтобы в «Пузырь» попасть, надо четыреста метров по-пластунски… И люка всего два — на входе и на выходе… Нет. Это ничего не объясняет.
— А что объясняет? — не выдержал, рявкнул Леший.
— Ничего. Это была галлюцинация, товарищ майор, — проговорил Пыльченко как-то испуганно даже. — Очень четкая… «Непрозрачная», как говорят наркоманы. Типичный случай отравления бутаном. Мне потом рассказали, что под Васильевским много газовых ловушек, они очень мелкие… Ну, непромышленные как бы. И часто сами по себе открываются, лопаются как бы. Там все это…
— Иди ты нах… Пыльченко, — сказал ему Леший равнодушно. Он уже устал злиться. — Я понял тебя. Только я ни к кому со своими карликами не лез. Мне до жопы, есть они или нет. Лучше бы не было. И заткнись. Хватит об этом.
Они молча дошли до выхода из северной ветки. Стук «веселого барабанщика» стал громче. Со стороны «Чертовой пещеры» пробивалось тусклое зеленовато-серое зарево, которое можно увидеть, только если выключить все фонари и минуты три пялиться в темноту. Но Леший видел его и так. Хотя и не знал — что это такое и какое воздействие оказывает на человеческий организм.
— Гнилое это место, Пыльченко. Уходить надо, драпать, пока сам не того…
Он осветил напарника. Тот зажмурился от яркого света, остановился.
— Это я не про «минус», сам понимаешь.
Пыльченко молчал. Он понял. Леший отвернулся и потопал дальше.
— Пошли, пошли, боец. Не отставай. Это у них галлюцинации, а не у нас. Типичный случай, понимаешь!..
В тишине отчетливо щелкнул зажим маски. Леший сплюнул.
— От гнили всякой и галлюцинации.
* * *
Квартиры Москвы
Почтальон не всегда звонит дважды, как в названии фильма. И трижды звонит, и четырежды. Сколько потребуется. Полные сдобные почтальонши в наброшенных на плечи курточках — словно выбежали на минутку из дома. Бегут, звонят, звонят. И почему они такие полные, раз им так много приходится бегать? Лица не то чтобы непривлекательные… Неуловимые. Заказное письмо из банка, телеграмма о смерти, повестка, повторное извещение на бандероль — лицо ничего не подскажет. Сперва распишитесь. Вот здесь. Всего доброго. У нее еще восемь адресов.
— Кто там, Миша?
Михаил Семенович Поликарпов, бывший хитроумный директор «Металлопторга», чемпион Госснаба по преферансу, стоял в прихожей, с озабоченным видом изучая некую серую бумаженцию. Держал он ее в руках так, будто ему вручили ее вместе с подзатыльником.
— Миша-а? — донеслось опять из гостиной. — Оглох, что ли?
— А-а!.. Ну да!.. — отозвался наконец Михаил Семенович, не отрывая застывшего взгляда от листка. — М-м… это… Почтальон приходил!
Жизнерадостный смех и аплодисменты аудитории. Инна Сергеевна смотрела в гостиной вечернее ток-шоу.
— От Зуевых телеграмма, что ль?
Михаил Семенович не ответил. Даже не услышал, кажется. Тихо, по-следопытски, перекатываясь с пятки на носок, он прошел по коридору и остановился у комнаты сына. Деликатно постучал.
— Дима. Дим. Открой, слышь.
Дверь приоткрылась. Там показалось молодое румяное лицо с несколько наигранной и так не идущей ему диггер-готской мрачностью в глазах.
— Не тарахти, погоди, — пробасило лицо в телефон, который держал у уха. — Ну, чего тебе?
— Тут повестка… Из эфэсбэ. Это тебе… — Михаил Семенович протянул сыну серую бумаженцию. И шепотом: — Ты мне можешь объяснить, что это такое?
— Какая еще эфэс…
Дима взял повестку. Прочел. Рука с телефоном опустилась. В трубке продолжал трещать чей-то беззаботный голос: «…и сидит в этой вентиляхе, зубы скалит… Я ему, ты чё, уёбок? А он мне… Ты слышишь, Рыба?.. Алё?..».
