«А что, монахи, есть благородная истина о возникновении дуккхи? Это жажда, источник повторного рождения и повторного становления, связанная с страстным желанием, ищущая удовлетворения то в одном, то в другом. То есть жажда чувственных удовольствий, жажда существования и становления, жажда несуществования».

От описания проявлений «болезни» Будда переходит к диагнозу — причиной дуккхи является «жажда» (пали таньха. санскр. тришна). И в этом «диагнозе» Будда тоже был не одинок — вся брахманско-шраманская традиция выводит сансару из желания. Но не этим интересна вторая благородная истина. Она знаменательна тем. что у дуккхи вообще есть какая-то причина, что она не является исконным положением вещей. Раз дуккха имеет причину, значит, сама она есть лишь следствие. Это сразу меняет ее статус — все, что имеет причину, становится по отношению к самой этой причине чем-то второстепенным, производным. В Индии причина всегда «статуснее». важнее следствия. Что это за причина — жажда? Слово «жажда» здесь неслучайно, жажда — это метафора не просто желания, а острой потребности, внутренней психологической необходимости, одержимости каким-нибудь желанием, когда все наши способности, воля и ум подчинены только ему одному (когда мы хотим пить — мы ищем лишь воду). Самое очевидное — это жажда чувственных удовольствий (буддисты различают удовольствия для слуха, зрения, вкуса, осязания, тела и ума — наши глаза жаждут приятных форм, цветов, красок, уши — звуков, язык — вкусной пищи, нос — приятных запахов, тело — ласки, ум — идей, концепций). Чувственные удовольствия простаков (путхудж-джана) Будда сравнивал с удовольствием, которое испытывает прокаженный, когда чешет свои раны и прижигает их раскаленными угольями — да, конечно, от этих действий несчастный на время отвлекается от своих страданий, но подобное «удовольствие» является частью болезни — оно только усугубляет ее. Если выздоровевший прокаженный встречает другого прокаженного, предающегося расчесыванию собственных ран, разве это занятие покажется ему удовольствием? — спрашивает Будда и заключает, что монаха, овладевшего своими чувствами, как и бывшего прокаженного, уже не привлекает то, что раньше казалось ему удовольствием («Магандия-сутта». М. 1, 501-513).

В отношении чувственных удовольствий (см.: Тема 6) Будда применял практику «яда-противоядия» (пакша-пратипакша), которая получил большое развитие в буддизме тхеравады. И влечение, и отвращение (рига — двеша) относятся к аффектам, омрачениям психики, но вместе с тем отвращение может стать той малой толикой «яда», которая способна послужить «противоядием» против чрезмерной чувственности.

«Жажда существования» иногда трактуется как желание вечного существования, связанное с верой в вечный Атман (сассата-вада), а «жажда несуществования» — как уверенность в разрушении Атмана после смерти тела (уччхеда-вада). Но это все-таки скорее частный случай (многие просто не имеют подобных концепций — диттхи, а те, кто их имеет, не всегда живут в соответствие с ними). В более общем плане «жажда существования» понимается как стремление продолжать существовать в качестве самого себя, своею эмпирического «я» («я есмь» — ахам асми), а «жажда несуществования» — стремлением не быть собою, измениться, перестать быть тем, кто ты есть и стать другим, что не обязательно связано со смертью.