Может, так совпало, что это оперативное совещание Ершинский собрал в тот же день, когда Фокин доложил ему материалы основных находящихся в производстве дел. Взрыв на Ломоносовском – подозреваемых нет, ведется оперативная работа по установлению виновных. «Консорциум» – имеется лицо, подлежащее привлечению к уголовной ответственности: начальник Службы безопасности Илья Атаманов. Необходимо производство обысков, задержание подозреваемого, интенсивная следственно-оперативная работа с ним, что позволяет доказать незаконную продажу за рубеж стратегических технологий и массовую скупку важнейших народно-хозяйственных объектов Российской Федерации. На что он и испрашивает санкции у своего непосредственного начальника. Дело было утром, Ершинский тяжело глянул на него и ничего не ответил, а после обеда собрал личный состав следственного комитета.

Обычно генерал сидел в президиуме, его окружали заместители, сюда же приглашались и начальники трех основных отделов. Но сегодня начальники отделов сидели в зале вперемежку со следователями и прикомандированными оперативниками.

Открыл совещание сам Ершинский: сделал беглый обзор дел, которые и так были всем хорошо известны, поставил очередные задачи, подчеркнул напряженность внешней и внутренней обстановки, требующей особой бдительности, взвешенности принимаемых решений и политической дальновидности. У Фокина зашевелились нехорошие предчувствия, а когда слово взял первый зам начальника СК полковник Поварев, он понял, что сейчас они оправдаются.

Потому что Поварев выполнял за Ершинского всю грязную работу, причем не по необходимости, а с удовольствием.

– Товарищи офицеры, – торжественно начал полковник. Его красное мясистое лицо всегда выражало смесь недовольства и отвращения, будто кто-то сунул под картофелеобразный пористый нос кусочек дерьма. Но сейчас вид у него был удовлетворенный, из чего следовало, что много дерьма будет вылито на кого-то из присутствующих.

– Быстрое и качественное расследование уголовных дел, возбужденных по фактам особо опасных, привлекающих всеобщее внимание преступлений, является основной служебной задачей следственного аппарата...

В зале откровенно скучали. Сам Поварев не расследовал ни одного уголовного дела, он работал в идеологическом управлении, а после его расформирования переведен в следственный комитет. Но навыки выявления и разоблачения инакомыслящих сами по себе атрофироваться не могли.

– ...вместо этого майор Фокин предпринял попытку задержания человека, не имеющего никакого отношения к этому взрыву, мало того – нашего коллегу, сотрудника внешней разведки!

Десять минут краснолицый полковник обличал Фокина за неумение оценивать доказательства, находить контакт со свидетелями, организовывать работу подчиненных. Потом незаметно перешел к главному.

– Это не отдельный просчет товарища Фокина. Расследуя дело о продаже Ирану стратегических технологий, он забыл про принцип всесторонности и сконцентрировался на одном объекте – концерне «Консорциум», в котором тоже работает немало наших бывших коллег... Если он и дальше пойдет по этому неверному пути, то стране может быть причинен колоссальный экономический и даже политический ущерб...

Фокин встал.

– Разве вы читали дело, товарищ полковник? С ним я знакомил только начальника комитета. Или вам просто нужен повод против меня?

Но борца с диссидентами сбить с мысли было не так-то просто.

– Сядьте, товарищ Фокин, вам слово не предоставляли! Надо соблюдать субординацию! Вам грех жаловаться на необъективное отношение: комитет выделил вам квартиру! Причем двухкомнатную на семью из двух человек! В то время как многие товарищи еще стоят в длинной очереди и не имеют своего угла!

– Это точно! – поддержал Поварева второй зам – подполковник Коршунов.

– Работа майора Фокина всегда оценивалась по заслугам, так что ему не к лицу рядиться в тогу обиженного. Надо прислушиваться к критике и делать из нее выводы. А поза правдоискателя препятствует нормальной повседневной работе.

Потом выступили еще несколько заранее подготовленных ораторов: начальник отдела по расследованию дел о преступлениях иностранцев Брюханов, два следователя из его отдела и один оперативник. Они прямо не критиковали Фокина, но призывали повысить качество расследования и покончить с псевдопринципиальностью и ложно понимаемыми ценностями.

Завершил совещание Ершинский, который выразил надежду, что майор Фокин сделает выводы из товарищеской критики.

Когда Фокин выходил из зала, он чувствовал себя так, будто его облили помоями.

