Глава 1
Дирижер специальных операций

Она никогда не закрывала глаза во время секса — только жмурилась, как кошка, мурлыкала от удовольствия и время от времени дула себе на лицо, выпятив полноватую нижнюю губу. И бесстыдно смотрела на партнера.

А в этот раз она вдруг рассмеялась. Коротко, будто всхлипнула.

— В чем дело? — спросил Грант.

Он остановился, навис над ней, тяжело дыша. Со двора гостиницы долетел кашляющий звук автомобильного двигателя и мужские голоса — там двое постояльцев все утро пытаются завести свой старенький «москвич».

— Потом скажу, — проговорила Анна. — Давай…

— Что-то не так?

Она нетерпеливо тряхнула головой.

— Потом.

«Потом» наступило не сразу. Они долго не отпускали друг друга, мяли, рвали и мучили, а когда сил больше не осталось, долго лежали в сонном оцепенении. Когда пришли в себя, по очереди мылись в обшарпанной душевой с облупленным полом, на всякий случай подстилая под ноги гостиничное полотенце. Завтракали купленной в главном гастрономе Заозерска вареной колбасой с черствым хлебом и вялыми сморщенными яблоками. Курили, стряхивая пепел в гостиничную пепельницу в виде голой африканской женщины, держащей на коленях блюдо. И радовались, что пусть это самая задрипанная гостиница в мире (других в Заозерске просто нет), где в санузле бегают мокрицы, а белье серое и ветхое, зато это не палатка на вывале, не тайга с ее энцефалитными клещами, и главное — здесь нет фанатичного председателя комитета по изучению «Заозерского феномена» Арчибальда Гульвига. Светило метеоритологии сейчас, видно, рвет и мечет, узнав, что неизвестный ученому миру, но тем не менее включенный в международную экспедицию Сэмюэль Першинг со своей помощницей Мардж Коул плюнули на уникальный метеорит и самовольно устроили себе небольшой отпуск — «Заозерские каникулы».

— Так почему ты смеялась? — спросил наконец Грант.

Анна воткнула сигарету в огрызок яблока, лежавший между африканскими ляжками.

— У тебя лицо было такое… Как на совещании у Фоука.

— В смысле? — не понял он.

Она улыбнулась, тонкая, изящная молодая женщина, с мило просвечивающими через рубашку маленькими грудями. Один из самых хладнокровных агентов в Фирме. Исполнившая, между прочим, две ликвидации. Лично.

— В смысле, что ты даже в постели продолжаешь думать об операции, — сказала она без толики какой-то задней мысли, или упрека. — О технической защите периметра, об организации охраны. О вертолетах. О Мигунове.

— Ты полагаешь, я думал именно об этом? — спросил он, нахмурившись.

— Даже не сомневаюсь.

Грант ничего не сказал. Он-то думал, что во время секса думал о сексе. Но, в общем-то, Анна была права; он думал об операции день и ночь. В постели, в машине, в уборной, во время бритья, во время завтрака, обеда и ужина. Даже во сне он видел Мигунова, уносящегося в небо на грузовом тросе вертолета экспедиции под аккомпанемент 20-го фортепианного концерта Моцарта… Все дело в том, что задача, которую он изначально считал пусть сложной, заковыристой, но вполне решаемой, пока что решаться никак не желала. Это был, конечно, не Дубай, не Лондон, не Рига и не Салоники. Даже не какой-нибудь «тюремный» остров в Тихом океане, где побережье забрано колючей сеткой, но зато всегда можно найти охочего до легких денег черномазого вертухая. Это Сибирь. Россия. Край зеков и лагерей. Воплощенное мировое зло, Сиблаг, укрытый снегами и мошкой. В городе сто тысяч жителей и законсервированный угольный карьер, безработица, социальная напряженность, даже приличной гостиницы нет…

И знаменитый лернеровский «ключ» ко всему этому хаосу никак не подбирался. Но Грант воспринимал временную неудачу как вызов судьбы, отступить он не мог. Хотя и плана наступления у него тоже не было.

— И что ты предлагаешь предпринять в этой связи? — особым тоном спросил он, приподняв голову Анны за подбородок и многозначительно вглядываясь ей в глаза. — У тебя есть какая-нибудь гениальная идея?

