Книга: Народ, или Когда-то мы были дельфинами.
Назад: Глава 3 Тропическая лихорадка
Дальше: Глава 5 Молоко, которое бывает
Глава 4
Сделки, заветы и обещания
Эрминтруда слыхала, что когда человек тонет, вся жизнь проходит у него перед глазами.
На самом деле это происходит, если не утонуть окончательно. Жизнь словно начинается сначала и проносится вихрем перед глазами: от первого до последнего сознательного мгновения. По большей части картины расплывчаты, но в каждой жизни есть важные моменты, а они тем красочнее, чем дольше их вспоминают.
В ее жизни один такой момент был связан с картой. В каждой жизни должна быть карта.
Карта. О да, карта. Эрминтруда нашла ее однажды сырым зимним днем в большом атласе в библиотеке. Через неделю она уже могла бы нарисовать эту карту по памяти.
Карта называлась «Великий Южный Пелагический океан».
Синее море занимало полмира. Оно было прошито рядами мелких стежков, крохотных точек, которые папа назвал цепями островов. Островов были сотни, тысячи. Он сказал, что на многих из них поместится только пальма. Он сказал, что по закону на каждом островке должна быть по меньшей мере одна кокосовая пальма, чтобы потерпевшие кораблекрушение могли хотя бы укрыться от солнца. И нарисовал картинку: Эрминтруда в белом платье и с зонтиком от солнца сидит в тени кокосовой пальмы. Но тут же быстро добавил на карандашной линии горизонта корабль, идущий на помощь.
Гораздо позже Эрминтруда научилась читать имена архипелагов: острова Государственного Выходного Дня, острова Дня Всех Святых, острова Шестого Воскресенья После Пасхи, острова Четвертого Воскресенья Великого Поста, острова Сочельника… Такое ощущение, что Великий Южный Пелагический океан открывали не с компасом и секстаном, а с календарем.
Папа сказал: если знать, где искать, можно найти остров Дня Рождения Миссис Этель Дж. Банди, — и вручил Эрминтруде большую лупу. Эрминтруда провела не одно воскресенье, множество длинных послеполуденных часов, лежа на животе, тщательно исследуя цепочки крохотных точек одну за другой. В конце концов она заключила, что остров Дня Рождения Миссис Этель Дж. Банди относится к разряду «папиных шуток» — не очень смешных, но умилительных своей нелепостью. Зато благодаря папе Эрминтруда выучила наизусть все островные цепочки Великого Южного Пелагического океана.
У нее тут же появилась мечта — пожить на острове, затерянном в море, и таком маленьком, что непонятно даже, то ли это остров, то ли муха посидела на карте.
Но это еще не все. На задней обложке атласа была карта звездного неба. На следующий день рождения Эрминтруда попросила телескоп. Мама тогда была еще жива и предложила подарить ей пони, но папа рассмеялся и купил замечательный телескоп. Папа сказал: «Конечно, она должна смотреть на звезды! Если девочка не может найти на небе созвездие Ориона, она просто невнимательна!» А когда Эрминтруда начала задавать папе сложные вопросы, он стал водить ее на лекции Королевского общества. Оказалось, что девятилетняя девочка со светлыми кудряшками, знающая, что такое прецессия равноденствий, может задавать знаменитым ученым с огромными бородищами какие угодно вопросы. Кому нужен пони, если можно заполучить целую Вселенную? Вселенная гораздо интереснее, и к тому же за ней не нужно еженедельно выгребать навоз.
— Ну что ж, мы неплохо провели время, — сказал как-то папа, когда они возвращались с очередного собрания.
— Да, папа. Я думаю, что доктор Агассис привел очень убедительные доводы в пользу теории ледникового периода. И еще мне нужен телескоп побольше, а то я не увижу Большое Красное Пятно у Юпитера.
— Ну посмотрим, — ответил папа, безуспешно пытаясь принять тон дипломатичного родителя. — Но, пожалуйста, не говори бабушке, что ты пожимала руку мистеру Дарвину. Она думает, что он сам дьявол.
— Ух ты! А он… правда?..
Девочку страшно заинтересовала эта новость.
— Честно сказать, — ответил отец, — я считаю, что он величайший из всех ученых, которые когда-либо жили на свете.