— Что там у вас такое, мальчики? — возникла, откуда ни возьмись, Инна Сергеевна в чем-то ярком, как гладиолусовая клумба. — Я тут как раз собиралась поставить…
Она осеклась, посмотрела на Михаила Семеновича, потом на сына.
— Что это за бумажка?
Симпатичные почтальонши попадаются редко. И вот какая странная зависимость: чем фешенебельней и дороже район, в котором ты проживаешь, тем они старше, хуже одеты и нередко выглядят даже как-то маргинально. Как будто государство специально подсовывает эти кадры богатым москвичам, чтоб тем было на кого излить невостребованные излишки щедрости. К примеру, в знаменитом поселке нефтепромышленников, что на Можайке, «заказуху» разносит тетка в древних нитяных чулках и всепогодной рабочей фуфайке с подпалинами.
Но хоть и с подпалинами, а — забегали, забегали… Даром, что Вампирыча нет дома, все равно бегают… Один охранник звонит другому, тот ищет хозяина, а вместо хозяина находит его жену. А может, не жену, а экономку. А может… Может, это вовсе дикторша с телевидения.
— Дак… Подписаться. Чирк — и досвиданьица, чё бегать-то? — ворчала, не понимала почтальонша. Топталась неловко в ослепительном малиново-золотом холле, хмурилась под ноги. — Ишь, настроили, друг друга найти в этом дворце не могут…
— Сейчас подойдет хозяин, без него нельзя. Подождите минутку, — холодно отрезала дикторша.
Она вышагивала на страусиных своих ногах туда-сюда, прижимая к уху серебристую «нокию». Ждала, когда ответят. Дождалась.
— Ну? Андрей, где Игорь Игнатьевич?.. А сразу сказать нельзя было? — Поморщилась. — Тогда ищите Марка Соломоновича, это по его части.
Хлопнула своим телефоном и исчезла. Почтальонша хотела было плюнуть (хлопнуть ей было нечем) и тоже исчезнуть. Но тут появился Марк Соломонович. Почему-то сразу стало ясно, что это именно Марк Соломонович.
— Хм… А я ничего подписывать не стану, — твердо сказал Марк Соломонович, изучив повестку.
— Не полагается, — так же твердо ответила почтальонша.
— Ничего страшного. Вот вам пятьдесят рублей, уважаемая… — Он открыл бумажник и протянул деньги вместе с повесткой. — Вы никого не застали дома. Договорились?
Она честно предупредила:
— Дак… Завтра ведь опятича приду. Это ж надобно вручить. Права не имею.
Марк Соломонович отсчитал еще несколько банкнот.
— Приходите через неделю. Там поговорим.
Поплевав на пальцы, она пересчитала деньги. Спросила с сомнением:
— Через неделю?
Многоопытный Марк Соломонович достал еще одну — всего одну, но очень красивую банкноту. Он поднял ее и подержал некоторое время в руке, как футбольный судья держит желтую карточку перед провинившимся игроком. Затем вручил почтальонше.
— Через неделю, — повторил он.
За тридевять земель от этого праздника жизни, в противоположной точке мироздания находится Измайловское кладбище и огибающая его улица 3-я Прядильная. Вот уж здесь, казалось бы, повестки с вызовом на Лубянку точно должны разносить старухи в черных балахонах с косой-литовкой на плече. Так нет. Дзынь-дзынь-дзынь. А там — совсем юная пышка в бейсболке с лихо загнутым козырьком.
— Вот. Распишитесь, — деловито, без всяких «здрасьте».
Бланк доставки. Ручка в специальном газыре на бейсболке. Выдернула из-за уха, протянула, смотрит куда-то мимо.
— А что там такое? — печально проговорил молодой человек с длинной немытой челкой.
Он пригнулся, близоруко прищурился, пытаясь рассмотреть листок у нее в руке.
— Не знаю. Сперва распишитесь.
— Это из Тайваня? Я там заказал на «е-бэй» одну…
— Чего? Мозги мне только… не это самое, понял? — Пышка сразу перешла на ты. — Расписывайся давай, или с участковым приду!