— Пойти и напиться, — промурлыкала она. — Завтра проваляться в постели до полудня. Лучше — до вечера. А на следующий день вернуться на вывал. Вот и все. За это время ты или что-нибудь придумаешь, или поймешь, что дело безнадежное. В последнем случае мы даже можем никуда не возвращаться, а сразу возьмем билеты до Иркутска и улетим через Москву в Вашингтон. Что тоже неплохо, согласись…

— Неплохо, — задумчиво повторил Грант, но без особой убежденности. У него еще не было безнадежных дел. Он надеялся, что и не будет.

В Заозерске два ресторана — «Рябинушка» и «Эдем». В первом окна были забраны изнутри испачканной краской и штукатурным раствором пленкой, а на дверях висело пожелтевшее от времени объявление: «Ресторан по техническим причинам закрыт». Зато «Эдем» работал и, согласно своему названию, предлагал посетителям всевозможные соблазны от пива «Жигулевского» до фирменного обеденного комплекса «Сибирский папа». В зале почти не было посетителей, но Грант и Анна не стали садиться за столик и сразу направились к барной стойке.

— Две «Текилы санрайз», — попросил Грант.

Бармен в лиловой сорочке с любопытством взглянул на него.

— Текилы… Что?

— Санрайз, — повторил Грант, — «Текильный рассвет» в переводе.

— Впервые слышу, — признался бармен. — Это коктейль, наверное?

Грант взглянул на Анну. Девушка подняла брови и улыбнулась: чего в жизни не бывает!

— На самом деле у нас достаточно неплохой выбор коктейлей, — с достоинством объявил бармен, как-то по-своему истолковав их обмен взглядами. — «Кровавая Мэри», «Маргарита», «Снегурочка», «Эротика». А после того, как упал метеорит, мы придумали «Заозерский феномен»…

— А это еще что такое? — удивился Грант.

— Вот видите, вы даже не знали!.. Кедровая водка, шампанское и крепкий горячий чай с лимоном. Вся Сибирь сейчас пьет «Заозерский феномен»! Вы не местный, наверное? Хотите попробовать?

— Нет, спасибо. А с текилой есть что-нибудь?

— У нас не пьют текилу, гражданин, — бармен почему-то перешел на официальный тон. — Если хотите текилу, поезжайте в областной центр, в Иркутск. Или в Москву…

— А может, сразу в Мехико махнуть? — спросил Грант.

— Про Мехико не знаю, — осторожно ответил бармен, решив, видно, что это тоже какой-нибудь областной центр. — Но в Иркутске точно пьют все подряд. Олигархи, понимаете, денег куры не клюют…

— Наверное, полное моральное разложение? — предположил Грант.

— Полное, — подтвердил бармен.

— Я хочу попробовать вашу «Эротику», — сказала Анна, одарив бармена очаровательной улыбкой.

— Вам красненькую или синенькую? — буркнул тот.

Анна подумала и выбрала синенькую.

Ей подали высокий бокал с жидкостью, по цвету напоминающей дезинфицирующий состав для унитазов. Себе Грант заказал чистой водки, а бармену, преодолев его незначительное сопротивление, — двойную порцию виски.

Постепенно разговорились. Грант и Анна узнали, что так называемый метеорит, который ищут ученые, на самом деле никакой не метеорит, а американский спутник-шпион. Что вся эта команда, засевшая в тайге, сплошь агенты ЦРУ, которым поручено вывезти за пределы России остатки того самого спутника. Что это, может, даже не спутник, а управляемый космический корабль — поскольку некоторые местные жители видели, как при его падении кто-то катапультировался и раскрылся парашют. Что областное начальство, ожидая наплыва туристов, обещало расширить трассу Заозерск-Иркутск и достроить железнодорожную ветку до самого Чокурдаха, а вместо этого только подняло цены на газ и отопление. Что если честно, то в Иркутске все-таки есть одно приличное заведение, где и текила, и настоящий французский коньяк, и даже нормальный бармен есть, который хоть санрайз тебе сболтает, хоть черта в ступе — Вова его зовут, они когда-то вместе на курсах учились. Бар этот называется «Виктория», это сразу за областным судом, чуть левее пройти, ближе ко дворам как бы…

— На проспекте Ленина, знаете? — бармен, успевший захмелеть, мотнул головой, — «Ментовский кабак», как его еще зовут, там следаки с адвокатами пьют да проблемы свои «перетирают». Областной суд, это же серьезные дела! Убийства, крупные кражи, экстремизм — расследуют их на местах, а потом со всей области подонков туда свозят! Вова такого там наслушался за стойкой, такого вам расскажет — вам на сто статей хватит!

