Возвышая человека как «владыку твари», Библия тем не менее весьма далека от его идеализации. Она одинаково отрицает как приравнивание его к животному, так и лжегуманистическое его обоготворение. Очевидную раздвоенность природы человека, выраженную в поэтической формуле: «Я — царь, я — раб, я — червь, я — бог», Библия связывает с особого рода духовной болезнью, постигшей человечество на заре его существования. Именно она ослабила и частично парализовала силы, изначально заложенные в ноосферу, отдалила людей от Бога, поставила их в отношения вражды с природой и самими собой []. Гармоничный ход развития человека был, таким образом, нарушен, чем и объясняется многое в его истории и современном состоянии.

Это библейское учение встречает оппозицию со стороны двух направлений: теории однолинейного прогресса и той разновидности гуманизма, которая считает зло в человеке лишь результатом неблагоприятных условий жизни.

Надо оговориться, что сама вера в прогресс, в обязательное наступление «лучшего будущего» есть искаженный вариант миросозерцания, выраженного в Библии *. Большинство древних концепций мира исходило из представления о вселенских круговоротах и циклах, в которых все неизменно повторяется и возрождается вновь. В религиях Вавилона и Индии, в философии Платона и Аристотеля Земля и человечество не имеют истории в подлинном смысле слова. Природа мироздания понималась в этих системах как нечто в принципе неизменное, лишенное перспективы возвыситься над своим уровнем. Только в Библии учение об эсхатологическом Царстве Божием открыло динамику человеческого и вселенского восхождения к совершенству []. Но Писание не изображает историю в виде процесса, в котором имеет место лишь увеличение добра. Подобно тому как миротворение являлось противоборством Логоса и Хаоса, история с самого начала стала ареной столкновения добра и зла в человеке; оба они имеют тенденцию к возрастанию. С каждой эпохой антагонизм между ними становится всё более напряженным.

---

* См. выше. Гл. V.

---

Секулярная же теория прогресса в целом рассматривая историю односторонне: как поступательное и неуклонное усиление положительных начал в человечестве. Развитие знаний, общественных институтов и этики движется, по мнению «прогрессистов», в основном только вперед, а все темное и злое в человеке с веками идет на убыль. Это воззрение, естественно, исключало возможность высокого духовного уровня первых людей, которое предполагает Библия, и игнорировало ее учение о росте зла в человеческом обществе. Согласно теории прогресса оно не знало никакого падения, а только постепенное усовершенствование.

Схема эта, с одной стороны, опиралась на аналогию с эволюцией жизни. Однако механическое перенесение на историю законов биологии совершенно неоправданно, так как в обществе действуют уже свои собственные законы []. А с другой стороны, ссылались на сведения о народах, сохранивших «первобытный» уклад жизни, как на доказательство их примитивности, которая предшествовала более высоким ступеням развития.

Вспоминая о своей встрече с огнеземельцами, Ч. Дарвин писал: «Люди эти были совершенно голые и вымазанные краской, длинные их волосы были спутаны, рот покрыт пеной, выступающей от возбуждения, выражение лица дикое, ошеломленное и недоверчивое. Они едва ли обладали каким-нибудь искусством и, как дикие животные, питались тем, что сумели поймать» []. Именно так, по мнению Дарвина, и выглядели наши отдаленные предки. Только тысячи лет прогресса цивилизации сделали их настоящими людьми.

Библия отнюдь не считает цивилизацию изначальной, не говорит она и о том, что первые люди были существами всецело совершенными. Их внутренний мир представлен, скорее, как зерно, заключающее в себе лишь потенцию великого будущего. Но поскольку из Библии вытекает, что Первородный грех ослабил эту потенцию и открыл простор злу в человеке, первозданное его состояние должно мыслиться более гармоничным, нежели после Падения, хотя в этот исходный период люди с точки зрения цивилизации, по-видимому, были «дикарями». Это вполне согласуется и с тем, что теперь известно о «примитивных» народах. Выяснилось, что элементарные формы быта и культуры еще не означают элементарности в сфере сознания *. Напротив, переход к более сложным ступеням хозяйства и социального строя нередко даже вел к упадочным явлениям в духовной и нравственной области.

---

* См. ниже. Гл. X.

---

Для защитников теории однонаправленного развития культуры от низшего к высшему остается загадкой то важнейшее (и единственное) свидетельство о внутреннем мире доисторического человека, каким является его искусство. Художники, рисовавшие бизонов в пещерах Альтамиры или вырезавшие фигурки из оленьей кости, не могли быть существами духовно примитивными. Экспрессия, сила и лаконизм линий, умение подчеркнуть самую суть изображаемого отличают эти произведения мастеров каменного века. «Искусство первобытных людей по существу вовсе не примитивно — при всей примитивности их хозяйственных форм и всего образа жизни» []. Эта мысль известного искусствоведа Герберта Кюна получила сейчас всеобщее признание. И что особенно замечательно: это высокое искусство принадлежит древнейшей поре человечества и в следующую эпоху приходит в упадок.

И вообще, духовная культура развивается иначе, нежели материальная цивилизация. Если химия вытеснила алхимию, если древнюю повозку вытесняют современные средства сообщения, то можно ли говорить, что Роден вытеснил Фидия, а Ясперс — Платона?

Биологическая эволюция и техника движутся главным образом вперед; история же духа постоянно обнаруживает явления регресса. Летописи мира знают немало эпох, когда культура и нравственность приходили к самому жалкому вырождению. Кривая роста здесь крайне причудлива и совсем не похожа на линию, победоносно уходящую ввысь. Говоря об одновременном увеличении и добра и зла, Библия дает картину куда более реалистическую, чем теория прогресса.

И прогрессисты, и христиане верят в грядущее совершенство человечества. Первые ссылаются на науку, которая, однако, не может претендовать на познание тайн будущего. Библия же говорит о Царстве Божием, черпая свою уверенность в победе над злом из Откровения, превышающего обычное земное познание.

Второй довод против учения о Первородном грехе строится на вере в гармоничность человеческой природы. Эта вера восходит еще к античным временам. В средние века она выразилась в протесте против крайностей аскетизма, а в эпоху Ренессанса были сформулированы ее главные положения. Типичным представителем такого «гуманизма» явился Рабле, которому все человеческое казалось прекрасным и естественным. В XVIII веке «просветители» стали третировать учение о Первородном грехе как «клевету на человека». В это же время Руссо развил свою концепцию о совершенстве человеческой природы, которая искажается ростом городской цивилизации. «Естественный человек» был объявлен мучеником, нуждающимся в освобождении. Едва только он скинет с себя бремя условностей, как жизнь его расцветет во всем своем блеске и величии. Французская революция (во многом — детище Руссо) провозгласила своей религией братство людей и надеялась изменением общественного строя дать миру вожделенную свободу и счастье. Но на практике, как и в других аналогичных случаях, «братство» обернулось террором. Это и понятно, ибо подлинное братство невозможно без «отцовства», без чего-то высшего, объединяющего людей. В противном случае люди становятся не братьями, а орудиями в руках фанатиков, лжецов и честолюбцев. Это доказала и история социальных движений, которые в XIX веке пришли на смену энциклопедизму; социалисты, отвергнув пасторальную утопию Руссо, усвоили его главную мысль: общественные, экономические и политические — то есть внешние — перемены вполне достаточны для того, чтобы человек обрел самого себя и победил терзающие его злые силы.

Однако в том же XIX веке эти теории обнаружили зияющие пробелы. Убыстрение прогресса цивилизации, улучшение условий жизни не сделало людей более благородными, счастливыми и добрыми. Напротив, чем дальше шел материальный прогресс, тем яснее вырисовывалась мрачная картина духовных кризисов и опустошенности. Тоска по высшим ценностям, страх перед лицом Молоха грядущей технизации и душевного измельчания ощущается во второй половине столетия не меньше, чем его комфортабельный оптимизм. Это отражено и в симфониях Чайковского, и в драмах Ибсена, и в философии Э. Гартмана, и в афоризмах Ницше, и в романах Достоевского. Человеческая природа оказалась весьма далекой от той мифической «гармоничности» и «доброты», которую предполагали в ней «гуманисты». Даже такой поборник идеи прогресса, как Э. Золя, признавал: «Думать, что счастье будет царить, когда у всех будет хлеб, — какая глупая надежда!»

Постепенно тускнели старые идеалы секулярного гуманизма, а новые оказывались столь жалкими, что едва ли могли заполнить пустоту. «На этом маленьком судне, — писал Мопассан, — которое качается на море и которое волна может затопить и опрокинуть, я знаю и чувствую, как ничто не существует из того, что мы знаем, так как земля, плавающая в пустоте, еще более одинока, еще более затеряна, чем эта лодка в волнах. Их значение одинаково, их судьба свершится…»

А человек! Каким страшным, уродливым и злобным предстал он перед самим собой. Вспомним пессимистические рассказы позднего Льва Толстого, в которых сквозит мысль о бессилий человека перед собственными темными стихиями. Но никто, пожалуй, ярче Достоевского не вскрыл глубоко ту бездну чудовищной душевной извращенности, которая кроется в людях. Он показал, какие уродливые формы принимает стремление людей к самоутверждению. «Человеку надо одного — только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. Человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего». И напрасны были бы тут ссылки на то, что Достоевский описывает лишь патологические характеры. Если бы это было так, творчество его интересовало бы одних психиатров; но оно находит широкий отклик во всем мире потому, что переживания его героев близки большинству людей, что в каждом из нас сидят лебядкины, голядкины, смердяковы. Достоевский перестал льстить человеку и сказал о нем правду. И он был не одинок. Не воспевал ли Ш. Бодлер «цветы зла»? Не звучали ли эти же мотивы в поэзии Ж. Лафорга? В те самые годы, когда Достоевский создавал галерею самых своих страшных героев, Артур Рембо написал «Пьяный корабль» — эту бредовую фантасмагорию о жизни и человеке, а Ж. Гюисманс приоткрыл в своих романах завесу над миром диких извращений и кощунств.

Итак, совершилось новое «открытие человека», и оно оказалось открытием, могущим привести в отчаяние. Постепенно начали догадываться, что тайна людского зла коренится отнюдь не только в социальной среде, которая, скорее, сама является результатом этого зла.

С каждым десятилетием это становилось яснее, ибо никогда прежде люди не имели столь благоприятных условий существования и никогда прежде духовный кризис не достигал такого катастрофического размаха. А ведь если человеческая природа сама по себе не испорчена, то улучшение материальных условий должно высвобождать все ее положительные качества и давать ей возможность развиваться. Те свойства, которые принято называть «зверем в человеке», под влиянием цивилизации должны, казалось бы, отступать на второй план. Между тем ничего подобного не происходило и не происходит теперь. Кто осмелится утверждать, что «зверь» проявляется больше в пигмее из итурийских джунглей, чем в нацистском палаче, оснащенном по последнему слову техники?

В XX столетии получили невиданное развитие пути сообщения, человек поистине стал властителем суши, моря и воздуха. Медицина победила множество опасных недугов, техника произвела настоящую революцию как в средствах производства, так и в быту. Человек овладел многими тайнами своей планеты и устремился в космос.