— Значит, точно не из Тайваня, — окончательно загрустил молодой человек и взял ручку…
…Почтальонов много, а следователь — один, по фамилии Косухин. Не толстый, не худой, не злой и не добрый. Обычный. И звать его Иван Сергеевичем. Костюм, сорочка, галстук. Кабинет три на четыре с половиной. Там сейчас ремонт, поэтому потолок сверкает антарктической белизной, а на стенах грязные потеки и свисают остатки обоев. И еще мирно пахнет краской, а у входа стоят мирные-мирные пластиковые ведра со шпатлевкой, и на них написано что-то жизнеутверждающе-восклицательное. Только по-польски. Ничего такого, кафкианского. Но почему-то наводит на мысли.
— …Значит, вы признаете, что проникали в охраняемые подземные коммуникации на территории Москвы?
— Нет. То есть… (Пауза.) Нет, в общем.
— У меня есть копия официального предостережения, сделанного вам и вашим родителям майором ФСБ Синцовым. Взгляните. «Неформальное сообщество, именующее себя диггер-готами… Неоднократное нарушение…»
— Ну и что? Я после того ничего и не делал.
— Вы входили в сообщество диггер-готов? (Пауза.) Молодой человек, не заставляйте тянуть вас за язык… (Пауза.) Вот вы учитесь в престижном учебном заведении… МАРХИ. Архитектурный. Прекрасно. И наверняка хотите продолжить свою учебу… (Пауза.) На самом деле проверить это очень легко. Есть специализированные Интернет-форумы… Ваш ник наверняка — Рыба. Возможно, с какими-нибудь цифрами, обозначающими год рождения или номер группы в институте. Здесь на пятнадцать минут работы. Хотите, посмотрим прямо сейчас? (Пауза.) Также есть заведение «Козерог», где о вас наверняка слышали и знают… И кто-то наверняка расскажет. Только это будет другая песня. Не ваша… Что?
— Да. Входил.
— Громче, пожалуйста. Наша беседа записывается на диктофон.
— Входил!
— Вы проводили на территории подземных коммуникаций какие-либо обряды, ритуальные действия?
— Проводы зимы.
— ???
— Шутка.
— Повторяю. Вы проводили…
— Нет. (Пауза.) — Да не проводили мы там ничего, товарищ следователь! Что за ерунда!
— А вот Гордейчик Антон Васильевич… по прозвищу «Айва», если не ошибаюсь… Да. Гордейчик показал, что вы посвящали Полину Герасимову, вашу однокурсницу, в диггер-готы. И проводили соответствующий обряд инициации. Это как понимать?
— Никакой это не обряд. Постояли, выпили вина. Поболтали. Разошлись. Вот и весь обряд.
— Использовалась ли вами во время обряда человеческая или иная кровь или ее заменители?
— Я же говорю, это не обряд…
— Отвечайте на вопрос.
— Нет, не использовалась.
— Вот показания Гордейчика: «В идеале это должна быть „Бычья кровь“. Вино такое болгарское. Ну, чтобы на настоящую кровь было похоже. Символ как бы. Ну а так брали что попало, чтобы только красное. „Кровянкой“ называли. В тот раз портвейн какой-то был, кажется…»
— Ну и что?
— Вы согласны с показаниями Гордейчика?
— Да. Но ведь это же не настоящая…
— Вот копия заявления вашей матери Поликарповой И. С. Здесь говорится, что в ночь на 23 июня вы, как она считает, спускались в подземные коммуникации и вернулись домой в три часа утра. Вы были в крови. В этот раз кровь была настоящая?
(Пауза.)
— Да.
— Откуда она взялась?
— Поранился. Случайно. Это была моя кровь.
— Вернемся к посвящению Герасимовой в диггер-готы. Где это происходило?
— В Пионерском сквере. Во дворах рядом с Зубовской площадью. Там фонтан есть, и что-то вроде подвала. Насосная…
— Никаких происшествий не было?
— Нет.
— Вы не находили там каких-либо необычных предметов, оружия? Чего-либо иного?
(Пауза.)
— Нет…
— Теперь взгляните на эти фото. Ничего здесь не узнаете?