— Каких еще статей? — Грант, задумавшийся было о чем-то своем, встрепенулся.

— Ну, этих! Вы же журналисты, как я понял, да?

Грант посмотрел на бармена, на Анну. Вид у него был отсутствующий, между бровями пролегла вертикальная складка — признак напряженной умственной работы. Он слез с высокого табурета и положил на стойку несколько банкнот.

— Да, мы журналисты, — пробормотал он. — Спасибо вам.

— За что? — усмехнулся бармен. — Вы ж и не пили почти. А я слышал, журналисты не дураки заложить за воротник.

— Абсолютно верно! — восхитилась его осведомленностью Анна, также покидая свой табурет. — Как точно вы определили! Но напиваемся мы обычно к вечеру, а сейчас только еще утро…

— Пей-пей, да меру имей, — серьезно провозгласил бармен. Он пересчитал деньги, которые дал Грант, и даже покраснел от удовольствия.

— А может, еще по стаканчику?

— Нет-нет, спасибо.

Выйдя на улицу, Грант сразу повернул в сторону гостиницы.

— В чем дело? — спросила Анна, едва поспевая за ним. — Тебе этот бармен показался подозрительным? Он что-то такое сказал, да?

— Да, — ответил Грант. — Сказал.

Он остановился, слегка приобнял Анну за плечи и пошел медленнее.

— Он сказал, что все у нас будет хорошо. И все получится. Для этого нам даже не обязательно напиваться вдрызг. И не нужно задействовать вертолет с диверсионной группой.

— Я не понимаю, — сказала Анна.

— Скоро поймешь, — сказал Грант. — Ключ операции уже у меня в голове. Идем в гостиницу, надо составить план и кое-кому позвонить…

— …Душить — это труднее всего, если за горло, — делился Блинов жизненным опытом. По обыкновению он использовал для этого последние минуты перед отбоем, когда сил уже нет, а шконку опускать еще нельзя. — Но и ей тоже больнее получается… Или ему, ежли мужик. Там костей нет, считай, одни только хрящи… Это, я считаю, спецом природой так задумано, чтобы человека защитить. Или, наоборот, мучения продлить, не знаю… Потому что если кость сломал, то оно сразу ясно становится — и на ощупь, и по звуку. Ну и дело с концом, значит, можно сматываться. А хрящ — он как труба гофрированная от пылесоса, видел такие? Сжимаешь его, давишь, уже собственные пальцы через горло чувствуешь, а там все еще жизнь есть, трепыхается, сука… А через сутки как есть оклемается в реанимации и против тебя показания давать начнет. Поэтому душить надо умеючи, с терпением.

Он уселся в углу камеры на корточки, свесил между колен длинные руки. На Мигунова, резко сдавшего за последнюю неделю — худого, с осунувшимся серо-зеленым лицом и красной каймой вокруг глаз, — он смотрел весело, с какой-то даже приветливостью. Ему нравилось мучить, нравилось настолько, что он даже проникался каким-то сочувствием к жертве, — наверное, в знак благодарности за доставленное удовольствие.

— Вот в кино показывают, как она, значит, трепыхается под руками, а потом как бы расслабляется — типа все, отошла. А в жизни, скажу, все не так. В жизни все сложнее!.. Я вот одну стервозину в лесопарке тоже так обхаживал, чуть не спалился. Дождался, когда голову откинет, аж пальцы занемели. Отволок потом под елку, снегом присыпал и — ходу. Уже к дороге вышел, и будто кольнуло что-то под темя: оглянись, посмотри. Оглянулся — а сугроб-то шевелится! Рука в красной перчатке выпросталась оттуда, и такие движения, будто машет, машет мне. Ну, фильм ужасов чисто! Пришлось возвращаться, естественно. После этого я зеркальце какое-то время носил с собой, чтобы проверять — дышит, не дышит. Но недолго, с опытом потом все пришло… Я теперь лучше любого хирурга могу определить, сдох пациент или в нем еще хотя бы молекула одна трепыхается!