С точки зрения гуманистического культа человека эти перемены должны были наконец возвести людей на невиданную духовную высоту, ибо было устранено бесчисленное количество факторов, вносящих зло в их жизнь. Даже многих представителей христианства завораживала картина триумфа секулярной цивилизации. Д. Бонхеффер говорил о «совершеннолетии» человека, который отныне способен решать все свои проблемы без веры. Ему вторит и ряд других богословов. Однако их мышление, при всей своей нацеленности на современный мир, глубоко анахронично. Они видят прогресс через призму старого респектабельного оптимизма. Поразительно, что Бонхеффер писал свои слова тогда, когда его страна была одержима неистовством и шла на поводу у безумцев. Это ли называется «совершеннолетием»?..

Панорама нашего века включает в себя не только успехи: урбанизация и техническая революция имеют свою страшную оборотную сторону. Средства массовой информации, несущие лживую пропаганду, оглупление толп, кормящихся сенсациями, бросающихся от моды к моде, — разве это одичание не есть плата за «сладкую жизнь»?

Историк будущего (если верить, что у нашей цивилизации еще есть будущее), изучая XX столетие, найдет много прекрасного. Но это прекрасное — вечно; оно проявлялось в людях всегда, даже тогда, когда они не имели телевизоров и ракет. А подлинно новое наших дней ужаснет историю.

Мировые войны, уносящие десятки миллионов жизней, массовые убийства мирного населения, тоталитарные режимы, вырастающие из новых вспышек стадных инстинктов, небывалое озверение и ненависть сословная и национальная; солдаты, в упор расстреливающие женщин и детей; врачи, проводящие каннибальские опыты над людьми; колючая проволока лагерей, за которой заживо гнило и было замучено бесчисленное множество невинных; ядерное оружие, сеющее страх и угрожающее самому существованию человечества; радиация, незримой отравой постепенно обволакивающая земной шар; примитивность мышления стиснутого штампами; фантастический рост преступности, коренящейся не в тяжелых материальных условиях, а в любви к преступлению; растерянность среди молодежи «потерянного поколения»; невиданное распространение психических заболеваний, садизма, сексуальной мании; патологическая погоня за наживой, захватывающая не только профессиональных предпринимателей, но и самые широкие слои общества, — вот что идет рука об руку с техническим прогрессом.

Поистине сбываются пророческие слова Тютчева: «Не плоть, а дух растлился в наши дни». Нигилисты прошлого века глумились над Апокалипсисом, называя его «произведением сумасшедшего». Могли ли они предполагать, что эпоху, которую они так ждали, придется описывать терминами этой провидческой книги?

Еще в двадцатые годы Альберт Швейцер писал: «Страшная правда, заключающаяся в том, что по мере исторического развития общества и прогресса его экономической жизни возможности процветания культуры не расширяются, а сужаются, осталась неосознанной» []. И как это было прежде, литература и искусство не могли не отразить болезни цивилизации: бредовые видения Салваторе Дали, романы Камю, Сартра, Саган, Мёрдок достаточно ясно говорят о ее симптомах.

Но было бы неверно объяснять современную трагедию технической революцией и другими внешними особенностями нашей эпохи. Подобно тому как все доброе и прекрасное в любые времена выходило из сердца человека, так и причины его недугов коренятся главным образом в нем самом. Это он оказался способным не только подниматься на великую духовную высоту, но и отравлять все, к чему он прикоснется. Это он смог именем Евангелия создать инквизицию или — террор во имя свободы, равенства и братства. Это он, прославляя разум, повергал весь мир в безумие…

Неудивительно, что многие современные мыслители и ученые, даже настроенные враждебно по отношению к религиозному мировоззрению, вынуждены были отказаться от представлений о человеке как о гармоничном и добром существе. Зигмунд Фрейд и его школа вскрыли это с особенной убедительностью. Психоаналитический метод разверз перед современным человечеством кошмарную бездну его искаженной, извращенной и больной душевной жизни. Фрейд показал, что человеческий разум еле справляется с мутными волнами подсознательных демонических инстинктов, которые трудно изгнать и которые, даже будучи подавленными разумными усилиями, дремлют в каждом из нас, как спора болезнетворной бациллы.

Человек бежит от себя, как бы стращась своего высшего призвания. Его внутренние конфликты, его «неврозы», как называют психоаналитики грех, не есть просто наследие животных предков. Животные убивают, как правило, для насыщения или для защиты. Человек же поистине одержим злом.

«Зло, — говорит Эрих Фромм, — по своей сути чисто человеческое явление. Это попытка возвращения к дочеловеческому состоянию и разрушения того, что является по природе человеческим: разума, любви, свободы. Но зло — не просто человеческое явление, оно трагично. Даже если человек возвратится к самым архаическим формам своего опыта, он не может перестать быть человеком» []. Обращая взгляд в прошлое, атеист Фрейд признается, что, по его мнению, «демонологические теории древности и средневековья в конечном счете оправдались» [].

Работы Конрада Лоренца и других современных зоопсихологов показали, что иерархия подчинения, чувство собственности, национальная ксенофобия имеют свои прообразы в животном мире. Но у человека все эти инстинкты из естественных реакций переросли в уродливый самоубийственный сатанизм. Прогресс технической цивилизации оказывается здесь бессильным или, напротив, только усугубляет трагедию. «Инстинкт хищного зверя, — говорит американский писатель-социолог Роберт Ардри, — который никогда не находился полностью под контролем разума, может теперь, освободившись от всех тормозов, толкнуть нас на бесконечные конфликты вплоть до того момента, пока род Homo Sapiens не вымрет окончательно» []. Трудно вообразить что-либо более далекое от теории прогресса…

Так рухнули наивные представления об идеальном «естественном человеке»; язва, разъедающая нашу природу, стала очевидной даже для людей науки.

Но то, к чему пришли современные психология и социология, уже в древности было известно людям. В коллективном сознании человечества веками жило чувство неудовлетворенности и ощущение тяготеющего над ним греха.

1. Мы говорим здесь о библейском учении, беря его в целостности от Книги Бытия до Апокалипсиса. Различные его аспекты рассмотрены в гл. IX и в специальном приложении к тому II.

2. Ch. Dawson. Progress and Religion. P. 125-126.

3. Th. Dobzhansky. The Biological Basis of Human Freedom. New York, 1960. P. 134.

4. Ч. Дарвин. Путешествие натуралиста на корабле «Бигль». Собр. соч. Т. V. СПб., 1908. С. 729. Нужно отметить, что последующие, более тщательные наблюдения почти полностью опровергли первое впечатление ученого относительно огнеземельцев.

5. Г. Кюн. Искусство первобытных народов / Пер. с нем. Л., 1933. С. 15. Из более новой литературы см.: А. Н. Окладников. Утро искусства. Л., 1967; В. Б. Мириманов. Первобытное и традиционное искусство («Малая история искусств»). М., 1973.

6. А. Швейцер. Культура и этика/Пер. с нем. М., 1973. С. 51.

7. Е. Fromm. The Heart of Man. P. 148.

8. S. Freud. Collected Papers. V. IV, P. 436.

9. R. Ardrey. Adam kam aus Africa. Munchen, 1969. S. 339.

История религий свидетельствует о том, что даже во внебиблейском мире издавна жила смутная мысль о какой-то трагедии, создавшей преграду между Богом и человеком и обрекшей людей на умирание. Так, согласно бушменскому мифу человечество стало смертным, потому что не поверило Божеству. Подобные же сказания есть и у других африканских племен []. Шумерийские и вавилонские легенды повествуют о счастливых первобытных временах, когда люди и боги жили в мире; египтяне говорили о древнем грехе человека перед Солнцем, который повлек за собой суровое возмездие. Греки считали, что род людской несет на себе бремя вины титанов, восставших против Неба. Можно указать на аналогичные представления и у жителей древней Персии, Тибета и других стран []. Таким образом, говоря словами Шарля Секретана, следует признать, что «сознательно или бессознательно религии признают некоторый беспорядок, некоторое нарушение, которое следовало бы восстановить» []. Это ощущение есть один из источников мистического страха и сознания вины, которые жили в человеке. Общечеловеческое чувство вины перед Богом порождало первые попытки искупить ее. Не с ним ли связано широкое распространение в древности ритуальных запретов? Так называемое табу есть не что иное, как наивная, предпринимаемая вслепую попытка избежать нарушения высшей Воли []. Она есть неясный отголосок того переломного момента, когда человек осознал себя отдаленным от Бога.

Невозможность игнорировать это универсальное чувство греховности вынуждает безрелигиозную мысль искать ему «естественное» объяснение. Так, Фрейд предположил, что сознание вины, а вслед за ним религия и мораль возникли в «первобытной орде» после некоего коллективного преступления. Над людьми в то время якобы властвовал жестокий и ревнивый отец клана, приберегающий для себя женщин и изгоняющий подросших сыновей. «В один прекрасный день, — продолжает свою реконструкцию Фрейд, — изгнанные братья соединились, убили и съели отца» []. Воспоминание об этом убийстве и поедании отца положило в конце концов основание тотемизму, табу и первичной религии, в которой отец стал божеством.

Такого рода теория Первородного греха кажется более чем странной, ибо заставляет думать, что подобное событие происходило во всех примитивных семьях, а также что первобытный человек отличался какой-то особенной совестливостью (а ведь, по Фрейду, сама совесть восходит к этому древнему преступлению). Трудно в этом случае объяснить и то обстоятельство, что многочисленные отцеубийцы в последующей истории отнюдь не были склонны создавать новую религию или мораль. Одним словом, очевидно, что Фрейд предлагает собственный «научный» миф, который, в свою очередь, нуждается в подтверждениях и толкованиях. Тем не менее уже то, что отец психоанализа принужден был искать объяснение вере в Первородный грех, показывает, что с ней приходится считаться даже противникам религии.

Неофрейдизм пытается предложить более убедительные теории, чтобы пролить свет на это загадочное явление. Эрих Фромм признал сам факт дисгармоничности (или, как говорит христианское богословие, — «поврежденности») человеческой природы. Он поставил ее в связь с антропогенезом. По его мнению, человек болезненно переживает свой разрыв с природой, над которой его поднял разум []. Это уже гораздо ближе к библейскому пониманию, которое считает искажение человеческих связей с миром одним из последствий грехопадения.

Другой психоаналитик, К. Г. Юнг, указывает на глубинные источники мифа о падении. Он говорит о «коллективном подсознательном», которое, подобно грибнице, связывает человеческий дух в единое целое []. В этом скрытом слое запечатлено все прошлое человечества; поэтому мифы должны рассматриваться не просто как продукт фантазии, а как отображение истории всего вида Homo Sapiens. Гипотеза Юнга рассматривает, однако, не самую суть мифа, а лишь условия его формирования и развития.

В Библии Откровение, данное древнему Израилю, проходит через пласт народного мифотворчества, отливаясь в конкретные образы, имеющие многоплановый смысл. С одной стороны, Писание усматривает в Грехопадении определенное событие, которое, подобно антропогенезу, имело место во времени, с другой же — оно описывает его не как обычный исторический факт, а пользуется символическим языком мифа.

Первозданный человек представлен там как «хранитель и возделыватель» того, что Бог «насадил», как существо, поставленное «владычествовать» над остальными тварями (Быт 1, 26; 2, 15). Это означает, что призванием человека была не праздность, но созидание и продолжение дела Божия. Как посланник Логоса в мир вражды человек имел великое космическое предназначение. Нам остается лишь догадываться, насколько далеко оно простиралось. Возможно, человек оказался бы в состоянии начать коренную перестройку материи, которая привела бы к началу нового космоса, гармоничного и совершенного. Во всяком случае, его воздействие на среду обитания было бы благотворным для всей природы и не несло бы на себе черт разрушительной тирании.