Лобан и Догоняйло сидели в «Попугае» до самого упора. Уже выпито несчетное число порций «Оранжевого пера» – коктейля из водки с фантой, съедено несколько килограммов толстенных фирменных отбивных, затеяны и победно завершены три драки... Друзья по очереди сводили в мужской туалет и отминетили в кабинке Верку-Щеку, получили долг с неудачно зарулившего в бар Рыжего, договорились назавтра отмазать от кавказцев за пятьдесят процентов солидного Торгаша. Отдых перемежался с делами, дела – с отдыхом. Словом, вечер шел хорошо. Но настроение у Лобана было скверным.

– Слышь, Сашок, неспроста Татарин с Мазом копыта отбросили! Зуб даю – неспроста! Из-за той бабы на Волгоградке все это...

Лобан попытался допить очередной коктейль, но в него уже не лезло. Он не понимал, что именно не лезет – то ли водка, то ли фанта.

– Ты ж сказал – хорошая баба! – Приятель перекосил рот и выпятил нижнюю губу, что означало крайнюю степень удивления.

– Нет уж! Знал бы, чем кончится, – никогда бы на нее не полез... Да и вообще не подписался бы на это дело!

Лобан стукнул высоким стаканом об стол, часть оранжевой жидкости выплеснулась наружу, залив грязный пластик с кучками сигаретного пепла.

– Чего ты дурью маешься? – Догоняйло еще сильней перекосил рот. – При чем одно к другому?

– Да притом! Нас трое было: мы с Мазом внизу, да Татарин на улице стоял! А теперь Маз и Татарин в земле, и какой-то лось заходил пару раз в «Миранду», меня спрашивал. Чую, скоро и мне пиздец!

Лобан вытер ладонью мокрое лицо. Впрочем, ладонь тоже была мокрой и пахла чем-то гадким. Наверное, оттого, что он не удержался и залез Верке в трусы.

– Чо ты гонишь? – удивился Догоняйло. – У Татарина в мозгу что-то лопнуло, а Маз три штуки закрысятил, за это его Савелий и пришил! Слышь, а он крутой, Савелий... Ему человека завалить ничего не стоит! И бригаду себе подобрал – дай боже... Конченые отморозки, голодные, злые... Если он прикажет, любого на куски порежут! Его, по-моему, сам Директор побаивается!

– Чую я, Сашок, чую! Нутро подсказывает – за ту бабу! – Лобан тер ладонь о стол и нюхал, снова тер и опять нюхал.

– Совсем у тебя крыша едет! – махнул рукой Догоняйло. – Чего дальше-то делать будем?

Когда бармен Миша в четырнадцатый раз неизменно вежливым и ровным голосом напомнил им, что уже начало первого ночи, что заведение закрывается и в зале давно уже никого не осталось, Лобан вскинул голову и вонзил в него бешеный взгляд.

– Ты, гов-в-вно, хочешь, я тебя счас зарежу?! Миша остолбенел, лицо его стало мертвенно-белым.

– Ладно, ладно, не волнуйся, – Догоняйло обнял дружка за плечи. – Все равно делать тут больше нечего... Пойдем погуляем!

Бармен незаметно испарился, гнев Лобана угас, он тяжело поднялся со стула. Обнявшись, кенты направились к выходу. Протаранив какой-то непонятный стол и непонятную бабу со шваброй, они громыхнули стеклянной дверью. Вывалились на улицу. Зашибись. Догоняйло тут же развернулся лицом к заведению и расстегнул брюки, чтобы отлить на дверь.

Но Лобан не дал. Потому что «Попугай» был его любимым баром, и не было в мире места лучше и роднее, точно так же, как и не было песни лучше и роднее этой... как ее...

– Потому что нельзя-ааа! – взвыл Лобан дурным голосом. – Потому что... Нельзяаа!! Потому что нельзяаа...

Он сделал паузу, чтобы прикурить.

Когда сигарета, воткнутая не тем концом, наконец зажглась, Догоняйло вступил вместе с ним:

– ...Быть каар-рррасивой такооой!!!

Они шли и распевали в две глотки, качаясь из стороны в сторону. Пугнули тетку с сумками, торчавшую на остановке. Остановили влюбленную парочку у магазина. Пока Догоняйло катал ногами парня, Лобан припер девушку к стенке и сделал ей интеллигентное предложение. Наверное, предложение не прошло, потому что он помнил, как бил ее по щекам, как она вырвалась и бросилась бежать, а он свистел и улюлюкал вслед.

