Глава 17
Возвращение в «Норд-Ост»
Театральный центр на Дубровке. После трагедии 23 октября 2002 года с захватом заложников здесь многое изменилось. Цвет стен, кое-где перестелены полы. В зрительном зале новая обивка кресел, но сквозь нее проступает кровь. Стены не держат въевшихся стонов. Каждый сантиметр этого здания проклят. Проклят теми, кто был здесь в те роковые дни. Теми, кто потерял здесь родных и близких. Теми, кто навсегда обречен на возвращение в «Норд-Ост».
Ирина Фадеева в тот день пришла на спектакль с 15-летним сыном. Ярослав был ее гордостью, ее самой большой любовью, ее смыслом жизни. С ними еще были сестра Вика с дочерью Настей. У них была очень дружная семья. Сейчас это большая редкость. Ярослав не хотел идти на спектакль, и теперь, глядя на все происходящее. Ирина не могла себе простить, что не послушалась сына.
Я встретился с Ириной Фадеевой и выслушал ее страшный рассказ. Она вспоминает:
«Никакого предчувствия у меня не было. Наоборот, я бы сказала, что с радостью туда шла. Сын не хотел идти, он говорил: «Хорошо, я не пойду, уроки сяду делать». Но я его уговорила, и мы поехали на спектакль. Меня обычно мама на машине возит. А в этот день я поехала на метро».
А вот что рассказала одна из артисток, участников спектакля:
«Мы ждали в гримерной, нас было шестеро родителей. И еще двое ребяток из малышей, один из них был задействован во втором действии. Когда дети выступали, я всегда вспоминаю детство свое, и всегда такое настроение, что прямо до слез, когда они вот там танцуют. Первое отделение кончилось. Была такая мысль: уйти. Но не ушли.
Отыграли спектакль. Посидели, поели. Потом пошли репетировать на третий этаж. Репетировали долго танец. И уже почти занятия у нас заканчивалось, когда вдруг к нам ворвался мужик в камуфляже, с автоматом и с маской. И сказал, что все должны выходить. Вот мы пошли, руки за голову, и пошли наверх».
Их повели в зрительный зал, где истекали последние секунды еще не прерванного спектакля.
Рассказывает другая участница спектакля: «Мы принимаем участие в этом спектакле уже год, и все звуки, которые в спектакле есть, знакомы, и естественно, когда появляются какие-то посторонние звуки, они сразу же привлекают наше внимание. Так было, когда пошла сцена летчиков. Мы услышали хлопок. Сразу же насторожились. Мы думали, что это как бы спектакль, не поняли ничего. А потом зрители сели, и я уже тогда смотрю: девушки какие-то заходят, много. И я говорю: «Это что-то не то, это не спектакль, наверное».
Это действительно уже был не спектакль. Хотя в первые секунды возникло ощущение какой-то театральной придумки. Люди в черных масках и камуфляже рассредоточились по залу и встали у выхода. Они стреляли в потолок, чтобы люди не кричали. Пока еще было непонятно, что они кричат, но уже возникло ощущение, что происходит нечто чудовищное. В разных частях зала они прикрепили какие-то свертки и протянули к ним провода.
«Страшно было, очень страшно, — рассказывает Вика, сестра Ирины Фадеевой. — Меня начало трясти, да. Все тело просто трясло. Ну, очень долго это было».
И еще больше испугалась Вика, когда на соседний ряд боевики положили бомбу. Потом они стали приставлять пистолеты к вискам не понравившихся им заложников. И обещали расстреливать любого, кто двинется с места.
«Около гримерной пошла какая-то суета, дверь у нас была открыта, — рассказывает артист, участник спектакля Олег Савцов. — Мы увидели Володю Стуканова, он занимается с детьми. У него был мобильный телефон, он начал звонить в милицию. И говорить, что на сцене вооруженные бандиты, с автоматами, и стреляют очередями. Там, видимо, не поверили. Пошло немножечко уже слегка грубо, для того чтобы проняло там, наверное. После этого он запихал к нам в гримерку еще двух ребяток этих. Мы закрыли дверь, задвинули задвижку. Отключили мобильные телефоны, выключили свет. Ребят этих под столы и говорим: сидите тихо».
В милиции этот звонок вначале приняли за чью-то злую шутку. Но когда поступили новые сообщения, стало понятно, что произошло нечто страшное. В эти минуты к зданию театра еще свободно подъезжают машины. Спектакль вот-вот должен закончиться. А внутри тем временем разыгрывается драма.
Для проверки сигнала к зданию была направлена оказавшаяся поблизости патрульная машина. Ее экипажу первому предстоит сделать страшное открытие.