Как назвать это? Цивилизацией духовного типа? Неосуществившимся вариантом истории? Дело не в названии. Не лучше ли оставить старое библейское — Рай, или Эдем?

Согласно Книге Бытия, пока человек был в Эдеме, тварь не противилась ему. Сын Земли и Неба, он трудился для всего мироздания, над которым был поставлен. Поэтому Творец одарил его силами, превосходящими всю природу, а живое единение с Богом должно было постоянно питать и развивать эти силы. То, что до Грехопадения Первочеловек говорит с Богом лицом к лицу, означает его полную открытость Божественному.

Но если человек был бы не в состоянии избрать иной путь, кроме следования воле Божией, если бы он вынужден был следовать добру, то он являлся бы жестко запрограммированным механизмом, марионеткой, а не богоподобным существом. Тем, что движение к Богу и совершенству не зависело бы от его воли, человек принижался бы до уровня бессловесных.

Поэтому Библия и христианство так настойчиво подчеркивают значение нашей свободы. И это отнюдь не догматическая, недоступная разуму истина: трудно спорить с тем, что без свободы человек едва ли был бы человеком. Это признают даже такие поборники детерминизма, как Спиноза, Маркс и Фрейд.

Библия с самого начала указывает на необходимость для человека делать выбор. Об этом постоянно говорят Отцы Церкви и все христианские учители []. Суммируя их положения, С. Франк пишет:

«Согласились бы мы, чтобы Бог с самого начала создал нас такими, чтобы мы автоматически, сами собой, без размышления и разумного свободного решения, как эта река, исполняли Его веления? И был ли бы тогда осуществлен смысл нашей жизни? Но если бы мы автоматически творили добро и по природе были бы разумны, если бы все вокруг нас само собой и с полной принудительной очевидностью свидетельствовало о Боге, о разуме и добре, то все сразу стало бы абсолютно бессмысленным, ибо «смысл» есть разумное осуществление жизни, а не ход заведенных часов. Смысл есть подлинное обнаружение и удовлетворение тайных глубин нашего «я», а наше «я» немыслимо без свободы, ибо свобода, спонтанность, требует возможности нашей собственной инициативы, а последняя предполагает, что не все идет гладко, «само собой», что есть нужда в творчестве, в духовной мощи, в преодолении преград. Царство Божие, которое получалось бы «даром» и было бы раз навсегда предопределено, совсем не было бы для нас Царствием Божиим, ибо в нем мы должны быть свободными соучастниками божественной славы, сынами Божиими, а тогда мы были бы не то что рабами, а мертвым винтиком какого-то необходимого механизма» [].

Таким образом, в процессе человеческого развития должна была существовать возможность пойти по ложной дороге, по-своему оценить себя и свое положение в мире.

Пользуясь данной ему свободой, человек не только изменил своему призванию, но оказал ему сознательное сопротивление. Библия изображает это в виде посягательства на плоды «Древа Познания добра и зла», а мотивом нарушения заповеди называет желание людей «быть как боги».

В свете ветхозаветной терминологии «познание добра и зла» может быть истолковано как власть над миром» []. Но это не та власть, которая была изначально дана человеку Богом, а власть автономная, утверждающая свои цели и свои мерила для жизни и мысли.

Конкретно Первородный грех можно представить в виде попытки человека, повлиять на природу, используя данные ему силы в одних лишь своекорыстных целях. Сам этот акт «первой в истории магии» привел к внутренней переориентации человека и внес разлад во все его существо.

Роковая черта была перейдена: человек осознал, что он свободен, что может действовать вопреки Богу. Головокружительная бездна раскрылась перед ним, и тот, кто был создан стать борцом с Хаосом, стал его рабом. Путь к Древу Жизни был закрыт. Законы, властвующие в природе, овладели человеком, гармония духа и плоти была нарушена, между Небом и Землей разверзлась пропасть…

Первородный грех есть крушение духа, утвердившего себя не в Боге, а в самом себе. Оно замутнило поток ноосферы, воспрепятствовало ее движению вперед. Объяснить этот порыв назад, этот регресс, это отступление во тьму в рациональных терминах невозможно, здесь порог разума, край бездны.

Мало кто из христианских мыслителей так отчетливо осознавал его, как Н. Бердяев. «Грехопадение, — говорил он, — есть религиозно-метафизический, а не моральный факт, оно лежит неизмеримо глубже моральности и частного явления человеческой психики. Грехопадение совершилось в глубине мистической стихии мира, это таинственный факт метафизической свободы, разрыв бытия и порабощение его частей, а не нарушение моральной законности» [].

Но и здесь мы должны вернуться к вопросу: был ли человек первым в творении, кто превратил свою свободу в орудие зла? Он ли стал первенцем духовного мятежа и, отступив от Бога, нарушил гармонический строй мироздания?

Согласиться с этим весьма соблазнительно. Ведь так очевидно, что человек слишком часто проявляет себя как осквернитель природы, насильник и разрушитель!

Нередко библейское учение толковали именно в этом смысле. В человеке видели первопричину космического несовершенства, и эта мысль странным образом стала казаться едва ли не аксиомой богословия [].

Между тем Библия недвусмысленно свидетельствует о том, что не было такого дочеловеческого мира, в котором отсутствовали бы смерть и взаимное пожирание существ. В Писании, например, нет ни малейшего намека на то, что хищные животные появились лишь после Грехопадения. Отцы Церкви, комментируя библейскую историю творения, говорят о первозданной природе, в которой есть и борьба, и жизнь одних за счет других [].

Мы уже говорили, что вера не может принять взгляд, согласно которому жестокий мир есть подлинное отражение высшей творческой Воли Логоса.

Сомнения здесь неизбежны. Их прекрасно выразил английский поэт Уильям Блейк в своем мистическом стихотворении о тигре, в котором есть такие строки: Неужели та же сила,

В самом деле, религиозное сознание противится мысли о том, что космическое зло проистекает от Бога. А поскольку оно существовало до человека, источник его нужно искать и не в нем, и не в Творце.

Ответ на этот вопрос дает Библия. Она говорит о том, что человек отступил от Бога, поддавшись искушению Змея. Это он внушил людям, что, нарушив заповедь, они станут «как боги».

Символ Змея достаточно прозрачен. Прежде всего, он связан с представлением о существе низменном, коварном и в то же время грозно-могущественном. Змея подкрадывается незаметно и жалит внезапно; она обладает завораживающей силой. Исконный страх перед змеями живет до сих пор в подсознании человека. В то же время в мифологии древних Змей был распространенной эмблемой языческих божеств. В древних космогониях он олицетворял Бездну. Змей был богом плодородия и одновременно — разрушения и Хаоса []. Вот почему ветхозаветный автор обратился к образу Змея.

«Христианское богословие, — отмечает С. Трубецкой, — слагалось в борьбе с ересями. Еврейская религиозная мысль развивалась в упорной и тяжелой борьбе с язычеством — иноземного и отечественного происхождения» []. В библейском сознании богоотступничество ассоциировалось с языческим соблазном, и Змей как атрибут богов плодородия стал символом зла, противления истинному Богу. Аналогами Змея в Библии являются чудовища Хаоса, но там они, как и Змей, не боги, а тварь, возмутившаяся против Создателя. В Апокалипсисе «древний Змей», Дракон и Сатана — синонимы. Об этой силе Христос говорит как о «князе мира», с которым Он пришел бороться.

Таким образом, Библия, как подчеркивает один из современных богословов, говорит о «сверхисторических, сверхчеловеческих демонических факторах, действующих в более обширной Вселенной и препятствующих достижению божественных целей» []. Именно поэтому христианство имеет основание говорить о совершившемся до человека космическом Грехопадении.

Все аспекты, все планы мироздания связаны между собой. Оно представляет собой целостную систему «неба и земли, видимого и невидимого». В ней нет ничего абсолютно изолированного.

«Мир, — говорит Н. Бердяев, — есть иерархический организм, в котором все части между собой связаны, в котором то, что совершается на вершинах, отражается на низинах… Миф о диаволе символически отражает событие, совершившееся на самой вершине духовного мира, в высшей точке духовной иерархии. Тьма первоначально сгустилась в высшей точке духовной иерархии, там свобода впервые дала отрицательный ответ на Божий зов, на Божию потребность в любви своего другого, там творение вступило на путь самоутверждения и самозамкнутости, на путь разрыва и ненависти» [].

Именно в такой мир противоборства и вступил человек. Но вместо того чтобы ускорить торжество сил Логоса, он внял голосу искусителя. Писание называет Сатану «отцом лжи» и «человекоубийцей», ибо обман, ложь в исполинских масштабах стали орудием против высшей Правды. «Будете как боги», — говорил Змей и обольстил, обманул человека. Отпадение не сделало людей богами, а, напротив, подорвало их первозданные силы, отделив их от Древа Жизни. Закон распада и смерти настиг и покорил человека.

Но если тайна космического зла остается для нас едва уловимой в глубинах духовных миров, то человеческий грех постигается нами — участниками его разрушительной работы — непосредственно в опыте.

В бессилии перед страстями, в «воле к власти», терзающей дух человека, в его ложном самоутверждении — вновь как бы разыгрывается драма Первочеловека. И не отражается ли предмирное Грехопадение в нашей горделивой мечте создать мир по своему плану и замыслу? Не есть ли «карамазовский бунт» — уверенность, что мы сотворили бы Вселенную лучше, чем Бог, — лишь слабое эхо предмирного Бунта? Не звучит ли в наших умах, как и в первые дни, змеиный шепот: «Будете как боги»? Дерево познается по плоду, отец лжи — по своему воздействию на людей…

Но здесь возникает новый вопрос, который был поднят еще в раннехристианскую эпоху, а впоследствии с особой резкостью поставлен Л. Толстым. Если грех поразил первых людей, то почему власть его распространилась на последующие поколения? Какое отношение к нам могут иметь отдаленные предки, жившие на заре существования человека?..

«Юридическое» толкование Первородного греха и его последствий, которое говорит о «наказании потомков за грех отцов», не только бессмысленно, но и кощунственно. Ведь даже человек с его несовершенным чувством правды понимает, что подобное наказание безмерно жестоко и противоречит евангельскому откровению о Боге.

Ничего не может здесь разрешить и ссылка на наследственность. Ведь привлекать природные механизмы для понимания духовной проблемы — не меньшее кощунство.

Итак, пусть от Бога отпали один, два, сто человек — почему их отпадение должно переживаться миллиардами их потомков как свое собственное? Зачем первым преступникам дана была такая безмерная власть над человечеством, что из-за них его неотвратимо постигла болезнь греха и трагедия богооставленности? Какое отношение имеем мы к ним, чтобы нести на себе последствия их падения?

Из этого тупика нет выхода, если принимать библейское учение в грубо юридическом и буквальном смысле. Но все меняется, если мы обратимся от буквы к духу и постараемся уяснить, что стоит в Писании за именем «Адам».

Под влиянием изобразительного искусства представление об Адаме обычно связывается с первым человеческим существом, обитавшим в прекрасном райском саду. Но искусство в данном случае лишь внешне воспроизводит библейскую символику, не раскрывая ее смысла. В Библии же «Адам» обозначает нечто гораздо большее.

Прежде всего слово это в качестве собственного имени употреблено священными писателями только четыре раза, в прочих же случаях оно имеет нарицательное значение и буквально переводится «человек». В Книге Бытия (1,26) слово «Адам» явно имеет множественный собирательный смысл, который преобладает и в других частях Библии []. Адам мыслится не столько как отдельная личность, сколько как олицетворение всего человечества. Подобное сведение группы к одной фигуре вообще свойственно библейскому способу мышления. В Писании много раз говорится об Иакове, Мицраиме, Ассуре как о лицах, хотя в действительности речь идет о народах.