Потом они с Догоняйло снова шли по улице, вперед и выше, все вперед и выше. Они были гордые, смелые и сильные. Потому что улица принадлежала им, и город принадлежал им, и страна тоже принадлежала им. Они были хозяевами своей страны. И хозяевами жизни.

– Там лох какой-то сзади тащится, – сказал Догоняйло. – Один. Давай его сделаем? Лобан согласно кивнул головой:

– Давай. Пусть знает, сука, где ходить.

Они синхронно развернулись на сто восемьдесят градусов, красиво развернулись, как в кино, и пошли навстречу неизвестному лоху. Лобан сперва засомневался, поскольку лох оказался громадным мужиком, не вызывающим желания затевать с ним драку.

Но Догоняйло уже выдвинулся вперед, надевая на руку тяжелый шипастый кастет, и Лобан, следуя приемам нехитрой тактики уличных драк, стал обходить мужика справа.

Тот остановился. Внимательно посмотрел на друзей.

– Здорово, ребята, – сказал он низким глуховатым голосом.

– Здорова моя корова, – остроумно ответил Догоняйло, подступая вплотную.

Лобан аж зашелся от смеха, аж за живот схватился. Но смотрел внимательно: Догоняйло мастерски работал кастетом. Раз! – и тыква потекла или совсем лопнула... А глупый мужик стоял себе, как баран, явно не понимая, что его ждет.

– Кто из вас Лобанов? – спокойно спросил он. До Лобана не успел дойти смысл фразы. Он увидел, как Догоняйло и этот мужик одновременно дернулись, и в следующее мгновение раздался отчетливый тошнотворный хруст. Но хрустел почему-то не череп, а – рука. Рука Догоняйло. Мужик держал ее за предплечье, аккуратно сворачивая кисть, в то время как сам Догоняйло корчился где-то внизу, захлебываясь в утробном вое.

– Ты – Лобан? – Мужик встряхнул неестественно вывернутую руку.

– Нееееее... – провыл Догоняйло.

Мужик отпустил кисть и взмахнул ногой, будто пенальти пробил. Бесформенная фигура отлетела к мусорным бакам и распласталась на мокрой мостовой.

– Здорово, Лобан! Я тебя давно ищу...

Мужик медленно надвигался, буравя его маленькими медвежьими глазами. Всем своим обликом он напоминал разъяренного, поднятого из берлоги медведя.

Лобан сунул руку в карман. Стволов они с собой не брали: зачем стволы на отдыхе? А вот перо он всегда таскал, на всякий случай.

Раздался щелчок, выкинулось из потного кулака мутное лезвие, но уверенности не прибавило: все равно что с обрезом одностволки против танка...

– Брось! – приказал мужик страшным голосом. И Лобан бросил свою последнюю надежду.

– А ты не такой дурак, как кажешься, – похвалил мужик, и у Лобана появилась надежда, что все обойдется. – Пойдем, поговорим по душам...

Железная рука вцепилась в подмышку, вздернула слегка и, как крюком подъемного крана, потащила на огороженный квадрат стройки. Лобан скосил глаза вверх. Огромный мужик разглядывал его с отстраненной брезгливостью, как филин прижатую когтистой лапой крысу.

– Слышь, возьми бабки. – Пошарив за отворотом куртки, Лобан вытащил несколько смятых стодолларовых купюр. – Если мало, я еще принесу...

Рука с деньгами судорожно шарила по кожаному боку мужика. Но тот предложением не заинтересовался.

Братва знает, что признаваться нельзя никогда и ни в чем. Но сейчас Лобан нарушил это непреложное правило.

Да. Да. Он все вспомнил. Да. И как рвал ей волосы, когда вместе с Мазом тащил в бойлерную. Да. Белый полушубок. Она не успела закричать. Да. Били по спине, груди, животу, он сам и бил. Нет, он не помнил, сколько раз. В почки. Да. В солнечное сплетение. Да, это он говорил ей: «На мужниных кишках висеть будешь». Да. Да. Он снял колготки, трусы, сапоги... Да. Он первым, потом Маз... Да...

Да. Лобан многое вспомнил. Каждое «да» сопровождалось тяжелым, как молот, ударом. В темноте пустыря лицо мужика казалось ужасающей маской смерти. Да. Да. Да. Лобан каждый раз падал в грязь, и каждый раз он его поднимал и снова спрашивал: «А помнишь?..» Да! Да!.. Лобан давно распростился с собственными яйцами и почками, свободно болтались перебитые ребра, от дикой боли он несколько раз обоссал штаны и чуть не перекусил надвое язык. Да!! Да!!