— Больше Ньютона? Нет, папа, я не согласна. Многие его идеи высказали до него другие люди, в том числе его собственный дедушка!
— Ага! Ты опять рылась в моей библиотеке! Ну что ж, но ведь и Ньютон говорил, что стоял на плечах великанов.
— Да, но… я думаю, он это сказал только из скромности!
И они спорили всю дорогу домой.
Это была игра. Папа очень любил, когда Эрминтруда собирала нужные факты и прижимала его к стенке каким-нибудь железным аргументом. Папа верил в рациональное мышление и научные методы исследований и потому ни разу не смог выиграть в споре с собственной матерью, которая твердо верила, что все должны ее беспрекословно слушаться, — верила с незыблемостью, о которую разбивались все попытки возражать.
По правде сказать, в самом посещении лекций уже было что-то запретное. Бабушка возражала против лекций, утверждая, что «от них девочка лишится покоя, и у нее начнут появляться идеи». Она была права. Правда, идей у Эрминтруды уже и без того было много, но ведь еще парочка никогда не помешает…
Тут картинки жизни замелькали еще быстрее, чтобы проскочить темные годы. Эрминтруда вспоминала эти годы только при звуках младенческого плача, да еще видела в ночных кошмарах. Поток жизни перескочил вперед, на тот день, когда Эрминтруда впервые узнала, что своими глазами увидит острова под новыми звездами…
Мама к тому времени уже умерла, а это означало, что жизнью в их особняке стала полностью заправлять бабушка. И у отца, тихого, работящего человека, недоставало силы духа, чтобы ей противостоять. Замечательный телескоп заперли в чулан, потому что «хорошо воспитанной юной девушке не пристало глядеть на луны Юпитера, ведь его домашний уклад разительно отличался от домашнего уклада нашего дорогого короля!». Папа очень терпеливо объяснил, что между римским богом Юпитером и Юпитером — самой большой планетой Солнечной системы — разница по меньшей мере в тридцать шесть миллионов миль. Но это не помогло. Бабушка даже слушать не стала. Она никого не слушала. Выходов было два: либо смириться с этим, либо треснуть ее по голове боевым топором. А на это папа был неспособен, даже несмотря на то что один его предок когда-то сделал нечто совершенно ужасное с герцогом Норфолкским раскаленной докрасна кочергой.
Визиты в Королевское общество были запрещены, так как ученые оказались всего лишь людьми, которые задают глупые вопросы. И конец делу. Папа пришел извиняться перед Эрминтрудой, и это было ужасно.
Но Вселенную можно исследовать разными способами…
Тихая девочка, живущая в большом доме, может, если очень постарается, оказаться невидимкой, находясь прямо на глазах у людей. Просто удивительно, чего только не подслушаешь, когда, как хорошая девочка, помогаешь кухарке вырезать фигуры из раскатанного теста. В кухню вечно заглядывали на чашку чаю то мальчишки-рассыльные, то работники из их деревенского имения, да и кухаркины подружки забегали поболтать. Главное было — заплетать косички с ленточками да беспечно ходить вприпрыжку. Такая маскировка действовала безотказно.
Только не на бабушку, к сожалению. Едва взяв бразды правления в свои руки, бабушка запретила визиты на нижний этаж.
— Детей должно быть видно, но не должно быть видно, что они слушают! — сказала она. — А ну прочь! Быстро!
И конец делу. Эрми… Дафна проводила большую часть времени у себя в комнате, за вышиванием. Шитье — при условии, что результат шитья не будет иметь практического применения, — принадлежало к разряду немногих занятий, дозволенных девочке, которая «в один прекрасный день собирается стать настоящей леди». Во всяком случае, так утверждала бабушка.
Надо сказать, что Дафна занималась отнюдь не только шитьем. Главное — она обнаружила старый кухонный лифт, подъемник для еды. Он остался с тех пор, как в нынешней комнате Дафны жила ее двоюродная прабабушка, которой подавали еду прямо в комнату из кухни, расположенной пятью этажами ниже. Подробностей этой истории Дафна не знала, но, насколько удалось выяснить, когда-то, на двадцать первом дне рождения двоюродной прабабушки, ей улыбнулся молодой человек. Она немедленно слегла в чахотке и тихо чахла в постели, пока наконец не зачахла совсем в возрасте восьмидесяти шести лет. Очевидно, ее тело просто умерло от скуки.