Мой собеседник — сотрудник одной из частей антитеррора. Он вспоминает:
«Помню, пришло сообщение, что там произошел захват заложников. И какие-то цифры называли. Я говорю ребятам из патрульной машины: «Вы остановитесь, проверьте». А сам уже понимаю, что что-то произошло такое, что надо уже одеваться. И когда я приехал на Дубровку, то увидел обстановку, которая мне напомнила улицу Гурьянова. Я понял, что да, действительно, все не так просто».
Уже через 40 минут здание концертного зала было взято в оцепление. По тревоге подняты все подразделения антитеррора. На Дубровку стягиваются кареты «Скорой помощи», их много. Очень много. Одними из первых здесь оказываются, конечно, журналисты. Очень скоро будет установлено, что под видом журналистов здесь работали и координаторы боевиков. Они передавали в зал информацию о том, что происходит вокруг.
А вот и первая удача. Сотрудники антитеррора, проникнув в тыльную часть здания, сумели вытащить тех, кто забаррикадировался в гримерке. Заметив это, боевики открывают огонь, один человек ранен.
Через некоторое время боевики выпускают из зала детей. Именно от них оперативники получают хоть какую-то информацию о том, что происходит в здании.
В этот момент штаб решается на отчаянную попытку — провести разведку внутри здания. Мы никогда не узнаем имени этого человека, который тогда очень рисковал. С ним шла собака, она была для того, чтобы определить, заминирован ли вход. Выстрелы могут прогреметь в любую минуту.
К счастью, миссия разведчика заканчивается благополучно. Однако теперь окончательно становится ясно, что все подходы к зданию заминированы. Никто пока не рассматривает всерьез возможность штурма. Наиболее вероятным пока кажется другой вариант. Боевики могут запросить самолет, и задачу нужно будет решать по пути в аэропорт.
Мой собеседник, один из сотрудников антитеррора, рассказывает:
«Я для себя представлял несколько вариантов. Первое — это автобусы. Второй — они могли сделать какой-то прорыв, как это было в Первомайском. И потом рассосаться среди толпы. А здание было заминировано, и непонятно было, чего ждать».
Ирина Фадеева продолжает свой рассказ:
«Они сказали, что главное их требование — это прекратить войну в Чечне. Конечно, в этот момент стало сразу страшно. Потому что, ну как можно выполнить такое требование? И мы уже потом их спрашивали. Мы говорим: понимаете, но это же невозможно, как прекратить войну в Чечне? Они отвечают: «Ваши люди могут за двое суток все вывезти оттуда. Все вывезти за двое суток. И мы вас отпустим, мы не хотим, чтобы вы погибли, мы не просто пришли убивать. Но если наше требование выполнено не будет, то мы взорвемся, нам терять нечего». Так они сказали».
Все понимали, что требование террористов невыполнимо. Даже если войска начнут выводить немедленно. Семь дней в этом зале означают медленную смерть. Боевиками, несомненно, кто-то руководил извне. Слабая надежда появилась, когда они раздали заложникам телефоны и приказали звонить на телевидение и родственникам.
«Я не позвонила, — говорит Ирина Фадеева. — Я боялась звонить, потому что побоялась паники. Я для себя решила, что моя мама, родные должны узнать, но не от меня».
После этих звонков нервы стали сдавать у тех, кто был за пределами здания. Каким-то образом одна девушка проскользнула сквозь оцепление. Как потом было установлено, она находилась в состоянии тяжелого шока. Кричать, звать ее назад уже не имело смысла. Когда она не смогла открыть дверь, появилась надежда, что она вернется. Но, к несчастью, вход с торца здания был открыт. Через несколько минут в здании прогремели выстрелы.
Ирина Фадеева продолжает свой рассказ:
«У меня был такой страх, что я вообще не могла ни говорить, ни действовать. Но я все равно старалась что-то говорить. У нас очень испугалась Настя. И она все время плакала и говорила всем, не только нам: «Мама, что будет, что будет? Неужели нас убьют, ну скажи, как будет!»
Утром труп девушки вынесли на улицу. Как вспоминают заложники, войдя в зал, она потребовала от террористов освободить всех. Не поворачивается язык рассуждать о вменяемости и прочих медицинских диагнозах. Она погибла просто потому, что не смогла пережить происходящее.
Днем террористы согласились пустить в здание иностранных журналистов. Одним из первых в театральный центр на Дубровке вошел английский корреспондент Марк Франкетти. Его глазами мир впервые увидел террористов.