Но он хотел жить. Без языка, без почек, без яиц. Только жить. Он умолял.

А мужик казался таким же спокойным, как и вначале, он не орал и не дышал в лицо. Он размеренно выколачивал из Лобана жизнь, как пыль из ковра. Сам Лобан делал это много раз, но тогда он отнимал жизнь у других, а рядом одобрительно гудели дружки. Теперь жизнь по каплям забирали у него. Рядом никого не было, братва осталась далеко, Догоняйло отдает концы под мусорными баками, здесь только пустырь, луна и забитые сваи... И свежий чистый воздух, которым не надышишься...

– Не убивай... не надо, пожалуйста... – прохрипел Лобан, чувствуя, что еще удар, и – все, конец, кранты. – Я больше никогда не буду. Я лучше отсижу сколько надо... Только оставь...

Мужик полез в карман. Лобан сжался. Но тот достал картонную пачку, извлек сигарету, бросил в рот, поднес зажигалку... Но не прикурил. Бросил короткий взгляд на бесформенное тело, пожевал сигарету.

– Ну и как? Тебе понравилось трахать мою жену? Что молчишь? Отвечай! Отвечай, а то хуже будет! И правду!

Каждому ясно, что правильного ответа тут не дашь. Да страшного мужика и не интересовал правильный ответ – его устраивал любой. И Лобан был не в том состоянии, чтобы выбирать, какое слово лучше.

– Да...

– Громче! Понравилось?!

– Да. Понравилось.

Мужик вздохнул, наклонился, одной рукой взялся за окровавленный подбородок, второй за затылок.

– Не надо! Не на...

Резкий рывок, хруст шейных позвонков, и Дмитрий Лобанов перестал существовать на этом свете. Он лежал на животе, но лицо смотрело вверх, прямо на желтую луну.

Фокин вытер испачканную руку о куртку убитого, выпрямился, щелкнул зажигалкой. Но поднести огонек к сигарете не мог: сильно дрожали руки.

– Ладно, потерплю еще, – тихо сказал он и выплюнул изжеванную сигарету на изуродованный труп. – Осталось достать заказчика...

Фокин был возбужден и испытывал острый голод. Домой идти не хотелось. Он вспомнил, что «Козерог» работает до трех часов, и, остановив такси, отправился туда.

В небольшом помещении никого не было, пахло сигаретами и перестоявшей пищей. Блондинка Лиза собирала со столиков зеленые скатерти, аккуратно встряхивала и складывала пополам. Увидев Фокина, она удивленно улыбнулась.

– О-о-о, как вы сегодня поздно... Наверное, со службы?

– Да, – кивнул тот. – Покормишь?

Улыбка изменилась – стала приветливой и доброжелательной. Так улыбаются своим. И действительно: раньше она только догадывалась, что он из Конторы, а сейчас спросила и получила ответ. Обстановка расположенности и доверительности возникла сама собой.

– Чанахи, жульен, салаты не советую – уже перекисли с утра... А вот свежих эскалопов могу поджарить. Есть зеленый горошек, маринованные грибочки...

– Давай, – еще раз кивнул Фокин. – Мяса побольше. И водки грамм триста. Прямо сейчас...

Пока Лиза стряпала и накрывала на стол, Фокин вдруг вспомнил, что после Татарина он тоже остро испытал голод, и после Маза разыгрался зверский аппетит...

Потом он жадно ел мясо, пил водку, ложкой отправлял в рот сладковатый горошек и скользкие острые грибы и снова ел мясо...

Через некоторое время к нему подсела Лиза, она причесалась, обновила полустертый карандашный контур вокруг глаз, освежила помаду на тонких губах.

– Выпьешь? – Не дожидаясь ответа, Фокин плеснул водки во вторую рюмку.

Лиза, не жеманясь, выпила.

– Можно? – И тоже, не дожидаясь ответа, закусила горошком из его ложки, посмотрела внимательно. Глаза у нее были прозрачными и откровенными.

– У тебя что-то не в порядке?

– С чего ты взяла?

Пряный аромат ее духов с трудом пробивался сквозь запахи кухни и застоявшийся табачный дух. Она пожала плечами.

– Чувствую. От тебя веет напряжением. И злостью.

– Да нет, все нормально...

Он машинально поискал сигареты и с недоумением вытащил из кармана смятый ворох стодолларовых бумажек. Брезгливо отбросил, комок перелетел через стол и упал Лизе на колени.