— Нет. Впервые вижу… Идол какой-то. Пентаграмма… Это что? Черепа? Кости, что ли?
— Да, это кости. И черепа.
— Впервые вижу, клянусь вам… (Пауза.) Послушайте, вы мне можете толком…
— Сидите на месте, молодой человек. Слушайте внимательно. «…Мой сын, Поликарпов Д.М., студент первого курса МАРХИ, связался с бандой, именующей себя „Исчадия ада“. Они спускаются под землю, где у них есть какие-то помещения и подземные ходы и даже что-то вроде святилища, где они, видимо, приносят какие-то жертвы…» Это показания Инны Сергеевны Поликарповой, вашей матери. Вопрос: кого вы приносили в жертву?
— Да никого не приносили! Мало ли что она там наплела! Да я… Я все это уже объяснял вашему Синцову! Сколько можно!
И уже знаешь наверняка, что этот запах краски надолго врежется в память, и вид содранных обоев, и эта надпись на польском… Вот только неизвестно, где ты будешь все это вспоминать. Дома. Оглушенный, вывернутый наизнанку. Ожидающий нового звонка в дверь. Или — в КПЗ, в сыром подвале, где последний ремонт делали еще при Берии… В какой-то момент беседы, когда Иван Сергеевич на миг прервется, чтобы опорожнить свою пепельницу в урну, вдруг попадется на глаза бланк со зловещей шапкой «Федеральная Служба Безопасности РФ» и надписанным в углу обращением: «Ректору МАРХИ Швидковскому Д. О.… от такого-то числа…» И сразу представится взмывшая в небо белой звездочкой баллистическая ракета, призванная обрушиться на твое будущее. Диплом с отличием… Бум! Стажировка в мастерских Левинсона… Бум, бум! Выстраданная, выпестованная (когда-нибудь, в том самом светлом будущем), обмытая за дружеской чашей собственная Архитектурная Студия Поликарпова, сокращенно АСП, лучшая студия Москвы… Бум! Бум! Бум!.. Хрясь!!!.. И этот чудовищный хоровод — сцепленные руки, оскаленные лица (попался, дурачок!), противоестественная связь, спаявшая вместе Айву и обычнейшего Иван Сергеича, маму и майора Синцова — одно огненное кольцо, которое с бешеной силой раскручивается вокруг тебя. Гудит, воет кольцо, трещат, шевелятся от жара волосы на голове! Не уйдешь! А вот давай сыграем в признатушки! Чистосердечные признатушки давай!..
Вот бли-ин… Вот спасибо, думаешь. Спасибо, мама. Спасибо, старый друг Айва. Низкий поклон и вам, майор Синцов, добрый дядя Леший. За профилактическую беседу, за человеческое участие… Огромное диггерское вам!
* * *
УФСБ Москвы
— …Нами доставлена очередная порция образцов из тупика северной ветки. 26 фрагментов и целых костей. Отсняты отпечатки на почве на отметке два-двести. Отработан адрес на улице Народного Ополчения, 13. Бывший диггер Чаггурия И. М., кличка «Вано», по указанному адресу отсутствует. Опрошены соседи, они ничего не знают… Вот, собственно, и все на сегодня.
Леший закрыл блокнот и спрятал в нагрудный карман. Рядом стоит его непосредственный начальник майор Евсеев. А напротив, за столом, сидит, скрестив руки на груди, полковник Огольцов, бывший начальник секретариата, а теперь замначальника Управления.
— Значит, работаете в полную силу, рук не покладая?! — в голосе чувствуется угроза.
Молчит Евсеев, и Леший молчит. Огольцов берет, открывает папку с грифом «Сов. Секретно», достает листок бумаги, исписанной неровным почерком, со значением читает:
— …Мой сын, Поликарпов Д.М., студент первого курса МАРХИ, связался с сектой, именующей себя «Исчадия ада»… — Многозначительный взгляд на подчиненных. — Они с друзьями, такими же молодыми людьми, спускаются под землю, где специально подготовлены какие-то помещения и подземные ходы, и даже что-то вроде святилища, где сектанты, видимо, приносят какие-то жертвы…
Полковник возвращает листок обратно в папку.