Английский журналист с телекамерой расспрашивал руководителя террористов Мовсара Бараева о том, почему они задумали свою вылазку, об их целях и требованиях. А для людей, готовивших освобождение заложников, было очень важно получить кадр из самого зала.
Один из сотрудников антитеррора рассказывает:
«Сразу же было выяснено, что боевики в зале — это не однородная масса. Есть те, которые камикадзе, которые могут на самом деле подорвать все в округе. Есть так называемое сопровождение, которое демонстрирует, но сами не являются носителями этих зарядных устройств. И за счет этого нужно было уже распределить силы».
Эти кадры были подвергнуты тщательному анализу. Сопоставляя их с уже полученными данными, оперативники установили, что кроме террористов в масках в зале находятся координаторы. Они играют роль заложников, стараются ничем себя не проявлять. Но, скорее всего, именно они и являются настоящими руководителями операции.
Они одеты в обычную одежду. Не являются смертниками, а значит, рассчитывают после окончания операции уйти. Одновременно ведется наблюдение и за координаторами, которые работают вне зданий. Именно в это время в штабе впервые звучит слово «штурм».
Мой собеседник, один из сотрудников антитеррора, вспоминает:
«Подготовка велась довольно-таки серьезная. Уже 23-го числа мы отрабатывали задачи на подобном здании в Москве. И у нас в учебном центре нашего отряда. По захвату террористов, захвативших заложников в здании».
На аналогичном здании скрупулезно прорабатывался каждый вариант захвата. Каждый маневр, каждый шаг рассчитывался буквально по секундам. Когда были просчитаны все, даже самые фантастические способы захвата здания, вывод оказался неутешительным: обычный штурм неминуемо приведет либо к подрыву здания, либо к гибели большинства заложников. Нужно было искать какое-то нестандартное решение. А пока московским врачам было приказано готовиться к приему большого количества пострадавших.
Сотрудник антитеррора продолжает свой рассказ:
«Мы ведь эвакуировали целиком госпиталь. Ночью мы вывезли оттуда почти 550 стариков, им всем за 70 лет. И тогда меня поразила их реакция. Приходилось всем нам там бегать по этим местам, где они были сосредоточены перед посадкой в автобус. Они волновались — ведь было два часа ночи. Это очень пожилые люди. Ну, их просили: «Бабушки, дедушки, вы не волнуйтесь, вы успокойтесь». А ответ у них всех был один: «Сыночек, не волнуйся, мы знаем — это война».
Всю ночь стариков развозили по другим больницам. И через несколько часов госпиталь был готов принять тех, кому может потребоваться неотложная помощь. Изначально думали, что в основном это будут пострадавшие от огнестрельных ранений. А значит, в первую очередь нужны хирурги и нужна кровь.
Между тем штабу так и не удалось наладить переговоры с террористами. Они отказывались от денег, от предложений освободить заложников в обмен на гарантии безопасности. А потом и вовсе перестали отвечать на звонки.
Свидетельствует сотрудник антитеррора:
«Первым делом нужно было совершенно четко определить, какие будут действия у этих террористов. Было важно понять, что ни на какие переговоры и все прочее они не пойдут. Это тоже было ясно. Что все их требования абсурдны, тоже было ясно».
Его рассказ дополняет Ирина Фадеева:
«Вообще, такого ощущения, что они хотят взорваться или погибнуть, не было. А вот эти молодые девчонки, они вообще не готовы были. У них сразу слезы, сопли, я не знаю. Не было ощущения, что такие вот они подготовленные. Была вот Ася, еще, может быть, двое таких вот более зрелых женщин, которые кричали и руководили. А остальные, когда им говорили: «Вот, надо готовиться, вдруг сейчас будет штурм, вставайте», когда они что-то такое слышали, они сразу начинали плакать».
Их было 18. Разного возраста и, очевидно, с разной решимостью умереть. Возможно, только здесь некоторые из них поняли, что умирать страшно. Однако у заложников они вызывали самый большой страх. С ними старались не встречаться взглядами. В отличие от мужчин, их реакция всегда была непредсказуемой, а потому наиболее опасной.
Ирина Фадеева продолжает свой рассказ:
«Я очень хорошо запомнила фразу, когда она сказала: «Если вам повезет, вы сегодня умрете». Может быть, я ее так услышала, но у меня сложилось впечатление, что люди действительно собрались умереть. Это стало страшно на самом деле очень. Нужно быть в этой ситуации, чтобы понять — это смертницы женщины были. У них в глазах это было. И она вот смотрела на нас с Ярославом, видит, что я сына держу. Она говорит: «А вот мой-то там остался». Она такую мне фразу сказала, это ее зацепило, что вот я сына держу. Я говорю: «Ну и как же вы ребенка там оставили?» Она говорит: «Ну, Аллах поможет, вырастит». И когда вроде что-то там зашевелилось, это для нас было самое страшное, потому что они сразу готовились к взрыву, как они говорили. И они встали прямо между нами. Настя на нее смотрит, а она говорит: «Да не бойся, что я здесь рядом стою, это хорошо. Вам не будет больно, я вас сразу застрелю просто. Вам не будет больно, а вот кто дальше, они калеками могут остаться. Им будет больно, а вам не будет больно».