– Что это?

– Это тебе.

– Мне? – удивилась барменша и привычно пересчитала купюры, складывая их портретом в одну сторону.

– Ого! Восемьсот баксов! За что?

– Просто так, – буркнул Фокин. – Дай еще водки.

– Сейчас, – сказала Лиза и встала. – Только дверь закрою...

Фокин проводил ее взглядом, осмотрел обтянутые короткой юбкой бедра, чуть кривоватые ноги в черных колготках и открытых домашних шлепанцах и понял, что аппетит у него проснулся не только на еду.

В половине третьего ночи он с набитым свининой, грибами и зеленым горошком желудком прямо на полу остервенело таранил теплую, будто наскоро подогретую Лизину промежность, словно задался целью прикончить податливую смазливую блондинку, которая лежала под ним, подогнув к подбородку беззащитные колени и вытаращив очумелые глаза. Она разделась до пояса снизу, и сейчас голые ноги резко контрастировали со строгой белой блузкой, «черной бабочкой» и официальной именной табличкой, наполовину прижатой мягким, с синими прожилками бедром.

Фокин старался не думать о Наташе. Но если стараешься о чем-то не думать, это никогда не получится. Он почти воочию видел ее: подавленную транквилизаторами, апатичную, с потухшим взглядом. Странное дело: чем дальше он мстит за ее боль и унижение, тем больше отдаляется от нее. С каждым трупом. С каждым погружением в чужую плоть. Вдруг он поймал себя на мысли, что после происшедшего и Наташкина плоть стала чужой.

Ему больше не хотелось ложиться с ней в постель, снимать белье, гладить тело, лаская самые потаенные закоулки... Потому что там побывали грязные и мерзкие твари, оставившие свою слюну, сперму, микрочастицы кожи и волосы на территории, где мог оставлять все это только он сам. Осквернение святыни! Эта мысль доминирует, она превратилась в идефикс, недаром след от скотча вокруг губ воспринимался им как засос от поцелуев этих скотов... Эффект отчуждения – вот как это называется. Избавиться от него очень не просто, даже с помощью психиатров. Те говорят, что надо уничтожить причину – ту закорючечку в мозгу, которая все это и вызывает. Но забраться в мозг невозможно, и он уничтожает первопричину – выкорчевывает из реального мира виновников происшедшего зла. Это куда более радикально, но и это не приносит результатов, во всяком случае, пока. А может, и не принесет вовсе!

Лиза начала смеяться – вначале тихо, потом все громче и заливистей. Руками она упиралась ему в грудь, нащупав растопыренными ладошками твердый прямоугольник удостоверения в кармане и ремни пистолетной сбруи. Вначале он подумал, что она смеется над ним, над его полной рас конспирацией, и испытал сильнейшее раздражение.

– Ты что? Ну? Что смешного?!

– Мне... хорошо... – выдохнула она.

Фокин уже рассмотрел искаженное оргазмом лицо и понял, что ошибся, но раздражение нейтрализовало возбуждение, он почувствовал запах ее ног, и пыл его безвозвратно пропал. Лиза добросовестно пыталась поправить дело: раскидывалась на столе в позе, подходящей для гинекологического осмотра, тут же соскакивала и опускалась на колени, умело работая то рукой, то языком, когда ее усилия давали некоторый результат, разворачивалась и перегибалась через стойку, растягиваясь в полушпагате, становилась на четвереньки на пол...

– Ну что? Как ты хочешь? Так? Или так? – с придыханием повторяла она.

Лиза старательно предлагала имеющийся товар. Фокин ошалел от калейдоскопа распахнутой красно-шерстяной промежности, приглашающе распущенных ягодиц, белых, слегка волосатых ног с бледными пятками, жадных чувственных губ... Но почему-то все это утратило для него сексуальный смысл и напоминало то ли медицинское освидетельствование, то ли анатомический театр. Бессмысленная и бесплодная возня продолжалась до утра и закончилась ничем.

В шесть часов, усталый, невыспавшийся и злой, Фокин подходил к Большому дому. Темно, улицы пусты, лишь фонари отражаются в мелких весенних лужах. Слипались глаза, болела голова, на щеках чернела и отвратительно скрипела под пальцами щетина, во рту – будто кошки нагадили, влажно и липко в трусах, ныли яйца, как после школьной вечеринки с поцелуями и обжиманиями. Бр-р-р... Он был противен сам себе! Больше всего хотелось добраться до кабинета, побриться, почистить зубы, сменить белье на чистое из «тревожного чемоданчика», выпить кофе с таблеткой американского аспирина, посидеть с закрытыми глазами, а может, и вздремнуть до начала работы...