— Вот что вам давным-давно сообщила свидетельница Поликарпова! Вот когда надо было работать! А вы проверили и отписались: «не подтвердилось»! А оно еще как подтвердилось — мешками детские кости таскаете! Знаете, как это называется? Должностная халатность! Знаете, что за нее бывает? Военный суд, вот что!
— Извините, товарищ полковник, но массовых пропаж детей в Москве не наблюдалось, — осторожно возразил Евсеев. — Если и имели место случаи, то единичные…
— Следствие разберется! — Огольцов махнул рукой. — А почему вы топчетесь на месте? Прошло пять дней, рабочая неделя. Наверх доставлены кучка костей и десяток фотоснимков. Это и есть вся ваша работа? Все старания?
Евсеев прокашлялся.
— Сбор данных сопряжен с трудностями объективного порядка, товарищ полковник, — сказал он. — Глубина, время, физические нагрузки.
— А адреса, они разве тоже на глубине? — усмехнулся Огольцов. — Отработаны три адреса, ни по одному из которых не найдены свидетели…
Леший едва заметно пожал плечами.
— Товарищ полковник, диггеры — это особый тип людей… — проговорил Евсеев, покусывая нижнюю губу. — Семьей не обзаводятся, ведут полулегальное существование. Отсюда и неустроенный быт, и привычка к быстрой перемене обстановки, к миграции. Они не сидят подолгу на одном месте. Неудивительно поэтому, что Синцов…
— Не разыгрывайте из себя адвоката, майор! — отмахнулся от него замнач. — Я ведь не с него, не с Синцова спрашивать буду — с вас спрошу! Так что не надо!
«И в самом деле, — думал Леший, — чего лезешь? Сиди и не высовывайся, товарищ майор. Если бы с самого начала не высовывался, так ничего и не было бы»…
— А насчет того, что семьями диггеры не обзаводятся… Может, оно и так. Зато в семьях заводятся диггеры! Как клопы, как, простите, всякие вредные паразиты! В обычных благополучных семьях! Папа, мама — приличные, а сыночек — диггер и сатанист! Вот так! — Огольцов разошелся, молнии из-под бровей мечет. — И никакой такой привычки к миграции у них нет! Домашние детки! Отличники! Дом — пивная — институт! А ночью — шабаши устраивают на охраняемой территории! «Исчадия ада»! Может, это они детей в жертву приносят?!
Леший переступил с ноги на ногу. Неужели полковник и в самом деле думает, что эти дурные недоноски…
— В общем, так, майор! — Огольцов хлопнул ладонью по столу, испепелил Лешего взглядом, повернулся опять к Евсееву. — С завтрашнего дня Синцов и его «Тоннель» занимаются своими обычными обязанностями. Помощи от вас никакой, но она нам, к счастью, больше не нужна. Дело я передал Косухину, он активно работает, уже есть признательные показания. На том и покончим. И наведите, пожалуйста, порядок в этой вашей… Особый тип людей, видите ли! Свободны!
Леший и Евсеев вышли из кабинета.
— Что происходит? — спросил Леший, едва за ними захлопнулась дверь.
— Огольцов поднял документы по Поликарпову и его знакомым, — сказал Евсеев. — Заявление матери, результаты твоего обхода. Адреса, фамилии. Отдал в следствие, проинструктировал, Косухин возбудил уголовное дело. Уже два дня идет следствие. Недоросли твои колются потихоньку, как я понимаю…
Евсеев посмотрел на него.
— Кто колется? — у Лешего внезапно сел голос.
— Не знаю. Огольцов ходит довольный. Считает, что банда сатанистов практически раскрыта. Скандал оборачивается триумфом. Зайди ко мне, покажу кое-что…
В своем кабинете Евсеев выдвинул ящик стола, достал номер «Московского комсомольца», бросил Лешему.
— Вот, полюбуйся…
Леший взял газету, пробежал глазами.