Философское осмысление ветхозаветного «Адама» впервые предложил Филон Александрийский, который говорил о нем как о духовном существе, включающем все человечество. В каббале «Адам Кадмон», Ветхий Адам — «идея», целостный принцип человеческого рода [].

В христианстве эта традиция была продолжена и развита. Апостол Павел учил о двух Адамах: Ветхом и Новом. Второй есть не что иное, как Церковь, глава которой — Христос []. Во II веке Климент Александрийский писал, что множественности людей предшествовало их духовное единство в Адаме []. Согласно св. Григорию Нисскому «сотворенный человек не имеет особого имени, это всечеловек (курсив мой. — А. М.), то есть заключающий в себе все человечество» [].

Этот «Адам» был создан единственный раз, и именно в нем был запечатлен «образ Божий». «Это, — замечает св. Григорий, — природа *, понятая как целое» []. Она существует и поныне, воплощаясь в индивидуумах, но сохраняя при этом свое единство.

---

* То есть человеческая природа.

---

Мысль о человечестве как целостном «Адаме» отражена и в богослужебных текстах Церкви. В них постоянно говорится о Христе, который пришел в мир спасти «Адама». Видеть в подобных словах одного лишь Первочеловека нет оснований.

Точно так же и философская интуиция, и наука открывают это существенное единство человека. О нем говорят и биологические, и социальные, и психологические узы, связующие вид Homo Sapiens. О. Конт называет его Великим существом. Сознание целостного «Адама» отражено в творчестве Вяч. Иванова и А. Сент-Экзюпери. Юнговское понятие о «коллективном подсознательном» также указывает на глубинную связь общечеловеческого духа. Аналогичные процессы, происходившие в умственной жизни разделенных между собой народов древности, есть косвенное тому подтверждение. Вся метаистория есть история единого Адама.

«Под Адамом, — говорит Вл. Соловьев, — разумеется не отдельное только лицо, наряду с другими, а всеединая личность (курсив мой. — А. М.), заключающая в себе все природное человечество» []. Мысль Соловьева продолжает С. Булгаков. Он пишет: «Адам не имеет индивидуального лица в том смысле, в каком мы его теперь понимаем. Он не есть только порядковая величина». Человек един. Индивиды в его духовном организме есть «только всплески, ипостасные явления единой человечности» [].

Богословие связывает эту тайну единомножественности ноосферы с учением о богоподобии человека. Подобно тому как единство Сущего открывается в предвечном саморазличении Троицы, так и человек в его идеальном состоянии объемлет в себе ипостаси отдельных индивидуумов. «Существует только одна человеческая природа, — говорит В. Н. Лосский, — общая всем людям, хотя она и кажется нам раздробленной грехом и разделенной многими индивидами» [].

Каким бы путем ни совершился антропогенез, постиг ли этот таинственный переворот одно существо или несколько — «Адам» как таковой остается единым.

Мы все пребываем в этом единстве и в нем увлечены на ложный путь. Сущность Грехопадения — не в чьей-то отдельной вине, а во всеобщем человеческом отпадении, ибо, как говорит апостол Павел, в нем (то есть Адаме) «все согрешили» (Рим 5, 12). Именно поэтому мы несем на себе печать трагического разрыва бытия и можем сознавать себя участниками Грехопадения. Оно совершилось на уровне, превышающем индивидуальное сознание, но охватывающем весь вид в целом. Поэтому каждый рождающийся в мир человек причастен греху, будучи «клеткой» общечеловеческого духовного организма.

Тем не менее как в космогенезе силы Хаоса не в состоянии были прервать процесс становления, так и человек не целиком покорился демонизму и злу. Извращение путей не привело к его окончательной гибели. В нем сохранился здоровый корень, жажда совершенства и познания, стремление к добру, тоска по Богу. В этой неполной утрате первоначальных даров и заключен залог дальнейшего поступательного движения Адамова рода.

Да, поистине жизнь наша — «юдоль плача» и «лежит во зле», но даже и в этом несовершенном и скорбном мире осуществляет свою созидательную цель божественный Логос. Само страдание, сама дисгармония вызывают в человеке протест, побуждают искать пути их преодоления. В борьбе и преодолении куется человеческий дух.

Христианство не считает страдание добром. Христос утешал страждущих и исцелял болящих. Но на таинственных путях Промысла даже зло может обернуться добром. Недаром многие мыслители говорят, что только в «пограничных ситуациях», перед лицом смерти, отчаяния и страха выявляется подлинная человеческая сущность. Величайшие победы духа рождены были в горниле страданий. На этом пути Бог не оставляет человека одиноким, укрепляет его, озаряя его труд и борьбу светом Откровения. И наконец, творящий Логос Сам входит в мировой процесс, соединяясь с Адамом через Воплощение. Он страждет и умирает вместе с ним, чтобы привести его к пасхальной победе.

«Мужайтесь — Я победил мир», — говорит Христос. «Победа, победившая мир, — вера наша!» — восклицает Церковь устами апостола Иоанна, прозревавшего Царство Божие.

Только Бог созерцает творение в его бесконечной красоте. Мы же, живущие на земле лишь краткий миг, не в состоянии охватить всю грандиозность замыслов Творца. Такова основная мысль Книги Иова. Однако, даже ограниченные рамками своего бытия, мы в какой-то степени предвосхищаем Грядущее как сознательные соучастники вселенской драмы, в которой человек, проходя через борьбу, страдания и поиски, возвращается в дом Отчий…

Первое искушение человека было для него пробным камнем: Адам внял голосу Змея и захотел идти его путем богопротивления. Но и после этого великого разрыва, когда врата Рая закрылись, связь Неба и Земли не прервалась. Бог продолжал присутствовать в жизни человека, который в сумраке своих блужданий не уставал искать Его.

1. См.: Дж. Фрэзер. Фольклор в Ветхом Завете / Пер. с англ. М., 1986. С. 29 сл.

2. См.: Д. Г. Редер. Мифы и легенды древнего Двуречья. М., 1965. С. 38, 42; М. Э. Матье. Древнеегипетские мифы. М., 1956. С. 86; А. П. Лопухин. Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Т. 1. С. 107.

3. Ш. Секретан. Цивилизация и вера / Пер. с фр. М., 1900. С. 347.

4. О формах табу см.: Д. Фрэзер. Золотая ветвь / Пер. с англ. М., 1980. С. 222 сл. Насколько сильно влияют табу на людей, которые в них верят, свидетельствует, например, следующий факт. «Одному мальчику-туземцу было в качестве табу запрещено есть бананы и прикасаться к сосудам, в которых они находились. Однажды его товарищи сообщили ему, что он ел рыбу из черепка, в котором находились остатки бананов. И что же? Спустя несколько часов мальчик умер в тяжких мучениях» (Г. Бутце. В сумерках тропического леса. / Пер. с нем. М., 1956. С. 202); см. также: П. де ла Гассери. Психология религий. / Пер. с фр. М., 1901. С. 84.

5. З. Фрейд. Тотем и табу / Пер. с нем. Пг., 1923. С. 151. Следует подчеркнуть, что Фрейд выводил и антипод религии — атеизм — из невроза, возникающего в результате протеста против отца. См.: З. Фрейд. Леонардо да Винчи: Воспоминания детства. С. 79.

6. Е. Fromm. Man for Himself. London, 1960. P. 46.

7. О значении этой концепции для христианского миросозерцания см.: Б. Вышеславцев. Бессмертие, перевоплощение и воскресение. — В кн.: Переселение душ: Париж: YMCA, 1936. С. 114.

8. См. обзор святоотеческих высказываний в кн.: В. Велтистов. Грех, его происхождение, сущность и следствия: Критико-догматическое исследование. М., 1885. С. 182 сл.

9. С. Л. Франк. Смысл жизни. Париж: YMCA, 1934. С. 124.

10. Библейская идиома «добро и зло», как правило, есть синоним «всего на свете». «Для евреев, — справедливо отмечает голландский библеист Ренкенс, — познание означает вещь практическую, в том или ином смысле творческую: познать вещь, произнести ее имя — означает осуществить над ней свое подлинное влияние, поставить ее под свою власть. Это хорошо объясняет тот факт, что знание различия между добром и злом может быть только сверхчеловеческой привилегией» (Н. Renckens. La Bible et les Origines du Monde. Tournai, 1964. P. 178).

11. Н. Бердяев. Новое религиозное сознание и общественность. С. XXVI.

12. Типичный образец подобного решения вопроса можно видеть, например, в работе: П. Я. Светлов. Христианское вероучение. Т. II. Киев, 1912. С. 32 сл.

13. Так, например, св. Василий Великий в связи с сотворением мира говорит о различных хищниках, об органах защиты и нападения у животных (Беседы на Шестоднев, IX). О том же пишет и св. Иоанн Златоуст в «Беседах на Бытие».

14. С. Трубецкой. Учение о Логосе. М., 1906. С. 241-242.

15. Там же. С. 245.

16. К. Cauten. Science, Secularization and God. P. 172. П. Тейяр де Шарден выдвинул свою «статистическую» теорию грехопадения, в которой пытается обойти проблему злой воли, сводя дело к случайностным факторам и «издержкам».  См. приложение 10.

17. Н. Бердяев. Философия свободного духа. Ч. 1. Париж: YMCA, 1927. С. 235. До Бердяева мысль о поврежденности мироздания как целого была развита Вл. Соловьевым (См. его: Духовные основы жизни. Собр. соч. Т. III. С. 351 сл.) и Н. О. Лосским (См. его: Мир как органическое целое. М., 1917. С. 89 сл.). Следует отметить, что Бердяев испытал на себе сильное влияние систем Бёме и Шеллинга и это привело его к теории особой «нетварной свободы», теории, которая имеет оттенок дуализма. См.: В. Зеньковский. История русской философии. Т. II. Париж: YMCA, 1950. С. 313 сл.

18. Слово «Адам» без артикля, то есть как собственное, употребляется в Быт 4, 1, 25; 5, 1, 3; Пар 1, 1; Тов 8, 6. В прочих же случаях оно нарицательное. См.: L. Ligier. Peche d'Adam et peche du monde. V. 1. 1960. P. 165 ff.

19. См. статьи «Адам» и «Адам-Кадмон» в «Еврейской энциклопедии». Т. 1. С. 441 сл.

20. В своей интерпретации «Ветхого», или Первого, Адама ап. Павел использовал язык и символику эллинистическо-иудейской философии. «В глазах Павла, как и в глазах его современников, Адам — не только исторический индивидуум, но, прежде всего, личность, которая включает в себя все человечество. Именно в этом качестве Павел видит в нем Образ Божий» (Ch. Baumgartner. Le peche Originel. 1969. P. 141).

21. Климент. Строматы 1, 18.

22. Св. Григорий Нисский. Об устроении человека. XVI.

23. Там же.

24. Вл. Соловьев. Собр. соч. Т. III. С. 162.

25. С. Булгаков. Купина неопалимая. Париж: YMCA, 1927. С. 35

26. В. Н. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви.– Богословские труды. Сб. 8. М., 1972. С. 65.

Религия появилась как результат ослабления непосредственной связи человека с Богом. В сущности, она была вызвана к жизни стремлением людей перебросить мост между ними и Запредельным. По-видимому, вначале она еще отражала какие-то черты исходного состояния человеческого сознания; но этот ранний период духовной истории едва различим в сумраке прошлого.