Вокруг захваченного здания стоял непрерывный стон. Стон тех, чьи дети, близкие медленно умирали в нескольких сотнях метров. Это безысходность искала выхода. И порой его находила.
Рассказывает сотрудник антитеррора:
«У меня были две чеченки знакомые. Значит, они живут в Москве, и вот у одной из них в первый день ребенок пошел в школу, и его избили. И он пришел весь заплаканный домой. Значит, женщине было 52 года, и она пришла в качестве заложницы, предлагала себя в качестве заложницы, для того чтобы разрешить эту ситуацию. Было очень много людей, именно чеченской национальности, которые приходили и предлагали себя в качестве заложников. Для того чтобы как-то доказать, что у террористов нации нет».
На какое-то время понятие «лицо кавказской национальности» в Москве вновь обрело свой зловещий смысл. Между тем московские чеченцы тоже не отсиживались по домам. Не уходили с Дубровки представители чеченской диаспоры. Сотни людей предлагали себя в обмен на заложников. К следующему вечеру психологическое состояние тех, чьи близкие оказались в числе заложников, стало критическим.
Рассказывает один из очевидцев, находившихся поблизости от театрального центра:
«Был мужчина в возрасте, где-то, наверное, 45–50 лет. Значит, ему позвонила дочь, а ребенку было 13 лет. И я как раз была недалеко. И в этот момент, значит, он бросает трубку и начинает громким голосом говорить. «Мне сейчас позвонил ребенок, — говорит, — и сказал: папа, если вы сейчас не выйдете на Красную площадь, нас сейчас начнут расстреливать».
Ситуация вокруг театрального центра меняется в пять минут. Через пять минут это уже толпа людей, организованная некой идеей, некой деятельностью. Безусловно, никто не знает, что в такой ситуации делать. Потому что все стремятся каким-то образом участвовать и помочь. Та ситуация, в которую попали эти люди, она была очень страшная.
«Хватит проливать кровь россиян! Хватит проливать кровь россиян!» — обезумевшие от горя родственники выкрикивают лозунги, продиктованные террористами из зала. Трудно представить более унизительное и жестокое зрелище. Словно летучий голландец, эта демонстрация, больше похожая на похоронную процессию, кружила вокруг концертного зала, потом ее видели на Красной площади. Они просили телевизионщиков снимать, снимать как можно больше. Им казалось, что это может помочь. Они кричали: «Руки прочь от Чечни!» И проклинали ее.
Тягостная атмосфера воцарилась в штабе к исходу вторых суток. Все попытки наладить переговоры с террористами не имели успеха. Мовсар Бараев ни с кем говорить не хотел, все время менял требования. Если у него и был какой-то план действий, то он вряд ли был связан с переговорами.
С такой ситуацией штаб, пожалуй, сталкивался впервые. Торговался Басаев в Буденновске. Жестоко торговался Радуев. Любой террорист всегда торгуется, потому что иначе его миссия становится бессмысленной. И только здесь все происходило по какому-то другому сценарию. Даже когда полпред Казанцев попытался выйти на связь, чтобы обсудить начало вывода войск, террористы отреагировали на звонок равнодушно.
А тем временем в зале разворачивалась драма. Террористы объявили, что власти отказались от переговоров. И судьба заложников никого не интересует. Отчаявшиеся люди начали собирать подписи под обращением к президенту. И стало совсем плохо, когда было объявлено, что иностранцы, за которыми приехали послы, будут отпущены.
В беседе со мной Ирина Фадеева вспоминает:
«И вот мне сын говорит: «Мама, почему за иностранцев так заступаются, неужели за нас так вот никто не заступится? Плохо, что мы не иностранцы, чего же мы не уехали с тобой никуда?» А я говорю: «А куда бы ты хотел поехать?» «Ну, я не знаю, — он говорит, — но куда-то туда, где бы если бы мы попали в беду, то нам бы сказали: это же наш человек. Чтобы кто-то пришел и сказал: это наш человек. И мы точно так же будем его защищать, что бы там ни было». Ну, мне нечего было ему в этот момент сказать. Уже в третий раз, когда письмо принесли, он на меня посмотрел и подписывать не стал. А первый раз он подписал: «Прошу, спасите».