«Обнаружено сатанистское капище в московской канализации… Более полусотни детских трупов от 7 до 13 лет… Молодые люди из обеспеченных семей называли себя диггер-готами, соединяя мракобесную идеологию готов с романтикой путешествий по подземному (читай загробному) миру Мосводоканала и Метростроя… Детей заманивали под предлогом торжественного посвящения в члены таинственного клана… В одной из самых глубоких пещер находился жертвенник, где детям предлагали выпить красного вина… после чего их убивали ударом заточки или обычного топора, а трупы сжигали… В настоящее время задержаны двое членов банды, ведется поиск остальных…»
— Это он Рыбу имеет в виду?.. Поликарпова?… С этой его, блядь, сумасшедшей мамашей?! — Леший выронил газету на пол. — Кого еще взяли? Герасимова там есть? Полина Герасимова?
— Кто такая Герасимова? — поднял голову Евсеев.
Леший повернулся, пошел к двери, гремя тяжелыми ботинками. Остановился.
— Но это же бред! Дикий бред!
Он обернулся, посмотрел на Евсеева округлившимися глазами. Редкое зрелище: Леший с округлившимися глазами.
— Конечно, бред, — легко согласился Евсеев. — Дело развалится. Там все белыми нитками… Да оно уже разваливается. Никакие это не сатанисты, обычные олухи. Хотя там, кажется, какие-то боевые ножи начали всплывать, обрезы… Но это совсем другое. Я пытался Огольцову это объяснить. Он только рассвирепел. Что ж, ему же хуже.
— Ему?.. Ты чего, старик… Ему, Огольцову? Нах этого Огольцова! А — мне? Мне не хуже? А ей?!
— Да успокойся, — поморщился Евсеев. — Ты о ком вообще говоришь?
— Бумагу мне дай!! Ручку!! — заорал Леший. — Нах!.. Увольняюсь нах… отсюда!! Заебало! Рапорта, блядь! Доклады, отчеты, блядь! Протоколы, блядь!!! Вот сам их и строчи, хуярь на здоровье! Раз тебе так нравится!!
* * *
Голос у Пули такой спокойный, будто рецепт пельменей диктует:
— Они подрались прямо на лекции, в аудитории. Рыба ему все лицо разбил, голову разбил… Сотрясение, швы накладывали. Айва упал, а он продолжал его ногами… До самой кафедры допинал. Никто не мог удержать. Преподшу толкнул, та тоже обо что-то хряснулась… Милицию вызывали. Ну вот. Рыбу исключат, это точно. Но это ерунда по сравнению… А Айва в больнице. Вампирыч неизвестно где. В деревне своей прячется, наверное. Я тоже из дома ушла… Ты слышишь?
— Да, я здесь, — сказал Леший в трубку. — Я здесь ни при чем, малыш. Поверь мне.
— Ты здесь при при чем, — повторила трубка. — Я знаю. Это работа, я понимаю.
— Работа тут ни при чем. Я буквально только что узнал…
— Ладно тебе, Леший. — Она рассмеялась, кажется. — Вот, точно: Леший ты. Это больше всего подходит. А то я — Лёша, Лёш, фа-фа-фа… через силу, запинаюсь каждый раз. Всегда хотелось тебя Лешим назвать.
— Называй, как хочешь, — разрешил он. — Нам надо встретиться, малыш. Очень надо с тобой поговорить. Объяснить. Ну, и просто… Соскучился…
Она долго молчала.
— Ты ведь помнишь, что я в тире тебе говорила? — послышался наконец голос в трубке. — Про мужика этого, потного. С колечком на лбу. Про предательство.
— Да помню я все! Ты послушай просто…
— Я думаю, нам не надо встречаться, Леший. Даже уверена. Искать меня тоже не надо. Я до последнего держала эту «симку» в телефоне, потому что знала, что ты позвонишь. Потом я ее просто выброшу. Послушай… Не перебивай только. Ты в самом деле все это спецом устроил, чтобы, ну, как это… внедриться в банду? Водил меня всюду, спал со мной? Да?
У Лешего челюсть упала. И кони белые перед глазами.
— Ты рехнулась, что ли? Какое внедриться? Куда? Зачем? Да какая вы банда?!.. Ну, сама послушай, что ты несешь!
Молчание.