С тех пор кухонным лифтом официально не пользовались. Дафна, однако, обнаружила, что, если выломать несколько досок и смазать кое-какие шестеренки, его вполне можно передвигать, подтягивая вверх-вниз на блоках, и подслушивать происходящее в нескольких комнатах. Лифт стал чем-то вроде звукового телескопа для исследования солнечной системы дома, который вращался вокруг бабушки.
Эрминтруда хорошенько помыла лифт, а потом помыла его еще раз, потому что… фу… раз уж горничные не желали таскать на пятый этаж подносы с едой, тем более они не собирались таскать с пятого этажа вниз кое-что другое — например, ночную вазу.
Это было очень интересно и познавательно. Она слушала ничего не подозревающий большой дом, но понимать, что именно в нем происходит, было трудно — как будто вывернули на пол большую головоломку, дали тебе пять кусочков и предложили по ним догадаться, что нарисовано на всей картине.
И вот однажды, подслушивая двух горничных, обсуждавших конюха Альберта и то, какой он гадкий (они явно не слишком осуждали это его качество, и у Эрминтруды появилась уверенность, что оно имеет мало отношения к усердию, с которым он ходил за лошадьми), она услышала спор в столовой. Голос бабушки резал ухо, как алмаз стекло, но отец говорил спокойно и ровно, как всегда, когда сильно гневался и не осмеливался это показать. Она подтянула лифт поближе, чтобы лучше слышать, и поняла, что они спорят Уже довольно давно.
— …и каннибалы сварят тебя в котле! — Голос бабушки нельзя было перепутать ни с чьим другим.
— Матушка, каннибалы обычно жарят свою добычу на вертеле, а не варят.
А этот тихий голос, несомненно, принадлежал отцу. В разговорах с собственной матерью у него всегда были интонации человека, полного решимости не поднимать глаз от газеты, которую он читает.
— Это, конечно, намного лучше!
— Сомневаюсь, что лучше, матушка, но, во всяком случае, точнее. Как бы то ни было — насколько нам известно, жители острова Шестого Воскресенья После Пасхи никогда не готовили людей для употребления в пищу, будь то в котле или без оного.
— Не понимаю, зачем тебе вздумалось ехать на другой конец света. — Бабушка переменила направление атаки.
— Кому-то надо ехать. Наш флаг должен реять над морями.
— Это еще почему?
— Матушка, вы меня удивляете. Это наш флаг. Он должен реять.
— Не забывай: стоит всего ста тридцати восьми людям умереть, и ты станешь королем!
— Матушка, вы мне постоянно об этом напоминаете. А вот отец говорил, что наши претензии весьма слабы, если учесть события тысяча четыреста двадцать первого года. В любом случае, в ожидании всех этих маловероятных смертей я вполне могу послужить империи.
— А там есть общество?
Бабушка умела очень отчетливо выделять голосом нужные слова. Общество означало людей богатых, влиятельных или (предпочтительно) богатых и влиятельных одновременно. Правда, ни в коем случае не богаче и не влиятельнее самой бабушки.
— Ну, там есть епископ… Очень хороший человек, судя по всему. Плавает по островам на каноэ и болтает на местном языке как абориген. Ходит босиком. Есть еще Макразер, владелец верфи. Учит местных жителей играть в крикет. Кстати говоря, я должен привезти с собой еще набор для крикета. И конечно, туда часто заходят корабли, так что я как губернатор должен буду устраивать приемы для офицеров.
— Безумцы, пораженные солнечным ударом, голые дикари…
— Они вообще-то носят щитки.
— Что? Что? О чем ты говоришь?
Еще одной чертой бабушки была незыблемая уверенность: беседа — это когда бабушка говорит, а все остальные слушают. Поэтому, если собеседник вдруг подавал голос, хотя бы ненадолго, бабушку это удивляло и сбивало с толку. Для нее это была странная игра природы, вроде летающих свиней.
— Щитки, — любезно повторил отец Дафны, — и защитные… как их там. Макразер говорит, что им трудно понять разницу между ударами по воротцам и ударами по защитнику.