Люди ждали спасения, но большинство уже ни во что не верило. Измотанные тупым, безысходным ожиданием, многие находились в полуобморочном состоянии. Резко обострились болезни. Многочасовое сидение в одной позе, отсутствие воды и пищи, спертый воздух и постоянные угрозы делали свое дело.
И все же некоторые находили силы, чтобы бороться. Мария Школьникова добилась согласия у террористов налаживать контакт с внешним миром.
Свидетельствует Ирина Фадеева:
«Она громко говорила, да, это вселяло надежду. Конечно, вселяло надежду, что принимается решение».
Мария дозвонилась до телекомпании РЕН-ТВ, и на какое-то время появилась надежда на возобновление переговоров. Между ней и корреспондентами компании состоялся такой диалог:
— Мария!
— Да.
— Это Дмитрий из РЕН-ТВ.
— Послушайте меня внимательно, возьмите бумагу, пишите.
— Пишу.
— Нам нужен сюда Красный Крест и «Врачи без границ». И чтобы представители были только иностранных этих организаций.
— Значит…
— Возможно, будут переговоры.
— Семь послов сейчас стоят у входа в здание. И я не знаю пока, сколько будет представителей Красного Креста и «Врачей без границ». Мария, мы вам везем также телефон и батарейки на всякий случай, потому что связь только через вас сейчас может осуществляться.
— Теперь еще такой вопрос. Нам очень нужен Асламбек Аслаханов, чтобы он позвонил мне по этому телефону.
— Асламбек Аслаханов с вами свяжется по этому телефону.
— Пожалуйста, если можно.
— Сейчас мы это сделаем.
— Спасибо большое.
— Мария, а врачи могут пронести лекарства? Нужны какие-то средства?
— Обезболивающие.
— Хорошо, обезболивающие.
— Валерьянка.
— Валерьянка.
— И алкосердечные средства.
— Алкосердечные средства. Мария, держитесь.
— Давайте.
Врачам удалось войти в здание. Доставлена партия самых необходимых лекарств. На большее террористы не пошли. Одна за другой подъезжают машины иностранных послов, однако в диалог с террористами никому вступить не удается. Между тем время идет, ситуация в зале все больше усугубляется. Между представителями штаба и сидящими в зале происходит такой телефонный диалог:
«Они агрессивно настроены, да?»
«Сейчас да. Они хотят расстреливать по 10 человек, уже начинают. Они сказали, начинайте вывод войск. Почему ваше правительство ничего не делает, чтобы вас спасти?»
«Сейчас штаб осуществляет действия. Мы готовы вступить в контакт. Не через вас, потому что так переговоры не ведутся».
«Конечно».
«Представители власти готовы сейчас вступить в переговоры».
«Они сказали, что никакие переговоры невозможны».
«А чего требуют эти люди?»
«Вывод войск из Чечни».
«Скажите, а послы, телевизионные камеры?..»
«Пусть стоят, пусть ждут. Мы хотим, чтобы правительство наше приняло какие-то решения, чтобы толпа, если можно, скандировала по поводу войск, они сейчас нас будут расстреливать!»
Ситуация в зале все более выходила из-под контроля. Попытки наладить переговоры оставались тщетны. Доктор Леонид Рошаль, журналист Анна Политковская, политики Ирина Хакамада, Григорий Явлинский сумели войти в здание, но им не удалось убедить террористов пойти на переговоры и отпустить заложников.
Потом кое-кто будет обвинять этих людей в популизме. Забыв, видимо, что каждый из них рисковал жизнью. Последним в зал вошел Иосиф Кобзон, он вывел трех девочек. Выйдя на улицу, Кобзон заплакал: шансов больше не было.
«Маша, что в данный момент у вас происходит?» — спросили наши журналисты.
«Оказываем помощь людям, которым все хуже и хуже. Их очень много. Они хотят нас расстреливать», — отвечала Мария Школьникова.
К вечеру силы стали оставлять и заложников, и самих террористов. Начались нервные срывы. Один из заложников бросился на террористку, которая охраняла бомбу. Боевики открыли стрельбу. Появились новые жертвы.
Рассказывает Ирина Фадеева:
«Крови очень много было. Там женщина была с мужем. Он ее поднял на руки. Все в крови. Ну вот, началась такая паника. Было неизвестно, что дальше будет».