В самом деле, сотни веков, протекших до изобретения письменности, во многом остаются для нас загадкой. Глиняные черепки, наконечники для стрел, каменные рубила и кухонные отбросы рассказывают о быте доисторического человека, о его занятиях и жилище, но они молчат о главном: о самом человеке. Остатки скелетов, обломки черепов помогают восстановить внешний облик первобытных охотников, но не картину их внутренней жизни.

Гораздо больше говорит о ней палеолитическое искусство. Оно есть немой свидетель, доказывающий, что древнейшие люди не были чужды духовным и творческим поискам.

Вот они глядят на нас через тысячелетия, грубо сделанные из камня и кости маленькие идолы. Что вложил художник в эти изображения, какие мысли о жизни и смерти, какие чувства и верования связывал с ними?..

Некоторый свет на загадки духовного прошлого человечества может пролить изучение миросозерцания тех народов, которые как бы не имели истории и которые в наш атомный век живут в веке каменном. В прежние времена их считали низшими существами — переходной ступенью между человеком и обезьяной — и переносили это неверное представление также на древнего человека. В частности, им нередко отказывали и в наличии религии []. Утверждение о существовании народов, будто бы лишенных религии, было одним из существенных аргументов против христианского миросозерцания в устах поборников старого рационализма и просветительства.

Географические открытия, начавшиеся с XVI века, ввели в поле зрения европейцев множество народов и племен, стоявших на низком уровне материальной цивилизации. Но путешественники, посещавшие новооткрытые страны, оказывались зачастую весьма поверхностными, а порой невежественными наблюдателями, и они-то и повинны в создании мифа о безрелигиозных народах. Часто здесь имели место поразительные курьезы, связанные с незнанием языка и культуры туземцев или с узким пониманием термина «религия». Например, русский путешественник XVI века В. Атласов писал о жителях Камчатки: «А веры никакой нет, только одни шаманы», тогда как именно присутствие шаманов свидетельствовало о наличии у камчадалов религии. Подобные ошибки были свойственны и исследователям нашего времени. Так, некоторые авторы, описывая культуру племени кубу, обитающего в болотистых лесах Суматры, отрицали у него всякие религиозные представления. Но более тщательные исследования показали, что это мнение ошибочно [].

В настоящее время среди ученых всех направлений уже никто не настаивает на существовании безрелигиозных народов. Исключение составляет запоздалая попытка объявить таковым народ, последний представитель которого умер почти сто лет назад.

Речь идет о жителях острова Тасмания, которые стояли на крайне низком уровне материальной цивилизации. В результате жестоких и некультурных методов колонизации этот народ окончательно исчез с лица земли. Тасманийцы во всех отношениях остались очень мало изученными. Пользуясь этим, один из марксистских авторов объявил их безрелигиозным народом. Главный его аргумент — отсутствие в тасманийском языке таких слов, как «Бог», «Дух», «святой» и т. д. []. При этом он ссылался на словари тасманийского языка, которые сам признавал весьма несовершенными.

Остается лишь удивляться столь поверхностной аргументации. Кроме того, по данным авторитетных исследователей, у тасманийцев не только существовали понятия, обозначающие демонические силы, но и имя некоего высшего Существа: Тиггана-Марабуна [].

Упомянутый автор, отвергая мистический характер этих слов, пытался объяснить их происхождение чувством страха перед ночью и хищными животными []. Между тем известно, что на острове Тасмания нет и никогда не было ни одного животного, опасного для человека [].

Итак, попытка «открыть» безрелигиозный народ является совершенно несостоятельной и продиктована соображениями, стоящими далеко от науки.

Но если подобные попытки оставлены по отношению к народам исторических времен, то атеисты продолжают настаивать на том, что безрелигиозность якобы характерна для человека каменного века. Его объявляют «стихийным материалистом» []. При этом не выдвигается решительно никаких серьезных доказательств. Ведь если наличие религии устанавливается предметами культа, найденными археологами, то отсутствие этих предметов никак не может доказать отсутствие религии.

Для того чтобы обойти эту трудность, прибегают к неправомерному расширению понятия «человек». Так, В. К. Никольский говорит о безрелигиозном периоде, имея в виду питекантропов и синантропов []. На самом же деле даже неандерталец не является человеком в полном смысле слова и применение к нему термина «Homo» носит чисто зоологически-родовой характер []. Впрочем, и у него многие исследователи предполагают зачатки культа [].

Наиболее распространенной до настоящего времени гипотезой о первоначальной форме религии являлась теория анимизма (от латинского «анима» — душа), которая была разработана английской школой исследователей во главе с Эдуардом Тайлором (1832-1917). Согласно этой теории первобытный человек, размышляя над своими сновидениями, пришел к выводу о наличии в нем некоей духовной сущности; такую же духовную сущность он предположил и во всех окружающих предметах. Так возникла вера в духов, из которой развивались все прочие виды религии, а позднее всего — вера в Единого Бога. Этот взгляд был развит Тайлором в книге «Первобытная культура», вышедшей одновременно с дарвиновским «Происхождением человека» []. Тайлор полагал, что открытый им тип примитивной «детской философии» коренится в психологии всех людей и что все народы в своей религиозной эволюции должны были пройти эту «анимистическую» стадию.

Непосредственное изучение психологии примитивных народов показало, что теория анимизма необоснованно переносила европейские особенности мышления на мысль доисторического человека. «Факты из жизни первобытных народов, — пишет выдающийся французский исследователь Люсьен Леви-Брюль (1857 — 1939), — показали, что эта теория ни на чем не основана. Примитивная мысль ориентирована совсем иначе, чем наша, прежде всего она напряженно мистична» [].

К теории анимизма примыкает и другой крупный английский ученый Джеймс Фрэзер (1854-1941), автор многотомного труда по мифологии и истории религии «Золотая ветвь» (первое издание появилось в 1890 году). Он внес в тайлоровское понятие о «начальной религии» второй элемент помимо веры в духов: магию и культ.

Все прочие теории, считающие первоначальным верованием политеизм, очень близки к анимистической. И теория фетишизма [], которая объявляет первыми объектами поклонения материальные предметы, и психоаналитическая, выводящая религию из подавленных психических комплексов [], и тотемическая, связывающая религию с родовым сознанием [], и многие другие концепции сходятся в одном: у истоков религии они видят лишь суеверное поклонение духам, богам, силам, то есть политеизм, а возникновение монотеизма относят к самым поздним историческим временам, связывая его с установлением единодержавной царской власти []. Показательно, что этот тезис настолько укоренился в умах, что даже ученые-мыслители религиозного направления готовы были с ним согласиться как с непреложным выводом науки [].

Какими же материалами пользовались авторы теорий изначального политеизма в своих попытках проникнуть в сущность первобытного мышления? Мы находим у них широчайшее применение сравнительно-религиозного метода. Религиозные представления народов, которые стояли на стадии «дикости», послужили главным источником для конструкций Тайлора, Фрэзера и большинства других исследователей. Проводимые ими аналогии между обычаями, верованиями, традициями у народов разных стран и эпох дали богатую пищу для их теорий и привели к торжеству тезису об исконном многобожии.

Однако следует помнить, что и Тайлор, и Фрэзер оперируют материалами, полученными из вторых рук []. Данные, которые они используют в своих трудах, оказываются далеко не всегда достоверными и равноценными. Работая в своих кабинетах, они были бесконечно далеки от того мира «первобытной культуры», который исследовали. Кроме того, познанию западными учеными первобытных культур долго препятствовала разобщенность цивилизаций. В самом деле, трудно оспаривать тот факт, что народы и культуры различных стран еще во многом чужды друг другу.

Главным образом это относится к взаимоотношениям между народами так называемого Средиземноморского круга и Несредиземноморского. Для европейца так же трудно понять китайскую музыку, как и примириться с женскими модами в деревнях Центральной Африки. С другой стороны, европейская культура содержит немало странного для неевропейских народов, как о том свидетельствует материал, собранный в книге Ю. Липса «The Savage Hits Back» («Дикарь дает сдачи», 1937). Поэтому, чтобы проникнуть в дух чужой культуры, а особенно в ее религию, недостаточно проводить поверхностные параллели между случайно собранными фактами. Только ученые, которые многие годы прожили среди «дикарей», вошли в их быт, насколько это возможно, сроднились с их психологией, могут авторитетно свидетельствовать о примитивных верованиях.

Особенно важную роль в данном случае играет овладение языком туземцев. Н. Н. Миклухо-Маклай считал, что даже его долгая жизнь среди дикарей мало что дала в деле изучения религии из-за несовершенного знания языка. «Я откровенно сознаюсь, — говорил он, — что мое продолжительное пребывание между туземцами берега Маклая — главным образом вследствие далеко для этой цели не хватающего языка — было недостаточно для того, чтобы достигнуть вполне удовлетворительного понимания миросозерцания и примитивной формы так называемых религиозных идей у папуасов []. Множество поспешных и неправильных выводов в отношении «примитивной религии» было сделано путешественниками, которые не обладали осторожностью и объективностью Миклухо-Маклая.

Другой причиной непонимания является недоверчивое отношение туземцев к европейцам, которые пренебрежительно высказывались об их верованиях. Но в тех случаях, когда исследователь (основательно знакомый с местным языком) приобретал доверие дикарей, они посвящали его в сущность своей религии. О том, насколько трудно проникнуть в религиозные тайны туземцев, свидетельствует экспедиция Пьера Доминика Гэсо в середине нашего века. Каких только мытарств не пришлось претерпеть путешественникам, чтобы их допустили к созерцанию ритуалов африканского племени Тома! Они подверглись мучительной операции татуировки, согласились на все условия, проявили максимум уважения к местным традициям. Но все было тщетно. Туземцы едва разрешили им снять фильм о некоторых обрядах, не допустив их до главных.

Известный исследователь Гренландии К. Расмуссен, много лет проживший среди эскимосов, рассказывал о своей попытке познакомиться с их религией через расспросы туземца Игьюгарьюка, считавшегося заклинателем. Это оказалось не так легко. Только после длительной «психологической атаки» Игьюгарьюк, по словам Расмуссена, «так определенно утверждавший, что он не заклинатель духов и ровно ничего не знает из древней истории своего народа, переменил фронт, почувствовав ко мне доверие и поняв, как серьезно отношусь я ко всем этим вопросам. Поэтому мне удалось с его помощью заглянуть в глубины эскимосской культуры» [].

В. Скит, исследователь племени семангов (Малайя), пишет: «Хотя я имел много бесед с семангами, как с западными, так и с восточными, на тему об их религии, они высказывали полное неведение относительно какого-либо высшего существа, пока в один прекрасный день один из них не воскликнул в необычайно доверчивом тоне: «Теперь мы по правде готовы рассказать тебе обо всем, что мы знаем!» — и сейчас же принялись сообщать мне сведения о Та-Понн (то есть Хозяине Понн), чрезвычайно могущественном и добром существе, которое описывалось ими как Создатель мира» [].

Аналогичный случай рассказывает М. Вановерберг. Он расспрашивал негритоса Масигуна о том, кто сотворил человека, но тот ничего не мог сказать на эту тему. Однако впоследствии из разговора выяснилось, что соплеменники Масигуна оставляют после охоты часть мяса в жертву существу по имени Никав. «Никав» по-ибанагски означает «Хозяин», «Господь». Вановерберг заинтересовался им.