— Прекрасно! Безумцы, пораженные солнечным Ударом, полуголые дикари и морской флот. Неужели ты думаешь, что я подвергну свою внучку таким опасностям?
— Морской флот — это не очень опасно.
— А если она выйдет замуж за моряка!
— Как тетя Пантенопа?
Дафна представила себе едва заметную улыбку отца. Эта улыбка всегда злила его мать. Впрочем, ее злило практически все.
— Ее муж — контр-адмирал! — отрезала бабушка. — Это совсем другое!
— Матушка, незачем устраивать такую суматоху. Я уже сказал его величеству, что поеду. Эрминтруда поедет вслед за мной, через месяц-два. Нам полезно будет попутешествовать. Этот дом слишком большой и холодный.
— Тем не менее я запрещаю…
— И слишком безлюдный. В нем живут воспоминания! С того дня здесь слишком много утихшего смеха, шагов, которых никто не слышит, беззвучного эха! — Слова рокотали, как раскаты грома. — Я решил и не позволю отменить свое решение, даже вам не позволю! Я сообщил во дворец, чтобы ее отправили ко мне, как только я устроюсь на новом месте. Вы поняли? Думаю, моя дочь поняла бы! И может быть, на другом краю света найдется место, где я не буду слышать тех криков, и тогда, может быть, я найду в себе силы простить Бога!
Суд я по шагам, отец направился к выходу. У Дафны двумя ручейками текли слезы, встречаясь на подбородке, ночная рубашка промокла.
И тут бабушка сказала:
— А где девочка будет учиться, позволь тебя спросить?
Как ей это удается? Как она может выдавать такое, когда в серебре и люстрах еще бродит маленькое жестяное эхо? Неужели она не помнит те гробы?
Может, и помнит. Может быть, она полагает, что ее сын должен провести жизнь на одном месте, как корабль на приколе. И видимо, это сработало, потому что он остановился, взявшись за ручку двери, и сказал почти без дрожи в голосе:
— В Порт-Мерсии у нее будет учитель. Это ей будет полезно — расширит горизонты. Видите, я обо всем подумал.
— Ты их этим не воскресишь, знаешь ли.
В этом была вся бабушка. Дафна в ужасе зажала рот рукой. Почему эта женщина такая… тупая?
Дафна прекрасно представляла себе, какое у отца сейчас лицо. Она услышала, как он идет по столовой, направляясь к выходу. Сейчас он изо всех сил хлопнет дверью… Но папа был не такой человек. Дверь закрылась с едва слышным щелчком, который отдался у Дафны в голове громче любого грохота.
Тут Дафна проснулась и очень этому обрадовалась. Расширившийся горизонт алел, но Дафна закоченела до костей и была такая голодная, словно с самого рождения ничего не ела. Проголодалась она как раз вовремя: из горшка доносился рыбный, пряный запах, от которого у нее слюнки потекли.
Мальчик стоял поодаль, держа копье и вглядываясь в море. Дафна едва различала его в свете костра.
Он подложил в костер еще бревен. Они ревели, трещали и взрывались, выпуская пар. Густые облака дыма и пара уходили в небо. А мальчик охранял пляж.
От чего? Это был настоящий остров. Многие острова, виденные Дафной в плавании, были гораздо меньше. Иные представляли собой просто скалу, окруженную песчаными дюнами. Осталась ли хоть одна живая душа в радиусе ста миль? Чего боится мальчик?
Мау смотрел в море. Оно было такое ровное, что отражало звезды.
Откуда-то с края света к острову летел завтрашний день. Мау понятия не имел, чем обернется этот день, но ждал его с опаской. У них были еда и огонь, но этого недостаточно. Люди говорили: человеку нужно найти воду, еду, оружие и укрытие. Они думали, что больше ничего не нужно, потому что самое главное принимали как должное. Человеку нужно к чему-то принадлежать.
Мау никогда не считал, сколько людей в Народе. Их было… достаточно. Достаточно, чтобы чувствовать себя частью чего-то большего. Чего-то такого, что видело вчерашние дни и увидит еще множество завтрашних дней. Живущего по известным правилам, которые работали именно потому, что все их знали настолько хорошо, что они стали тканью самой жизни. Люди жили и умирали, а Народ был всегда. Мау отправлялся с дядьями в долгие путешествия, на сотни миль от острова, но Народ никуда не девался, он был где-то за горизонтом и ждал, пока Мау вернется. Мау это чувствовал.