– Сергей Юрьевич! Можно вас на минутку? – раздался сбоку незнакомый голос.

Фокин настороженно повернулся. Под ярким фонарем у блестящего лаком черного «Мерседеса» с проблесковыми маячками и правительственным номером стоял молодой человек в строгом прямом пальто и без головного убора. В вырез пальто проглядывала белая сорочка с серым галстуком. Волосы зачесаны на аккуратный пробор и слегка блестят – то ли от воды, то ли от укладочного лака. Майор увидел себя глазами этого франта и почувствовал себя бомжем.

Молодой человек медленно приблизился, как будто боялся спугнуть помятого небритого детину с красными глазами.

– Я помощник Павла Андреевича Арцыбашова, – представился он и протянул солидное удостоверение в натуральной бордовой коже. – Меня зовут Валентин Егорович Шаторин.

В удостоверении имелась цветная фотография молодого человека, исполненные типографским шрифтом фамилия, имя, отчество, указана должность: «помощник главы администрации Президента Российской Федерации», заверяли эти сведения личная подпись Президента и его же гербовая печать.

– Павел Андреевич хотел бы с вами встретиться, если вы, конечно, располагаете временем. Он ждет вас прямо сейчас.

– В шесть утра? – переспросил ошарашенный Фокин.

– Павел Андреевич ждет вас со вчерашнего вечера, – мягко пояснил Шаторин. – К сожалению, мы не смогли вас найти...

– Мне надо побриться. И вообще – привести себя в порядок...

– К сожалению, на это нет времени. Речь идет о деле государственной важности, которое не терпит отлагательства. Поэтому ваш внешний вид не имеет никакого значения.

Салон «Мерседеса» был обит белой кожей, пахло освежителем воздуха и дорогим одеколоном. Затемненные стекла не позволяли всматриваться в ночь, казалось – машина летит в пустоте. Фокин развалился сзади на широком, мягко пружинящем сиденье и старался не дышать, хотя и понимал, что все равно испортит благородную запаховую гамму. Водитель и молодой человек сидели вытянув спины, смотрели прямо перед собой и не разговаривали.

Вскоре машина остановилась у обычного жилого дома – двенадцатиэтажной «свечки» из желтоватого кирпича.

– Прошу! – Шаторин широким жестом показал на освещенный подъезд.

– Это не похоже на Кремль! – настороженно пробурчал Фокин. Появилась глупая мысль, что его заманивают в ловушку.

– Совершенно верно, – без улыбки подтвердил помощник. – Это не Кремль. Прошу!

Вестибюль охранялся, но их пропустили без всяких вопросов. Просторный зазеркаленный лифт остановился на пятом этаже. Молодой человек позвонил в одну из двух расположенных на площадке квартир. Дверь сразу открылась.

Шаторин остался в прихожей, а его двойник, только с сухими волосами, провел Фокина через широкий коридор и просторный холл в комнату без окон: мягкий свет из-под подвесного потолка, встроенные шкафы по периметру, небольшой диванчик, два кресла, журнальный столик, справа – чуть приоткрытая дверь в отделанную розовой плиткой ванную, слева еще одна, такая же, и прямо – по обе стороны диванчика – две широкие двустворчатые двери.

Фокин несколько лет стоял в квартирной очереди и знал цену квадратным метрам – он понял, что эта хитроумно устроенная комната по ордеру не входит в жилую площадь, так же, как прихожая, холл, коридор, ванные комнаты и кухня – добрых пятьдесят «квадратов» – больше, чем общая площадь их с Наташкой двухкомнатки в Кузьминках. Той самой двухкомнатки, которой его попрекают до сих пор... Он осмотрелся: узорный паркет, неизвестного образца обои, мебель хотя и дорогая, но явно купленная за казенный счет... Жилым духом здесь не пахло: никаких вещей, ни забытой чашки, ни пепельницы с окурком – ничего.

– Прошу! – с той же интонацией произнес сопровождающий и открыл правую дверь. Фокин вошел.

Навстречу ему, отбросив клетчатый плед, поднялся с незастеленного велюрового дивана заспанный всклокоченный человек в спортивном костюме. Рано погрузневшая фигура, простоватое курносое лицо с отпечатавшимся рубцом от подушки, неряшливая светлая щетина – в таком виде могущественного Павла Арцыбашова не показывали по телевизору и не печатали в газетах. Но Фокин его сразу узнал.