– Вы говорите — Никав, а кто этот милый? (Я умышленно употребил это выражение, скорее умаляющее или даже слегка презрительное.)

– Кто он? (И тут выражение его лица показало глубокое изумление перед моим невежеством.) Ну, тот, конечно, кто поставил на место Землю (И в этой связи он сделал широкий жест и вытянул руку, двигая ею слева направо) [].

Необходимо также учитывать, что у многих народов рассказывать о тайнах религии непосвященным и тем более нетуземцам запрещено. Австралийский юноша, например, проходит длинный цикл испытаний до тех пор, пока не сочтут его достойным подвергнуться одному из высших обрядов: лицезреть самые священные символы и ритуалы тайной жизни и узнать о существовании Великого Всеобщего Отца» [].

Таким образом, понимание духа первобытной религии европейцами встречает существенные препятствия: 1) в разобщенности народов; 2) в скрытности туземцев и в их отношении к своим религиозным тайнам; 3) в недостаточной подготовленности исследователей и их плохом знании языка.

В XX столетии культурная изолированность народов стала ослабевать. Несмотря на то что наш век явился веком насильственных переворотов, войн и жестокостей, контакты между народами и культурами все же необычайно укрепились и возросли. Для современного зрителя пещерная живопись Альтамиры, наскальные изображения доисторической Сахары, египетская скульптура и древнерусские иконы — не просто памятники прошлого, они приобрели жизнь подлинных произведений искусства: европейцы восхищаются выставками мастеров Африки, Индии, Мексики; ритмичные мелодии африканских и индейских танцев вошли в плоть и кровь современной музыки Европы и США. Азия, Африка и европейские страны интенсивно обмениваются культурными ценностями и начинают понимать друг друга. Культура «дикарей» уже не кажется мертвым пережитком каменного века, интересным лишь для специалистов.

Армия ученых, миссионеров, исследователей устремляется в те заповедные миры, где люди еще живут жизнью наших далеких предков. Многие белые на десятки лет поселяются среди «дикарей» и собирают обширные материалы об их верованиях и обычаях, завоевывают доверие туземцев, проникают в их тайны []. Русским читателям должны быть известны подобные подвижники науки и гуманизма из таких книг, как «Аку-Аку» Т. Хейердала, где рассказывается о Патере Себастьяне Энглерте, и «Дикари живут на Западе» Э. Лундквиста, который говорит о жизни ученых-миссионеров среди современных людоедов.

Результаты самоотверженного труда исследователей превзошли все ожидания. Перед европейцами открылся новый удивительный мир богатейшей духовной культуры тех, кого еще совсем недавно не хотели признавать настоящими людьми.

И прежде всего рухнула легенда о пресловутом «стихийном материализме» дикарей. Например, вся жизнь такого примитивного народа, как австралийские аборигены, оказалась сплошной мистерией. Цель и смысл своей жизни австралиец видит в общении и в конечном соединении с незримым духовным миром, который для него гораздо более реален, чем мир материальный. «В религиозном опыте примитивных, — пишет американский этнограф Поль Радин, полвека работавший среди индейцев, — мы находим все градации и оттенки переживаний, которые существуют в развитых или высших религиях; мы находим здесь подлинных мистиков наряду с рационалистами, конформистами, революционерами — потрясателями основ, идеалистами и прагматистами» []. А знаток австралийских аборигенов Дж. Элькин считает представления о том, что примитивный быт якобы не дает возможности развиваться духовной жизни, в корне ошибочными. «Белые, — пишет он, — склонны недооценивать философские способности примитивных народов, однако отсутствие одежды и сложного хозяйства вовсе не означает отсутствия мысли. Примитивные народы могут уделять созерцанию больше времени, чем мы, и мы заблуждаемся, считая, что когда австралийский абориген, по-видимому, сидит без дела и смотрит в пространство, то он ни о чем не думает» [].

Искусство современных так называемых дикарей есть отражение их богатой духовной жизни. Во многом оно аналогично искусству каменного века, произведения которого создавались, очевидно, не только в целях эстетических. Есть все основания полагать, что творчество древнейших художников стояло, подобно творчеству нынешних примитивных племен, под знаком религии. Статуи, резные фигурки и пещерные росписи были культовым искусством, и можно думать, что вера играла в их жизни такую же решающую роль, как и у австралийских аборигенов или бушменов.

Современные этнографические исследования привели к замечательному открытию: понятием о единой высшей Силе обладают многие народы, находящиеся на начальной стадии цивилизации. Это открытие опрокидывает традиционные представления старой анимистической школы. «Схема, — говорит крупнейший этнограф В. Копперс, — которая и поныне доверчиво преподносится в колледжах и согласно которой религия началась с поклонения камням и деревяшкам, а затем, через почитание деревьев и животных, развилась в культ божеств с получеловеческими, полузвериными чертами и, наконец, поднялась до божеств с чисто человеческим обликом, — схема эта стоит ближе по научному уровню к Геродоту, чем к современному исследованию» [].

Например, карликовые народности: бамбути Конго, бушмены, андаманцы и др. сохранили нам в своем материальном быте черты наиболее древних этапов человеческой истории []. Они не обрабатывают землю, не занимаются скотоводством, не строят постоянных жилищ. Их жизнь проходит в непрестанном кочевье, охоте и собирании готовых даров природы. Некоторые из этих народов не знают огня, а остальные добывают его путем трения. Нет никакого сомнения, что именно такой образ жизни вели первобытные охотники на заре человечества. Можно не без основания полагать, что духовный облик этих народов, отделенных от цивилизованного мира стеной тропических лесов и саваннами, должен в какой-то степени воспроизводить мышление палеолитической эпохи. И что же мы находим? Пигмейские народности характеризуются чертами, которых никто не мог ждать от «дикарей».

«В области социальной жизни мы находим у них прежде всего вполне определенное устройство отдельной семьи. У них развитая моногамия, и брак значительно более подходит к идеалу неразрывной связи, чем у позднейших народностей. Замечается также настоящая нравственная упорядоченность, признание различия морального добра и зла. Правда, эти первобытные народности обнаруживают свою истинную человеческую природу в том отношении, что у них нередко случается нарушение морали — и было бы нелепым преувеличением не признавать этого. Еще хуже было бы, однако, в угоду каким-либо теориям отрицать, вопреки всем почти единогласным показаниям наблюдателей, что нравственность этих народностей во всех отношениях лучше и выше, чем у большинства других диких и культурных народов. Относительно их религиозных верований достаточно сказать, что народности эти обладают настоящей, вполне разработанной религией, с определенными верованиями, определенным культом, состоящим из молитв и жертвоприношений, и некоторыми моральными учениями. Далее мы можем добавить, что религия эта хотя и проста, но все же сравнительно столь же чиста и высока, что положительно является еще вопрос — могут ли считаться некоторые свойственные ей черты антропоморфизма препятствием к тому, чтобы признать ее настоящим этическим монотеизмом» (курсив мой. — А. М.) [].

Таким образом, у истоков культуры и религии стоит мировоззрение, которое прежними авторами относилось к самым поздним этапам. И чем менее народ затронут прогрессом материальной цивилизации, тем более сильны в нем исконные черты духовной жизни: вера в верховную Силу, нравственность, моногамия и др. Впрочем, как мы увидим далее, не только пигмеи, но и большинство народностей сохранили в своей религии следы первобытного монотеизма, что окончательно укрепило новые позиции этнографов.

Этот вывод этнографии не был неожиданным. Еще в прошлом столетии его предвосхитили Фридрих Шеллинг (1804) и известный исследователь мифов Макс Мюллер. Последний оперировал с материалами, касающимися первоначальных форм религии у исторических народов, и пришел к выводу, что исходной формой верований был, как правило, монотеизм. Эти материалы использовал Вл. Соловьев в своей ранней работе о происхождении язычества [].

Факты, закладывающие прочный фундамент для пересмотра представлений о первоначальных формах религии, были систематизированы в капитальной двенадцатитомной работе Вильгельма Шмидта (1880-1954) «Происхождение идеи Бога» («Der Ursprung der Gottesidee»). Шмидт — крупнейший лингвист и этнограф, католический священник, профессор Венского и Фрейбургского университетов. Он специализировался по языкам Полинезии, Океании и Австралии, открыл ряд неизвестных науке папуасских языков на Меланезийских островах, изучал культуру аборигенов Новой Гвинеи, Малакки, Того и др. Шмидт руководил центром этнографических исследований и основал научный журнал «Антропос». Школе «Антропоса» принадлежит заслуга развенчания мифа о какой-то психической неполноценности примитивных народов. «Дикари, — пишет один из ее сторонников, — встречаются только в нашем цивилизованном обществе, их порождает цивилизация» [].

Следует отметить, что данные о современных примитивных народах не дают, разумеется, достоверной картины религии каменного века. Эта картина никогда не может быть полностью восстановлена. Критики Шмидта указывали, что вера в высшее Божество у «дикарей» почти всегда переплетена с представлениями о других богах и духах []. Но этого и следовало ожидать, ибо нынешние «примитивные» религии не есть застывший реликт, а несут на себе печать сложного религиозно-исторического развития. Этнография не может доказать прамонотеизма; она лишь показывает, что вера в Единого не есть продукт поздней истории, а присутствует на самых ранних стадиях духовного сознания.

Обилие и убедительность собранного школой Шмидта материала таковы, что даже марксистские археологи вынуждены признать, что «спорить со Шмидтом и критиковать его отнюдь не легко», потому что труды его и его сотрудников «буквально подавляют обилием фактического материала, собранного в различных частях света» [].

Бросим хотя бы беглый взгляд на эти факты.

У австралийских племен обнаружено в самой различной степени понятие о высшем Существе, хотя оно часто бывает отодвинуто на задний план пантеоном богов и духов. Племя аранда называет его Алитвира, племя лоритья — Тукура. У обитателей Виктории знание о Боге, который сотворил все и называется Бунджил, открывается только посвященным. «У племен нгарито и деддора женщины не знают его имени и называют его Папанг — Отец» []. У племени кайтиш — это небесный Отец Атнау. У юго-восточных племен — это Байаме и Бунджил. В некоторых случаях верховное Божество выступает как учредитель мистерий и зачинатель цивилизаций [].

Что касается Африки, то, по словам известного советского этнографа С. А. Токарева, «здесь почти повсеместно находим представление о небесном божестве» []. Давид Ливингстон, миссионер и путешественник, который тридцать лет провел в девственных лесах Черного континента, говорил, что проповедникам христианства нет необходимости говорить туземцам о Боге, так как они уже давно знают о Нем. Зулусы называют его Иммана и другими именами []. По понятиям племени тиндига, высшее Божество Ишоко есть источник нравственных законов. Пигмеи-бамбути чтут единое Начало под именем Отец и Мать. У других пигмейских народов Африки мы находим понятие о Верховном Божестве, именуемом Квмвума, что значит «Творец», «Господь». «Квмвума они не считают жестоким и грозным властелином, каким его представляет большинство племени банту, а справедливым, беспристрастным владыкой, который карает за проступки, но помогает в беде». При этом замечательно, что с внешней стороны религия негриллей отличается удивительной простотой. «В отличие от населения банту, негрилли не имеют тайных обществ, не имеют церемоний с тотемистическими танцами или масок тотемов как принадлежностей культа» []. Бушмены, которые живут в условиях быта едва ли не более примитивного, чем африканские пигмеи, имеют веру в высшего Духа, которого они называют Тора. Тора — «это великий Некто, он выше всех вещей… Тора сотворил все, но они (бушмены) не знают, где он живет» []. Другие имена Бога бушменов — Гау, Хише, Хуве, Эробе. Он также называется Цгана. «Цгана сделал все вещи, и мы молимся ему», — рассказал молодой бушмен путешественнику, но тут же добавил, что гораздо больше известно о нем посвященным [].