Очередная жертва не давала возможности ждать. Стало известно, что террористы, собрав паспорта, проводят опознания сотрудников спецслужб, милиции, Министерства обороны. Они уже расстреляли милицейского офицера и представителя ФСБ. Однако тревожила и другая мысль: не является ли затягивание террористами времени частью хорошо спланированной операции.
Сотрудник антитеррора ФСБ России вспоминает:
«Не факт, что не готовилась еще одна вылазка где-то рядом, может быть, в Москве. А может быть, в Санкт-Петербурге, а может быть, в каком-то другом городе. Аналогичного рода акция, может быть, еще более зловещая, с очень серьезными последствиями. У меня был такой вот прогноз, что если ситуацию они будут тянуть еще больше, то значительно возрастает степень проведения еще одной какой-то параллельной акции. И вот тогда уже придется штабу и, так сказать, правоохранительным органам действовать, по двум объектам работать».
Осознав такую вероятность развития событий, руководители штаба дали приказ на непосредственную подготовку к штурму. Бойцы спецподразделений занимали свои места. Видимо, к этому времени был определен и способ нейтрализации террористов: усыпляющий газ.
Сотрудник антитеррора продолжает свой рассказ:
«А там тянуть было нельзя. Там была критическая ситуация. Потому что просто люди так погибли бы. Находясь там, они просто бы погибли. Это был единственный выход, единственная ночь тяжелого напряжения. Надо было оттянуть время и переиграть. Поскольку операция аналогов не имела. Не было до конца ясно, с чем мы столкнемся с самого начала. Поэтому готовились к самому худшему. И наша группа, которая выдвинулась в коридор, ведущий к зрительному залу, столкнулась с тем, что со второго этажа было оказано вооруженное воздействие. По всей видимости, бандиты осознали, что начался штурм. Бандиты попытались прорваться в зал, закидывали нас гранатами».
Рассказывает Ирина Фадеева:
«Я услышала стрельбу, уже как будто это все рядом. Возникла такая мысль: что бы сейчас ни произошло, пусть я лучше буду спать. Но я слышала стрельбу, это было страшно».
Эти выстрелы были отголосками боя на этажах. Однако в зале газ сделал свое дело. Террористы, которые не уснули, растерялись, и было выиграно драгоценное время.
Ирина Фадеева продолжает свой рассказ:
«Я не почувствовала запаха никакого, я просто вижу, как боевик смотрит куда-то наверх, и лицо себе закрывает, вот этой маской вязаной, черной. И я в этот момент подумала: хорошо, что я увидела, наверное, что-то происходит. Думаю, может быть, опять там горит за сценой что-то. Вике говорю: «У меня ничего в руках нет, дай мне, говорю, шарф, я Ярослава закрою, а ты Настю курткой закрой». И это у меня было последнее, когда я Вику с Настей видела, а про Ярослава я не знала, что это последние мгновения. Я на него не посмотрела, просто его обняла. А с этой стороны я ему закрыла лицо. И больше я ничего не помню».
Зал представлял собой страшное зрелище, даже для тех, кто был в Буденновске и Первомайском. Несмотря на газ, бойцы сбрасывали противогазы и выносили пострадавших. Для многих счет жизней шел на секунды.
Вспоминает сотрудник антитеррора ФСБ России:
«Боевики, несмотря на то что спецсредства на них оказали какое-то действие, тем не менее пытались подсоединить источники питания взрывного устройства. Но оперативники действовали на опережение. И не дали им такой возможности — осуществить подрыв заряда. Который увеличил бы число жертв как минимум на 350 человек».
23 ноября 2002 года. Москва.
…Из интервью с террористками-смертницами:
— Скажите, вот что означает ваша одежда и взрывчатка на поясе?
— Означает, что мы ни перед чем не остановимся. И что ни перед кем не остановимся.
Очередной бой с терроризмом проигран — в Москве, под самым носом силовиков, подготовлен и осуществлен теракт, которого еще не знала Россия. Все сделано по классическим законам диверсии.
Вячеслав Заволока, ветеран спецподразделения «Вымпел», свидетельствует:
«Эта группа не может выдвигаться из Чечни на джипах в полной экипировке с автоматами и камуфляжем, естественно, вы понимаете. Это было заготовлено здесь. Были заготовлены под эту акцию и квартиры, базы складирования оружия и экипировки. Где-то на конспиративных квартирах готовились взрывчатые вещества и взрывные устройства, готовились и компоновались. В этом сомнений нет. И естественно, была связь. Потому что даже 30 человек, они же не будут жить в одной, двух, трех квартирах. Они были разбросаны по городу, значит, была хорошая связь. Хорошая мобильная связь, хорошая конспирация».
Кто помогал группе в Москве — неизвестно.