– Приношу извинения за внешний вид. – Павел Андреевич пригладил волосы и сграбастал лицо в ладонь, разглаживая складки и морщины.

– Впрочем, у вас вид не лучше... Это что, кровь? Фокин проследил по направлению его пальца и увидел бурые потеки на правом рукаве куртки.

– Наверное, – как можно спокойней сказал он. – Был в морге, на вскрытии, видно, эксперт зацепил перчаткой...

– Ну ладно. – Арцыбашов прошел к стоящему у окна столу, сел в вертящееся кресло, жестом пригласил присесть и гостя. Полированная столешница была пуста, только солидная кожаная папка лежала слева, у самого подоконника. За окном начинался рассвет.

– Нам известно, что вы раскрыли ряд финансовых махинаций «Консорциума», – без предисловий начал хозяин. – Но вам не дают развернуться и фактически принуждают спустить дело на тормозах. Это так?

– Так, – кивнул обалдевший Фокин. – Но откуда вы...

– Не задавайте детских вопросов. – Помятый и беспомощный со сна человек закаменел лицом, на глазах превращаясь в могущественного чиновника – важную фигуру государственного аппарата. Такие не спят на незастеленных диванах, не мнут лицо на жестких подушках нежилых квартир. Они все про всех знают и могут в один миг восстановить справедливость.

– Коротко доложите суть выявленных злоупотреблений, – пошарив в ящике стола, приказал Арцыбашов. У Фокина появилась уверенность, что он включил магнитофон.

– Они скупают активы страны. Цель – сосредоточить в своих руках всю экономику государства. Монопольное владение основной собственностью сделает их фактическими хозяевами России. Политическое оформление всего этого – вопрос техники...

Первый чиновник государства озабоченно нахмурился.

– Есть конкретные доказанные факты?

– Полностью доказан только один. Незаконный экспорт стратегических технологий, скупка на вырученные от сделки деньги объектов добывающей промышленности: крупного угольного разреза и двух золотодобывающих шахт. Фигурант – некто Атаманов, недавно он вошел в совет директоров «Консорциума». Он намертво привязан документами к этой истории. Но настало время «острых» действий: задержания, обыски, аресты имущества и счетов... Только так можно раскрутить весь клубок!

– Тут вам и связывают руки? Фокин вздохнул.

– Есть уровни компетенции. На своем я сделал все, что требуется. Санкции на все остальное дает вышестоящее руководство, прокурор...

– Мне все ясно, – деловито кивнул Арцыбашов. – А есть ли у вас какие-либо данные о том, что «Консорциум» препятствует получению Россией кредитов от МВФ?

– Нет. – Даже в усталом отупении Фокин удивился. – И трудно представить, что такое может быть. Какой им смысл?

– А такой! – Глава администрации ударил кулаком по столу. – Они разворовали все предыдущие транши! А теперь мы взяли под контроль будущие поступления, и они поняли, что больше не смогут греть руки на бедах народа! И эти негодяи, эти мерзавцы, эти гаденыши делают все, чтобы сорвать кредит! Предатели! Вы получите необходимые документы и должны отдать изменников под суд! Это будет показательный процесс, он отобьет охоту у многих!

Крик гулко отдавался в утренней тиши просторной квартиры. Фокин вздохнул еще раз и потер глаза. Спать ему расхотелось, но под веки будто набился песок.

– Это уже не в моей компетенции... – повторил он.

– Будет в вашей! – злорадно сказал Арцыбашов. – Главный вопрос: есть ли у вас желание и воля разворошить змеиное гнездо и выжечь его каленым железом? И не боитесь ли вы это сделать?

– Желание есть, воля есть, разворошить не боюсь, – последовательно ответил Фокин.

– Тогда...

Арцыбашов встал, придвинул кожаную папку, открыл ее и извлек лист плотной глянцевой бумаги с типографским текстом. Молча направился к двери, молча вышел. Прошла минута, вторая, третья...

«Может, все же ловушка? – подумал Фокин. – Подстроили, чтобы выудить, что я знаю... Сейчас зайдут вдвоем-втроем, прыснут „отключкой“, придушат и закопают без следа...»

Он прижал левый локоть к телу, ощутив успокаивающую тяжесть оружия. Хрен вам! Надо было отбирать при входе. А теперь поздно! Не возьмете!

Арцыбашов вернулся, чуть помахивая листом.

– Читайте! – он протянул бумагу Фокину.