У племени тcонга есть смутное понятие о высшем существе Тило, к которому не обращаются с молитвами, предпочитая культ духов. У баганда «последним из богов почитается Катонда. Его называли Творцом богов и людей, а также всего мира. Ему был выстроен храм в отдаленном округе, и культ его мало поддерживался» [].

Это очень характерная черта. Понятие о Боге в Африке почти не связано с его особым культом или связано в слабой степени. Так, у племени базима культ Иммана явно заслонен поклонением богам. «Почти во всех случаях, — отмечает Токарев, — небесное божество — не предмет культа». Как бы оно ни называлось: Ньямби — у банту, Мулунгу — у восточноафриканских племен, Энгай — у масаев, кулункулов и зулусов, — оно стоит как бы на заднем плане. Этнограф Б. Оля, много лет работавший в республике Берег Слоновой Кости, пишет, что в религиях тропической Африки «Отец Вселенной ведет чисто мифическое существование, тогда как руководством мира занимается божество, представленное в литургии… Их можно рассматривать, как две ипостаси одного и того же божества. Активно действующий бог с более материальными интересами не противостоит Создателю» [].

Следы древнего понятия о Едином найдены и у народов Юго-Восточной Азии: Полинезии, Океании и Малайи. У андаманцев он известен под именем Пулуга, и опять-таки никакого культа этого Пулуги нет []. Творцом, Тангорой, называют его в Новой Зеландии. При этом характерно, что среди племен, стоящих на более высоком уровне цивилизации, понятие о Высшем Боге почти совершенно исчезло.

Что касается народов Америки, то они называют Творца Тахмахнауис — Великий Дух, а в других случаях Хавенейу — Держатель небес. Молитвы Великому Духу у индейских племен поражают своей чистотой и искренним чувством [].

Иногда высшая Сила рисуется индейцам как нечто, неопределенное.

«Дакотский вождь объяснил Д. Уолкеру, что формы, которые мы видим, не суть реальной формы, а их «тонвапи», то есть проявления божественной силы. Это перекликается с воззрениями маорийцев, согласно которым каждое создание обладает вечным элементом тойора, а Тойора Вселенной — это душа Верховного Бога. По словам одного исследователя, сверхъестественная Сила представляется индейцам-тлинкитам «безликой громадой, непостижимой по природе, но, когда она является людям, она может проявляться в любом аспекте» [].

С этим очень сходны представления «примитивных» народов Сибири и Севера. На языке эвенков, гиляков, эскимосов одно слово означает Бога и мир. Буга эвенков — это и Вселенная, и высшее Духовное Существо []. И здесь, как и в других странах, мы нередко сталкиваемся с явлением отмирания монотеизма: например, Ульгень, высший Бог алтайских племен, считается далеким от человека, не вмешивающимся в его дела [].

Мы не будем больше приводить примеров. Их слишком много. Остается подвести итог. Его можно сформулировать словами австрийского историка Леопольда Шредера:

«Если мы ближе всмотримся в религиозные представления примитивных народов, то нам в глаза бросится замечательное обстоятельство, идущее вразрез с господствующими теориями о происхождении религии из почитания душ или природы. Это — именно широко распространенная, если не всеобщая, вера в Высшее Благое Существо, которое по большей части представляется Творцом… И напрасно кто-нибудь старался бы обессилить это доказательство веры в Высшее Благое Существо указанием на возможность европейского и исламского влияния, так как такую веру мы находим у народов, которые, еще не имея никаких интимных соприкосновений с европейцами или магометанами, боязливо охраняют себя от таких сношений, даже питают ненависть к этим народам» [].

Мистическая интуиция, приводящая душу в трепет перед непостижимым и таинственным Началом, — основа всякой «естественной» религии и, разумеется, первобытной.

«Любые сомнительные теории, — говорит Р. Отто, — пытающиеся объяснить происхождение религии анимизмом, магией либо народной психологией, с самого начала обречены на провал, на блуждание в потемках, на потерю искомой реальной цели, пока все они не признают, что этот фактор нашей природы, изначальный, единственный в своем роде и ни из чего не выводимый, есть существенный фактор, важнейший импульс, лежащий в основании всего процесса религиозной эволюции» [].

При этом необходимо признать, что вера в духов и богов — это лишь одна сторона миросозерцания первобытного человека; для него духи только проявления, за которыми стоит Единый Дух. Сущность первобытной религии заключается в «неясной и недифференцированной интуиции трансцендентного бытия» []. Если «дикарь» не может еще четко сформулировать свое богопознание, то это отнюдь не снижает его реальности и ценности. И первобытные охотники на мамонтов, так же как и современный человек, постигали всем своим существом высшую Реальность, сокрытую за миром преходящих явлений. Их мистическая интуиция была не слабее, а, может быть, даже сильнее, чем у современного человека: они были ближе и к природе, и к Богу. «Истинную мудрость можно обрести лишь вдали от людей, в великом уединении», — говорил Расмуссену его друг эскимос.

Однако, признавая возвышенный характер первобытной религии, мы не должны упускать из виду регрессивных ее элементов. Они связаны с тем, что человек в религии стал делать упор на своекорыстных целях, и в первую очередь стремился получить охрану и помощь от божественных сил. «В новое время, — пишет об африканских пигмеях Г. Бутце, — образ Бога постепенно бледнеет в представлении бамбути и уступает место божествам второстепенным, олицетворяющим силы природы» [].

Этот процесс разложения первобытной религии отражен и в Библии, которая не ограничивает Грехопадение одним только моментом. Ее первые десять глав в символических картинах показывают постепенное отдаление человека от Бога, своего рода этапы богоотступничества. Каин, исполины и строители башни все больше теряют связь с Небом, противополагая Ему свою злую волю.

Характерно, что, по Книге Бытия, Каин старался с помощью преступления и лжи вырвать у Бога благословение, предназначавшееся брату. И действительно, в душе древнего человека возникает скрытая глухая враждебность к Высшему, перемешанная с завистью и рабским страхом. Он готов, как Прометей, похитить огонь с неба и одновременно ползает в пыли среди своих табу и суеверий. Следы этого «бунта на коленях» есть почти во всех дохристианских религиях.

Божество в глазах древних нередко представлялось как враг, соперник и конкурент. В желании овладеть Его силами и поставить их себе на службу заключена самая суть магии, прототипом которой был Первородный грех. Магия исходит из мысли, что все в мире, в том числе и Божественное, связано жесткой причинно-следственной связью, что определенные ритуалы могут дать в руки человека рычаг управления природой и богами. В этом магия, как показал Дж. Фрэзер, была предшественницей, науки [].

В магизме более всего выразилось эгоистическое самоутверждение человека, его воля к власти. Он все больше прилеплялся к плотскому, посюстороннему. Поэтому обожествленная природа — Богиня-Мать — легко вытесняла Бога из его сердца. Человек ждал от нее пищи, побед, наслаждений и готов был поклоняться ей и ее детям — богам. Таковы корни натуралистического идолопоклонства.

Но отношение человека к природе было двойственным. Он не только молился ей, но и настойчиво требовал. И если его требование оставалось без ответа, он поступал как насильник, он наказывал и истязал своего идола.

Книга Бытия говорит о нарушении гармонии между человеком и природой в результате Первородного греха. Оскверненная грехом Земля рождает «тернии и волчцы». Людям приходится добывать себе пищу «в поте лица». Начинается долгая война за покорение матери-природы; и после каждой победы сына она будет мстить ему.

Только теперь, в техническую эру, выявляются страшные последствия этой войны. Вместе с угрозой ядерных джиннов, выпущенных на свободу, «гибель среды» становится апокалипсисом XX века. Призрак планеты, превращенной в пустыню, уже встает перед человеком-триумфатором.

Чем-то это восстание против Отца и овладение Матерью напоминает фрейдовский «комплекс Эдипа», только выросший до масштабов истории. Кроме того, и сама ритуальная система магизма наводит на мысль о навязчивых действиях, присущих неврозу. Однако происхождение магических церемоний нельзя объяснить только болезнями души: здесь недуг скорее духовный. Природный детерминизм падшего мира человек перенес на отношение к Божеству. Он искал механических способов и приемов, которые могли бы заставить незримые существа подчиниться ему, ибо главный двигатель магии — самость, этот извечный антипод любви.

Отчуждение от Бога вело к разобщению и в человеческом роде. Первобытные и архаические общества — это чаще всего «закрытые» группы, враждебные всем прочим. В них царили боязнь «чужаков» и ненависть к ним, да и в наши дни эти инстинкты дают о себе знать. Во многом люди жили по волчьим законам борьбы за существование. Личность была чаще всего оттеснена на задний план; племя диктовало все: правила, веру, образ жизни. И только колдун или вожак стоял над этой «человеческой стаей», постепенно превращаясь в новый объект идолопоклонства *. Иными словами, первобытное язычество создало прообраз тоталитарного строя.

---

* См.: Т. II. Магизм и Единобожие. Гл. V

---

В следующих книгах мы проследим, как будет происходить этот постепенный рост магизма, который на многие тысячи лет замедлит ход духовной истории человека. Мы увидим, как живое чувство Бога будет заглушаться натуралистическими культами, как эти культы и вера в магию создадут почву для материализма с его полным отказом от всего, что выходит за рамки чувственного [].

Но одновременно мы узнаем и о другом.

Грехопадение не смогло уничтожить образ Божий в Адаме. Поэтому активность человека будет проявляться и как подлинное творчество. Ноосфера окажется не только разрушительной, но и созидательной силой. Она внесет в ландшафт Земли плоды разума, а следовательно — смысл и цель. Цивилизация будет, выражаясь словами Булгакова и Тейяра, очеловечиванием природы. В хозяйственной и культурной деятельности человека явится — пусть бледное и несовершенное — предчувствие нового Эдема, о котором возвестят пророки Библии.

И в отношениях к Творцу Адам не останется до конца ослепленным враждой, недоверием и корыстью. В нем пробудится тоска по Небу, по божественной Любви и свободе богосыновства. Как река, остановленная наносами, прокладывает рукава в дельте, чтобы направить свои воды к морю, так и дух будет искать пути, ведущие в дом небесного Отца.

Единый Бог снова начнет возвращаться в сознание человека. Сначала Его будут считать лишь главой пантеона, но постепенно образ Его станет проясняться, освобождаясь от языческой копоти.

В конце концов отзвуки первоначальной интуиции Единого и новые духовные поиски приведут к великим мировым религиям и восстанию против тирании магизма. А эти религии, в свою очередь, явятся прелюдией и подготовкой к Новому Завету, который откроет миру Сущего в лице Богочеловека.

1. Так, дарвинист Э. Геккель писал: «Разум является большей частью достоянием лишь высших человеческих рас, а у низших — весьма несовершенен или вовсе не развит. Эти первобытные племена, например, ведда или австралийские негры, в психологическом отношении стоят ближе к млекопитающим (обезьянам, собакам), чем к высокоцивилизованному европейцу» (Э. Геккель. Чудеса жизни. СПб., 1908. С. 175). А американский этнограф Морган, пользующийся таким авторитетом у марксистов, доказывал «отсталость дикаря в умственном и нравственном отношении, неразвитого, неопытного, порабощенного своими низшими животными инстинктами» (Л. Морган. Первобытное общество. Л., 1935. С. 27).