— Специалист… — хрипло произнес Мигунов. Он сидел напротив, тоже на корточках, потому что от бетонного пола тянуло пронизывающим холодом. И напряженно думал.

— Высшей категории спец! — радостно подхватил Блинов. — Топором, дубиной или там из пистоля, к примеру, — любой дурак может так человека кончить. Я не говорю уже о разных ядах и прочем, это для слабаков…

Он презрительно сплюнул на бетон, хотя это уж по всем понятиям было совсем западло.

— Есть настоящие убийцы, вот как я, а есть говнюки!

Он выпятил грудь, приосанился.

— Таких, как я, по пальцам пересчитать можно! Даже здесь, в «Огненном», я один на тысячу человек! Элита!.. — Блинов рассмеялся. — Тебе бы радоваться, Америкос, что с тобой такой человек дело иметь будет! Удавлю так, что в учебниках напишут! Трахею на узел завяжу! Даже вырву для верности, зубами выдеру к ёшкиной матери! Вот так!

Не переставая смеяться, он резко подался вперед, словно собираясь прыгнуть на Мигунова. Тот откинулся на стену, инстинктивно приподнял ногу, прижав колено к груди и выставив вперед напряженную ступню. При этом скособочился и упал на ледяной пол.

Блинов громко заржал.

— Не сразу, Америкос, не сразу! — приговаривал он, хлопая себя по ляжкам. — Не торопись! Я вот дождусь, когда ты спятишь со страху и недосыпу и сам еще меня попросишь, чтобы я тебя кончил без боли!..

В дверь туго ударила резиновая дубинка.

— Тихо! Отбой! Шконки опустить!

Блинов стрелой метнулся к своей шконке, отсоединил ее от стены, перевел в горизонтальное положение, демонстрируя рвение и уважение к режиму.

— А без боли никак не получится! — добавил он шепотом, укладываясь.

Тусклое освещение потускнело еще больше — переключили на ночной режим. Мигунов лег не раздеваясь. Молчали несколько минут, потом Блинов не выдержал, буркнул:

— Чего-то ты больно молчаливый сегодня, Америкос… Вести плохие с воли дошли? А? — Он приподнялся в кровати. — Я ж знаю, у тебя с журналисткой свиданка была сегодня. Из этой, как ее, со «Свободной Европы». Два дня ее мурыжили, не пускали, а сегодня вишь — пустили… Чего она сказала-то? Освободят тебя на этой неделе? Или наоборот — в расход пустят?.. А может, дома что не так? Жена за генерала вышла? Ребенок в наркоту ударился, а? Чего молчишь-то?

Мигунов стиснул зубы и прикрыл глаза. Он еще смеет лапать своими грязными клешнями его родных, этот подонок!.. Молчать. Молчать. Ни слова. Не думать. Не слушать.

— Так она тебя хоть утешила, журналистка эта? Небось засунула руку в штаны, погладила, потом оттаскала как следует, сил последних лишила?

Блинов тихо захихикал. Мигунов мял в пальцах одеяло, чтобы не вскочить, не ударить. Возможно, это последняя ночь, которую ему осталось провести в компании нелюдя. Надо терпеть.

— …Я тебе так скажу, Америкос: как бы там ни сложилось, ты руки на себя не накладывай. Удавки там, электричество всякое… Брось. Доверь это дело профессионалам. Я тебя обслужу по высшему классу, еще спасибо мне скажешь… Ну, подумаешь — жена, ребенок. У тебя пацан, да? Или девка? Сколько ей — восемнадцать уже исполнилось? Она самостоятельный человек, считай. Хочет — ширяется, хочет — дает кому попало, ты здесь ей уже не указ…

Блинов громко зевнул.

— Вот и рассуди, стоит из-за этого расстраиваться… или не стоит… Может, еще к хорошему человеку попадет… Вот, как я, например… Обслужу… на три пятнадцать… Ни одна вошь… Никто… Я сам…

Блинов пробормотал еще что-то и затих. Хотя это совсем не означало, что он уснул. Может, притаился, ждет. Мигунов тоже не шевелился, тоже ждал. В коридоре переговаривались охранники, снаружи доносился рокот дизель-генератора, в зарешеченное окно залетали яркие лучи прожекторов — это часовые на вышках «мониторят» территорию.