…Через полчаса после захвата заложников в театре на Дубровке все российские каналы вышли с экстренными выпусками новостей. За происходящим мир следил в прямом эфире. Как и террористы. Из репортажей с места событий они узнавали, где во Дворце культуры входы и выходы, через которые может пойти спецназ, какие спецоперации готовятся. И делали собственные выводы.
После применения сверхсекретного газа концертный зал взят. Перед входом в здание вповалку складывают потерявших сознание людей. Паника. И жуткая цена победы — погиб каждый четвертый заложник. Все террористы убиты.
По тысяче долларов заплатили и родственникам смертниц, убитых в Норд-Осте. Их вербовали по всей Чечне. Чтобы в последний момент девушки не передумали, к ним приставили «черных вдов», известных боевиков Дугаева и Бараева. Бывшие заложники Норд-Оста говорят о том, что на двух женщинах в зале не было поясов смертниц. Они выполняли роль надзирательниц.
А вот что сказала на допросе сестра одной из погибших в «Норд-Осте» смертниц:
— Твои родственники были в Москве?
— Две сестры.
— Они были в «Норд-Осте»?
— Да.
— Они там погибли, твой брат родителям деньги приносил?
— Приносил, да, после похорон.
— Сколько он принес денег?
— Три тысячи долларов.
Оказывается, всего несколько зеленых купюр стоили эти обезображенные тела. Хаджат, Мадина, Фатима, Маремм. Кто вспомнит сейчас эти имена? В официальной хронике их назовут террористками-смертницами. А родные, чтобы вычеркнуть их из памяти, уничтожат семейные альбомы с фотографиями. Смертницы — это новый вид преступного бизнеса. Такой же, как похищение людей и торговля наркотиками.
18 поясов, начиненных взрывчаткой, сняли саперы с террористок. А самым опасным трофеем оказались бомбы, соединенные таким образом, чтобы взрывы шли от центра. Сработай эта адская схема, и здание бы просто рухнуло. Впрочем, в тот момент о худшем старались не думать. Надо было спасать людей. И спасали, кто как умел.
Несмотря на обещанную готовность, никто не был готов к такому огромному количеству пострадавших. Машины «Скорой помощи» не могли разъехаться на площади. Парапета не хватало, чтобы сложить пострадавших. А их все несли и несли.
Свидетельствует сотрудник антитеррора ФСБ России:
«С точки зрения силовой акции операция была проведена на высоком профессиональном уровне. Обидно, что погибли люди, в основном те, которые находились под балконом. Они получили, так сказать, повышенную дозу этого специального средства. Если бы мы смогли быстрее их оттуда эвакуировать, если бы помощь им оказывалась непосредственно вот здесь, на парапете театрального центра… Вот в этом один из просчетов, то есть трагических ошибок этой операции. Что мы не стали сразу оказывать помощь людям, а стали развозить их по больницам».
Часть пострадавших были вынесены из зала уже мертвыми. К тому же в этой кровавой неразберихе драгоценные секунды бежали предательски быстро. Из-за угрозы обрушения здания врачей внутрь пустили не сразу. Думать о формуле газа в этот момент было просто некогда.
«А что бы произошло, если бы вы знали заранее?» — спросил я у руководителя Минздрава правительства Москвы (?) Сельцовского.
«А ничего бы не произошло, — отвечал г-н Сельцовский. — Вот как мы имели количество машин, ну, которые теперь уже все знают, их было 450 с лишним подогнаны к району, так они бы и были подогнаны. Это очень опытный персонал, понимаете, необходимые средства у них у всех были. Мы все сделали, все необходимое. Можно, конечно, сегодня разбирать по этапам, что сделал Иванов, Петров, там, в том числе и я. Сегодня эффект один: мы кого-то привезли, мы оставили их в живых. Вот это факт».
Но привезли, увы, далеко не всех. Десятки беспомощных тел со ступенек концертного зала будут увезены не в больницу, а сразу в морг. Те же автобусы, которые позапрошлой ночью развозили стариков, теперь загружались бывшими заложниками.
Для кого-то эти несколько минут дороги оказались последними. К кому-то медленно возвращалось сознание.
Вспоминает Олег Савцов:
«Я помню, что я был без футболки, только в шортах и в кроссовках. Было очень холодно, меня просто всего трясло. Плохо очень было слышно, все как-то вдалеке. И голова кружилась, просто ужасно. И кричу: «Это свои?» Вот дверка, и мужчина стоит, он говорит: «Свои, все хорошо, сиди, сиди». Оборачиваюсь назад: все лежат, кто на полу, кто-то рядом со мной помню, сидел».