Это был Указ Президента. Дата, номер. Подполковник Фокин Сергей Юрьевич уполномачивается на проведение расследования о злоупотреблениях в «Консорциуме». Наделен необходимым объемом полномочий и не может быть никем освобожден от занимаемой должности или отстранен от расследования. Сегодняшнее число, хотя рабочий день в начавшихся сутках еще не начинался. Свежая подпись. Фокин мог поклясться, что еще несколько минут назад ее здесь не было. Он поднял глаза.

Арцыбашов свысока смотрел на него и улыбался, довольный произведенным эффектом. Очевидно, он ждал каких-то слов...

Фокин сглотнул.

– А что... Это... – Он кивнул на стенку, отделяющую от соседней комнаты. – Президент здесь, что ли?

Улыбка исчезла. Теперь Павел Андреевич смотрел на него как на идиота.

– Президента здесь нет и быть не может, – холодно сказал он. Но потом смягчил тон. Есть просто идиоты, а есть полезные идиоты. Фокин, очевидно, относился ко второй категории.

– Вы заметили, что повышены в звании?

– Да... – растерянно пробормотал Фокин и вновь заглянул в Указ. – Я думал – опечатка...

– В таких документах опечаток не бывает. – Теперь на полезного идиота смотрели с сочувствием. – Если вы справитесь с поставленной задачей, то вас ждет генеральская должность. И за большой звездой дело не станет! А теперь идите, приведите себя в порядок и приступайте к работе. Мой помощник будет интересоваться ходом расследования.

– Есть, – бодро сказал свежеиспеченный подполковник и направился к двери.

Обыск на даче у Атаманова производила бригада из четырех человек, и все равно он продолжался не меньше шести часов. В мангале обнаружили большое количество пепла от сожженных бумаг, а в кабинете – несколько пакетов с документами. Сам хозяин переходил от одного следователя к другому и с легкой улыбкой обращался к понятым:

– Смотрите повнимательней, а то подбросят наркотики или оружие...

По пятам за ним ходил Гарянин, в задачу которого входил контроль за задержанным. Участок по периметру был оцеплен взводом спецназа. Предосторожность оказалась нелишней: уже через час после начала обыска к даче стали съезжаться джипы с крутыми парнями и лимузины с солидными господами, но цепочка молчаливых спецназовцев в масках и камуфляже, а особенно автоматы, откровенно направленные на посторонних, заставляли и тех и других держаться на расстоянии.

Постепенно лимузины разъехались, зато прибыли несколько известных в Москве адвокатов, которые потребовали пропустить их на участок. Бойцы их не пропустили, но вызвали Фокина, который предложил им приехать в следственный комитет, где Атаманову будет предъявлено постановление о задержании с последующим допросом.

Перевозили задержанного тоже с повышенными предосторожностями: Фокин приковал его наручниками к себе и Гарянину, все втроем уселись на заднее сиденье «Волги», рядом с водителем посадили автоматчика. Машины со спецназовцами шли впереди и сзади, когда какой-то джип попытался вклиниться в колонну, из «Волги» раздалась короткая очередь, вздыбившая фонтанчики грязи под колесами нарушителя, и он поспешно ретировался.

В управлении Фокин предъявил Атаманову протокол задержания, пригласил седовласого Пивника – самого модного и дорогого адвоката столицы – и попытался допросить задержанного. Но тот отвечать на вопросы отказался.

– Сейчас я пойду домой, а вы завтра вылетите с работы! – раздраженно сказал он. – Надо соображать – с кем можно шутить, а с кем нет!

Но домой он не пошел, а отправился в камеру, чем был очень обескуражен. Да и Пивник только развел руками:

– Как вы могли это сделать? Вся Москва на ушах стоит! Таких арестов еще не было!

– Все по закону! – с явным удовлетворением сказал Фокин.

Позже, когда он сортировал изъятые документы, в кабинет зашел Ершинский. Обычно он не задерживался до позднего вечера и уж точно не ходил по кабинетам, предпочитая вызывать подчиненных к себе.

– Как дела, Сергей Юрьевич? – доброжелательно спросил он и принужденно улыбнулся. – Тут у меня уже телефон расплавился – кто только не звонил! Но я всем отвечаю: дело у следователя, а он действует в соответствии с законом...

Фокин представил, как реагируют высокопоставленные ходатаи на такое разъяснение, и тоже улыбнулся. В этой ситуации никто ничего не может сделать. Потому что надавить на личного следователя Президента нельзя. Правда, его можно убить...