Сегодня он в самом деле встречался с журналисткой из «Свободной Европы». Двадцатипятилетняя девушка, высокая, длинноногая, с пачкой писем и ходатайств несколько дней атаковала начальника особорежимной колонии, чтобы взять у Мигунова короткое пятиминутное интервью. Зачем? В том-то и дело — зачем… В ее диктофоне имелся небольшой экран, меньше спичечного коробка. Обычный экран, как на всех цифровых диктофонах, где высвечивается таймер, время, уровень громкости и прочая ерунда. Но когда она поднесла диктофон к лицу Мигунова, он увидел там мелкий текст, наподобие SMS-сообщения. Охранник в это время стоял рядом, по правую руку от него, чуть впереди, и, наклонившись, увлеченно разглядывал плоскую бутылку виски, которую журналистка только что вручила ему в качестве презента. Мигунов поднял глаза и встретился с твердым пристальным взглядом девушки-ребенка (она в это время говорила что-то, задавала вопрос, наверное). Да, и потом она еще спросила:

— Вы все поняли? Может, мне повторить еще раз?

В смысле, хорошо ли ему видно и может ли он прочесть то, что написано на экране.

Мигунов пробормотал:

— Все нормально, я все понял.

Он придвинулся поближе к диктофону, читал текст и одновременно тоже говорил что-то, как бы отвечая на вопрос. Текст на экране постепенно перемещался вверх, снизу выплывали все новые и новые строчки. Он волновался, боялся что-то пропустить, что-то не так понять, забыть. К тому же надо было поддерживать видимость разговора, чтобы охранник ничего не заподозрил.

Пять минут пролетели быстро. Журналистка, он даже не запомнил, как ее зовут, убрала в сумку тетрадь и диктофон, в шутку пожаловалась охраннику, что ей не дали больше времени на интервью, а такое короткое не окупит и половины расходов на дорогу и прочее.

Охранник — тоже в шутку, наверное, — предложил взять интервью у него, что разом решит все ее финансовые затруднения. Она рассмеялась, попрощалась и вышла. На Мигунова даже не посмотрела. Его же опять поставили в лягушачью позу и отволокли обратно в камеру.

…До самого вечера он твердил про себя прочитанный на экране диктофона текст. Укладывал его в голове, привыкал, запоминал, думал… Хотя ничего особо сложного или непонятного в тексте не было.

Ему предписывалось, ни много ни мало, убить кого-нибудь из персонала колонии или заключенных. Тогда против него возбудят новое уголовное дело. На время следствия его переведут в СИЗО в Заозерск, а потом — в Иркутск, где находится областной суд, поскольку тяжкие преступления, включая убийства, являются подсудностью областного суда. Там, на следствии или в суде, организовать побег будет гораздо легче, чем здесь, в колонии. Таков был первый этап операции, после выполнения которого он получит дальнейшие инструкции…

Вот такой расклад ему предлагался. Кто предлагал? У Мигунова на этот счет сомнений не было. Горстке активистов из «Неспящих» мысль об убийстве вряд ли пришла бы в голову. Любчинскому и прочим адвокатам из «Архипелага» — тем более. Остается лишь одна фигура: его покровитель, работодатель, его демон и ангел-хранитель в одном лице — ЦРУ. Вот уж кто никогда не стеснялся в средствах, это верно…

А если — ловушка? Если провокация? Но к высшей мере его все равно не приговорят, хуже, чем есть, уже не будет. Значит — надо действовать, следовать инструкции. Убить человека. Кого-нибудь, безразлично кого.

Мигунов осторожно пошевелился, повернул голову. На самом деле вопрос «кого» даже не стоял. У него был один-единственный кандидат на роль трупа, абсолютный победитель в этой номинации.

Луч прожектора с вышки на миг осветил камеру. Блинов лежал на спине, уложив руки вдоль туловища, и храпел. Настоящий храп сымитировать сложно — это почти всегда сложная «музыкальная» фраза, состоящая из нескольких повторяющихся сипов, горловых бульканий и подвываний. Блинов ничего не имитировал, он спал. Все складывается одно к одному, подумал Мигунов. Сон Блинова, убийство, побег. Свобода. И опять сон — его сон… Как же он выспится на воле!