— Нет, ну это я набивался к тебе, что ли?! — орал Леший. — Внедрялся! Внедрялся!.. Как я внедрялся? Сама же на лестницу выбежала! Сама хотела!
— Хотела… Я ошиблась, Леший.
— Так какого…
Она плакала. Рыдала.
— А потом еще раз ошиблась!.. Когда ты мишени менял… Я могла пристрелить тебя!.. Как того, с колечком. Ты пистолет свой оставил там…Ты ведь инструкции… терпеть не можешь! Дура я! Надо было воспользоваться!
— Точно. Дура, — сказал Леший. — Там патронов не было… Ты же всю обойму расстреляла.
Ту-ту-ту-ту! Разговор окончен.
* * *
Ту-ту-ту-ту. Абонент недоступен.
* * *
— Это даже оригинально! — объявила Лидия Станиславовна вместо приветствия. Но посторонилась, в квартиру впустила. Закрыла за ним дверь, встала напротив, посмотрела с бретерским таким любопытством: экий вы, сударь!.. В зубах у нее дымилась сигарета, заправленная в коричневый мундштук.
— Вы помните меня, конечно, — сказал Леший.
Наклон головы: помню.
— Я знаю, Пули, то есть Полины, нет дома… Это, в общем, правильно.
Наклон: еще бы.
— Это недоразумение. Все это скоро закончится.
Лидия Станиславовна достала мундштук, спросила:
— Когда?
— Не знаю.
Мундштук вернулся на место.
— Мы с вами взрослые люди, Лидия Станиславовна. Я пытался, но у меня ничего не получилось. Попробуйте вы ей объяснить…
Вежливое внимание.
— Что я тут ни при чем, вот и все.
— Работа такая, — подсказала Лидия Станиславовна.
— Она звонила вам сейчас? Где она?
Полное недоумение.
— Зря вы так.
Она все такая же полная и невзрачная, полная противоположность (каламбур!) своей дочери. И тапочки ее, кажется, стали даже еще более стоптанными. Но все-таки сейчас Леший уловил в ней что-то, похороненное глубоко-глубоко. Бывшая девчонка с протуберанцами, со спокойной уверенностью, поселившейся, наверное, класса с пятого, что все будет так, как она задумала. Все в конечном итоге получилось как раз наоборот, но уверенность эта, давно отпетая и похороненная, превратившаяся в глупый миф, все равно живет в глубине, в кавернах и пустотах… как эти его злосчастные карлики.
— Вы все-таки объясните ей, пожалуйста, — еще раз попросил Леший.
Лидия Станиславовна плавным движением освободилась от мундштука, выдохнула в сторону.
Устало, но как бы по-свойски:
— Вы порете лажу, молодой человек… простите. Все просто, как два пальца. Если вам так дорога девушка — плюньте вы на эту работу. Увольтесь. Она поверит вам. И я поверю. К тому же, как я подозреваю, вам на нее и так плевать. На работу, в смысле.
— Пока я в органах, я смогу реально помочь ей в этой ситуации. А так…
Всепонимающая улыбка.
— Вы мне не верите.
Вежливо:
— Ничего страшного, молодой человек…
— Я не такой уже и молодой, — сказал Леший.
— У Полины все будет хорошо. Не беспокойтесь. Очень целеустремленная девушка. Она ведь не понимает, что такое 375-я проба, или 586-я… Когда есть 999-я. Понимаете, да? Когда-нибудь она найдет то, что ей нужно. Иного просто не дано. Ведь вы научили ее понимать, что есть кто… как говорится.
999-я, подумал Леший. Он посмотрел на Лидию Станиславовну. А еще вспомнил Крюгера. И Рыбу.
— Как-то я сомневаюсь, — сказал он.
— Сомневайтесь. Главное — не обижайтесь, — сказала она в этот раз искренне, даже по-дружески. И открыла перед ним дверь. — Вы все-таки ац-цкий, как принято сейчас говорить, персонаж… Ацкий. Простите. Вы мне даже нравитесь, наверное… Всего доброго.
Леший вышел и сказал:
— Вы мне тоже. Но чисто как теща.
Она рассмеялась и захлопнула дверь.