2. См.: Религия наименее культурных племен. М., 1930. С. 173 сл.

3. В. Ф. Зыбковец. Дорелигиозная эпоха. М., 1959. С. 121. Там же. С. 149; его же.

Всегда ли существовала религия. М., 1959. С. 121.

4. P. W. Schmidt. Der Ursprung der Gottesidee. 1 Auf. B. I. S. 258. Его же: Die Tasmanischen Sprachen. 1952. S. 470. Отметим, что и в советской литературе Зыбковец одинок. Его взгляды неоднократно вызывали справедливую критику. См.: В. Р. Кабо. Тасманийцы и тасманийская проблема. М., 1975. С. 154.

5. В. Ф. Зыбковец. Дорелигиозная эпоха. С. 153.

6. О фауне Тасмании см.: Н. А. Бобринский. География животных. М., 1951. С. 129.

7. См., например: М. И. Шахнович. Первобытная мифология и философия. Л., 1971.

С. 69; А. Ф. Анисимов. Духовная жизнь первобытного общества. М., 1966. С. 42.

8. В. К. Никольский. Происхождение религии. М., 1949. С. 8. Подобный прием мы видим и в других пропагандистских сочинениях. См., например: А. П. Каждан. Религия и атеизм в древнем мире. М., 1957. С. 5.

9. Принадлежа к роду Homo, неандерталец является видом, сильно отличающимся от «человека разумного», к которому относятся все расы древнего и современного человека. См. Приложение 6 тома 1 — «Предок человека».

10. Признаком, по которому можно судить о религиозных представлениях неандертальцев, служат так называемые «мустьерские погребения». Однако далеко не все исследователи согласны с такой интерпретацией (См.: Вопросы истории религии и атеизма. Т. 4. 1956. С. 104). Токарев считает, что неандертальцы хоронили своих умерших по двум инстинктивным побуждениям: сохранить около себя умершего и освободиться от трупа (С. Токарев. Ранние формы религии. М., 1964. С. 166) Дискуссия, которая в настоящее время ведется среди ученых по этому вопросу довольно беспочвенна, так как нет никакой возможности реконструировать мышление неандертальцев.

11. Русск. пер. Э. Тайлор. Первобытная культура. М., 1989.

12. L. Levi-Bruhl. La Mythologie primitive. 1935. P. 80; см. также Ch. Dawson. Progress

and Religion. P. 87.

13. Основоположником ее был энциклопедист Шарль де Бросс (О фетишизме / Пер с фр. М., 1973). Подробное изложение и разбор теорий происхождения религии см. в работе: прот. Т. Буткевич. Религия, ее сущность и происхождение (обзор философских гипотез). Т. II. 1902-1904; P. W. Schmidt. Der Ursprung der Gottesidee. В. 1, 2. I Auf. Munster, 1926.

14. З. Фрейд. Я и Оно/Пер. с нем. 1925. С. 36. По проблеме соотношения между психоанализом и христианством много ценного материала содержится в кн.: Jesus und Freund. Ein Symposium von Psychoanalytikern und Theologen. H. Zahrnt hrag. Munchen, 1972.

15. Эту теорию развивал Эмиль Дюрктейм (Е. Durkheim. The Elementary Forms of the Religious Life. New York, 1961). Изложение его взглядов дано в сборнике: Происхождение религии в понимании буржуазных ученых. М., 1932. С. 43.

16. «Единый Бог никогда не был бы осуществлен без единого царя» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XXI. С. 45).

17. См.: А. Мензис. История религии/Пер. с англ. СПб., 1899.

18. Ни Тайлор, ни Фрэзер никогда не жили среди дикарей, а изучали их культуру по музейным экспонатам и литературе. Характерно, что и среди материалистических авторов многие вынуждены были признать порочность методов Тайлора, хотя его взгляды им импонировали. Энгельс, в частности, назвал эти методы «мошенничеством» (Архив Маркса и Энгельса. Т. 1 (IV). С. 247), а упомянутый выше автор книги о тасманийцах прямо говорит, что Тайлор был «тенденциозен в подборе фактов, умышленно замалчивая те из них, которые не укладывались в прокрустово ложе его теории» (В. Т. Зыбковец. Цит. соч. С. 155).

19. Н. Н. Миклухо-Маклай. Собрание сочинений. Т. III. М.; Л., 1951. С. 450.

20. К. Расмуссен. Великий санный путь. / Пер. с дат. М., 1959. С. 65.

21. Религия наименее культурных племен: Сб. С. 113.

22. Там же. С. 135.

23. А. Элькин. Коренное население Австралии / Пер. с англ. М., 1952. С. 167. О посвящении туземных юношей см.: Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление/ Пер. с фр. М., 1930. С. 234; К. Taxтарев. Очерки по истории первобытной культуры. Л., 1924. С. 119: М. Eliade. Rites and Symbols of Initiation. New York, 1965. P. 21.

24. В частности, такие крупные исследователи австралийских аборигенов, как Спенсер и Гиллен, жили среди них почти 30 лет, были приняты в одно из племен в качестве равноправных членов и поэтому посвящены во все религиозные и ритуальные тайны. Сотрудник В. Шмидта В. Копперс много лет прожил среди огнеземельцев и опроверг представление об их дикости, сложившееся со времен Дарвина. Бартон прожил среди африканского народа Балуба 43 года. Можно привести много других подобных примеров.

25. P. Radin. Die Religiose Erfahrung der Naturvolker. 1961. S. 35. Об исследованиях Радина см.: Д. Зильберман. Личность и культура в антропологии Поля Радина. — «Вопросы философии». 1971. Ном. 6. С. 163-172.

26. А. Элькин. Цит. соч. С. 185.

27. W. Koppers. Der Urmensch und sein Weitbild. Wien, 1950. S. 233.

28. См.: W. Schmidt. Die Pigmaenvolker als alteste erreichbare Menschheit. 1925. Центральноафриканские пигмеи (негрилли) были долгое время неизвестны европейцам. Об их существовании достоверно узнали лишь в конце XIX века после путешествия немецкого исследователя Г. Швейнфурта к верховьям Нила (1870). О физических чертах пигмеев см.: Ф. Брикнер. Расы и народности человечества. СПб., 1913. С. 516; X. Матей. Пигмеи / Пер. с рум. Бухарест, 1966.

29. В. Шмидт. Цит. по: Г. Обермайер. Доисторический человек. СПб., 1913. С. 483; P. Schebesta. Die Bambuti — pygmaen von Ituri. B. 1-3. 1941-1950. Быт и психический облик пигмеев отображен в книге известного английского путешественника Л. Котлоу «Занзабуку» (Русск. пер.: М., 1960), который жил среди них в 1937, 1946, 1954-1955 гг. Другой путешественник, много лет проживший в Африке, пишет, что «у пигмеев самые высокие моральные устои из всех народов, с которыми ему приходилось сталкиваться» (Д. Хантер. Охотник / Пер. с англ. М., 1960). Нередко делаются попытки умалить значение наблюдений над бытом и культурой пигмеев, чтобы отвергнуть наличие у них монотеизма и моногамии. Так, в предисловии к книге Э. Патнем «Восемь лет среди пигмеев» (Пер. с англ. М., 1961) этнограф Шаревская пишет, что наблюдения автора доказывают отсутствие у них следов единобожия. Между тем Э. Патнем ни слова не говорит о религии пигмеев. Более того, она пишет: «Я знала, что пигмеи во многом доверяли мне, так как я никогда не вмешивалась в их личную жизнь и не интересовалась их религиозными взглядами» (С. 63). Что же касается моногамной семьи, то наличие ее совершенно очевидно явствует из наблюдений Э. Патнем. О другом карликовом племени, семангах, их исследователь Пауль Шебеста пишет: «Религиозные воззрения у всех карликов Малайского полуострова одинаковы. Все веруют в Высшее Существо» (П. Шебеста. Среди карликов Малакки. Л., 1928. С. 62; см. также: X. Матей. Пигмеи. С. 100).

30. Ф. М. Мюллер. Религия как предмет сравнительного изучения / Пер. с англ. С. 77; Вл. Соловьев. Мифологический процесс в древнем язычестве (Собр. соч. Т. 1).

31. Anthropos. 1906, V. 1. P. 6.

32. См., например: К. Клемен. Так называемый монотеизм первобытных людей. — В кн.: Происхождение религии в понимании ученых. М., 1932. С. 198 сл.

33. А. Л. Монгайт. Археология и современность. М., 1963. С. 24.

34. С. Л. Токарев. Ранние формы религии. С. 356.

35. W. Schmidt. Der Ursprung der Gottesidee. I Auf. B. 1. S. 345; H. Basedow. Th Australian Aborigenal. London, 1925. P. 255.

36. С. А. Токарев. Цит. соч. С. 365.

37. См.: В. Zurie. Immana, le Dieu de Barundi. — Anthropos. 1926. V. 21. P. 733 s.;

W. Schmidt. Der Ursprung der Gottesidee. B. IV. 1933.

38. См.: Волшебный рог: Мифы, легенды и сказки бушменов. М., 1962. С. 20, 24;

X. Мaтей. Пигмеи. С. 69, 71, 83.

39. Религия наименее культурных племен: Сб. С. 215.

Следует заметить, что бушмены не обрабатывают землю и не держат домашних животных (И. Пьерре. Затерянный мир Калахари. С. 106). Что касается нравственности, то бушмены отнюдь не подтверждают характеристики, которую дал Морган примитивным народам. Так, Бьерре говорит, что «у бушменов практически нет воровства» (Там же. С. 90).

40. В. Элленбергер. Трагический конец бушменов. М., 1956. Этнограф Бьерре был настолько поражен чистотой и величием представления бушменов о Боге что подумал: «Что могут дать бушменам миссионеры?» (И. Бьерре. Цит. соч С. 117).

41. Б. И. Шаревская. Старые и новые религии тропической и Южной Африки. М 1964. С. 122.

42. Б. Оля. Боги тропической Африки / Пер. с фр. М., 1976. С. 80-81; С. А. Токарев. Религия в истории народов мира. М., 1976. С. 160.

43. С. А. Токарев. Цит. соч. С. 105.

44. W. Schmidt. High Gods in America. Oxford, 1932; его же. Der Ursprung der Gottesidee. B. II. Munster, 1929; то же. В. V. 1935; Всевидящий глаз: Легенды североамериканских индейцев. М., 1964. С. 12 и др.; С. А. Токарев. Ранние формы религии. С. 362; См.: Т. Ахелис. Очерк сравнительного изучения религии. СПб., 1906. С. 29.

45. Цит. по: Ch. Dawson. Progress and Religion. P. 70.

46. А. Анисимов. Религия эвенков. М., 1958. С. 60, 72;

Его же. Космологические представления народов Севера. М., 1959. С. 9 сл.; Л.Я. Штернберг. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936. С. 30.

47. С. А. Токарев. Ранние формы религии. С. 363-364.

48. Л. Шредер. Сущность и начало религии / Пер. с нем. Сергиев Посад, 1909. с. 25, 29.

49. R. Otto. The Idea of the Holy. P. 29.

50. Ch. Dawson. Progress and Religion. P. 77.

51. Г. Бутце. В сумраке тропического леса / Пер. с нем. М., 1956.

52. См.: Дж. Фрэзер. Золотая ветвь. С. 62.

53. Эту генетическую связь магии и материализма признают М. И. Шахнович. Первобытная мифология и философия. С. 41. сл.