Он приподнялся на кровати, сбросил ноги на пол. Скрипнула откидная рама. Блинов издал горлом какой-то новый клокочущий звук, но тут же захрапел снова. Мигунов уже стоял на ногах. Нагнулся, поднял с пола оружие. Когда-то у него был штатный армейский «Макаров», в революционных фильмах больше использовались «наганы» и «маузеры», в китайских боевиках — нунчаку и сюрикены. Доводилось ему пользоваться спецсредством: иглой с ядом, и обычным электрическим током — 220 вольт. В особорежимной колонии ничего этого не было. В роли оружия должны были выступить его носки. Заскорузлые от грязи носки, которые он, за неимением кляпа, сунет в пасть Блинову, чтобы быстрей придушить его. По телу прошла приятная дрожь, настолько эта мысль показалась ему правильной и естественной, даже полезной для организма, как стакан свежевыжатого фруктового сока или, лучше, сухого вина.

Зажав носки — в правой руке, словно настоящий «маузер», Мигунов подошел к кровати сокамерника. У Блинова открыт рот, первым делом — заткнуть его, прихватив для верности челюсти левой рукой. Итак: заткнуть, навалиться, задушить. Душить долго, пока не уйдут последние сомнения. Вот ведь еще совпадение — Блинов как нарочно прочел ему сегодня эту лекцию, предостерег от возможных ошибок. «Душить надо умеючи, с терпением…». Терпение у него есть. А вот умение?

Мигунов остановился.

Умение приходит с опытом. Он убивал дважды, значит, опыт у него должен быть. Но оба раза он даже не прикасался к своей жертве — Дроздов был убит электричеством, Катранов — ядом… Хотя нет, Катрана ему все-таки пришлось хлопнуть по руке, чтобы ввести яд. Дружеское такое похлопывание… Сейчас похлопыванием не обойдешься.

Ладно.

Мигунов поднял свой «маузер», прицелился в приоткрытый рот. Ну, давай! Но он не мог двинуться с места, словно загипнотизированный. Сердце колотилось, к горлу подкатил тяжелый, как сырой мякиш, комок. Ладони были мокрыми, словно он только что окунул их в горячую воду. Вытер их о себя, но это помогло мало, кожа была как нагретый воск. Нет, так не пойдет. Такими руками он не сможет душить, они соскользнут с гофрированного шланга шеи.

Ничего, ничего… Яда нет, электричества тоже. Хорошо. Он задушит Блинова голыми руками. Сломает его поганые хрящи и позвонки. Сейчас. Сию минуту. Время уходит. Ну же!

Он уже расставил руки и даже качнулся вперед, когда почувствовал внезапный приступ рвоты. Едва успел отвернуться и присесть. Спазм сжал горло, подкатил к самой гортани и вдруг так же неожиданно исчез.

Теперь Мигунов был мокрый весь, с головы до ног. Он встал — колени дрожали. Ему было страшно и гадко. Словно не убивать он собирался этого Блинова, а совершать с ним какой-то мерзкий противоестественный акт.

«Не могу, не могу», — как в бреду твердил он…

«Почему не можешь? Слабак! Дроздов и Катранов когда-то были твоими друзьями, тем не менее все получилось лучше некуда! А тут — не человек даже, а подонок, дрянь, гниль! Почему же?!»

Вдруг он понял: что-то изменилось: храп прекратился. В следующую секунду луч прожектора снова лизнул камеру — по полу, по стенам и по кровати пробежали, вытягиваясь, желтые квадраты от оконной решетки… Блинов лежал с открытыми глазами и улыбался.

Мигунов отшатнулся, едва не закричав. Еще секунда — луч ушел, камера опять погрузилась «в темноту». Ни звука, ни движения, Блинов молчал. Мигунов не видел его лица, хотя оно все еще стояло в его глазах: мертвенно-синее, изборожденное резкими тенями, с оскаленным в улыбке ртом. Нечеловеческое.

Что это было? Ему почудилось? Или этот гад просто издевается над ним? Или… он постепенно сходит с ума?

Мигунов еще долго стоял, застыв посреди камеры, как изваяние. Через несколько минут храп Блинова возобновился, но он не решился больше подойти к нему. Просто стоял. Когда ноги окончательно замерзли, он подобрал с пола носки и лег обратно в кровать. Хотя так и не уснул до самого утра.

Убить голыми руками человека оказалось не так просто, как кажется. Даже если он и не человек, а такая мерзость, как Блинов. Но дело, оказывается, не в Блинове, а в себе…