Рассказывает Анжелика Игнатова:
«Со мной рядом сидела девушка, Наташа. Вот, она меня трясла постоянно, чтобы я только не проваливалась. Когда остановили автобус, я сама уже дошла до больницы. Мне тогда пришло осознание, что я жива, что все нормально».
По официальным данным, было спасено 750 человек. Только больница Института имени Склифосовского приняла 349 пострадавших. Состояние больных было разным. Кто-то пришел в себя почти сразу, кому-то понадобилась интенсивная терапия.
Вспоминает Ирина Фадеева:
«Я помню себя уже в больнице, раздетой полностью, полностью раздетой. Я еще говорю: «Почему я раздета вся, все одеты, а я голая совсем?» Мне говорят, что одежда в крови была вся. Я думаю: откуда кровь, моя или что? Там врачи приходили несколько раз, нас переписывали, я все спрашивала, но ни про кого не могла ничего узнать сначала. Потом мне сообщили, что Кругликовы нашлись и они в госпитале. Я говорю: а Ярослав? Они опять говорят, что нет. Но я в тот момент не могла поверить, что как это, я его держала — и вот очнусь без него. Думаю, может быть, он очень стеснительный, скромный. Может быть, все сказали, как зовут, чего. А он просто лежит где-то и не говорит. Боится сказать».
Она попросила чужую одежду. Написала расписку, что покидает больницу по собственной воле. И чтобы не встречаться с журналистами у входа, перелезла через забор. Добравшись до телефона, она стала обзванивать больницы, потом морги. Звонила она недолго.
«Я когда нашла его в морге… У меня даже такая радость была, что я его нашла, так быстро. И у него какое-то такое выражение было на лице… Я говорю: «Ну, все, сын, не волнуйся. Я тебя нашла, как обещала, и сейчас я к тебе успею».
Она вышла из морга через черный ход. Остановила такси и попросила, чтобы ее отвезли на Коломенский мост. По этому мосту Ирина часто гуляла с маленьким Ярославом. Приехав, она вдруг вспомнила, что у нее нет денег. Она предложила водителю обручальное кольцо. И тот равнодушно взял. Выйдя из машины, Ирина вздохнула, перегнулась через перила и шагнула вниз.
«Когда меня вытащили, я попросила: «Вы меня не сдавайте никуда». Потому что думали, что я сумасшедшая. Меня еще спрашивают: «Ты чего тут, откуда ты?» Я говорю: «Из морга». Конечно, они думали, что я просто ненормальная, вода-то холодная. Я говорю: «Нашла сейчас своего ребенка в морге. Хотела пойти к нему».
То, что она осталась жива, спасатели называют чудом. Но что значит это чудо по сравнению с чудовищной несправедливостью, которая отняла у Ирины самое дорогое — сына.
Впрочем, в отличие от большинства тех, кто одновременно с ней хоронил своих близких, Ирина точно знает, отчего погиб ее сын. Тогда, в морге, она обнаружила на голове Ярослава пулевое отверстие. Вот откуда была кровь на ее одежде. Скорее машинально, чем преследуя какую-то цель, Ирина задала следователям вопрос, откуда могли выстрелить в ее сына. И неожиданно натолкнулась на холодный ответ: «Этого не могло быть».
Ярослава не вернуть. Но почему-то именно эта ложь, продиктованная то ли глупой секретностью, то ли чиновничьим упрямством, ранит теперь Ирину даже больше, чем возобновленный по горячим следам мюзикл.
Выйдя из больницы, Анжелика Игнатова пытается не вспоминать о происшедшем. Теперь каждый день жизни она воспринимает, как подарок судьбы.
Олег Савцов в труппу больше не вернулся. За это время он подрос и не мог больше играть маленького беспризорника. Сейчас он репетирует новую роль. И мечтает стать артистом.
Ирина Фадеева живет воспоминаниями о сыне. А потому живет очень трудно.
Она говорит:
«Легче пережить, если бы это было со стороны любого человека, имеющего власть, который бы вот что-то сказал такое. Нашлись бы такие душевные слова. Ведь это же все люди сразу увидели бы и почувствовали. А когда мы читаем, что там иски кто-то собирается подавать… Но мы еще посмотрим, что это такое. Да ведь люди не потому даже подают, что это материально, а чтобы их услышали!»
Восстановленный мюзикл «Норд-Ост» не смог стать символом бесстрашия перед угрозой террора, как, видимо, задумывалось устроителями. Прекрасные спектакли, первоклассная реклама оказались бессильны перед людской болью. Билеты раскупались плохо. Вскоре спектакль закрыли.