Что ему делать с призрачной девчонкой? Может, какие-нибудь другие брючники будут ее искать и явятся сюда? И заберут ее, и Мау опять останется один. Это будет ужасно. Его пугали не призраки, а воспоминания. Может, это одно и то же? Если женщина ежедневно ходит с калебасом за водой по одной и той же тропе, запомнит ли ее тропа?
Мау закрывал глаза, и остров наполнялся людьми. Может быть, это остров помнит их шаги и лица и вкладывает их в голову Мау? Дедушки сказали, что теперь Народ — это он. Но этого не может быть. Много людей могут стать одним, но один человек не может стать многими. Но он будет их помнить, и если сюда придут другие люди, он расскажет им о Народе, и тогда Народ опять оживет.
Хорошо, что призрачная девочка здесь. Без нее Мау вошел бы в темную воду. Ныряя за девочкой в косяк серебряных пузырей, он слышал шепот. Так легко было поддаться на хитрые слова Локахи и кануть во тьму, но тогда и девочка утонула бы.
Мау не намерен был оставаться в одиночестве. Да и не будет. Остаться наедине с голосами стариков, которые все время командуют и никогда не слушают? Ни за что.
Нет… они будут тут вдвоем, и он научит ее говорить, чтобы поделиться с ней воспоминаниями, и когда кто-нибудь придет, они смогут сказать: «Когда-то здесь жило много людей, а потом пришла волна».
Он услышал, как девочка зашевелилась, и понял, что она за ним наблюдает. И еще одно: из горшка вкусно пахло супом, а для себя одного Мау, скорее всего, не стал бы готовить. В супе была рыба-лапша, наловленная им с рифа, горсть мидий, имбирь из Женской Деревни. Еще Мау нарубил туда таро — для сытности.
Он взял две палки, вытащил горшок из углей и вручил девочке половинку раковины в качестве ложки.
А потом на них «напала смешинка». Наверное, потому, что обоим приходилось дуть на суп, чтобы он остыл, и девочка заметно удивилась, когда оказалось, что Мау выплевывает рыбные кости в огонь. Сама она очень осторожно выкашливала их на клочок материи с оборочками, задубевший от песка и соли. Кто-то из них двоих захихикал… а может, и оба сразу… и Мау так ослабел от смеха, что не смог выплюнуть очередную рыбью кость, а вместо этого выкашлянул ее на ладонь с тем же звуком, который производила девочка, — что-то вроде «пю!», и девочка чуть не подавилась от смеха. Но ей удалось на секунду подавить смех, чтобы попробовать выплюнуть кость. Правда, это у нее так и не вышло.
Они не знали, почему это смешно. Иногда человек смеется, потому что в душе больше нет места для слез. Иногда потому, что светский этикет у костра на морском берегу — это очень смешно. Иногда потому, что ты выжил, когда все было против тебя.
А потом они легли у костра, глядя в небо, где звезда Воздуха сверкала желтоватым светом на востоке, а Костер Имо краснел прямо в зените. И сон накрыл их, как волной.
Мау открыл глаза.
Мир был полон птичьих песен. Они царили повсюду, самые разные — от трубных звуков, с которыми птицы-дедушки отрыгивали вчерашний ужин, до чего-то такого, что, строго говоря, никак не могло считаться песней. Оно доносилось от нижнего леса и звучало следующим образом: «Попка хочет сахарку! Старый святоша! Покажи нам панталончики!»
Мау сел.
Девочка исчезла. Ее странные беспалые отпечатки ног вели в сторону нижнего леса.
Мау заглянул в горшок. Вчера они съели все без остатка, но пока они спали, какой-то мелкий зверек вылизал горшок дочиста.
Сегодня, пожалуй, можно продолжить расчистку полей. Может быть, от урожая осталось хоть что-то…
— ВОССТАНОВИ ЯКОРЯ БОГОВ! ИСПОЛНИ ПЕСНОПЕНИЯ!
Ну вот… А ведь день начинался так замечательно, хоть и ужасно, конечно.
Якоря богов… Трудно объяснить, что это такое. Если ты о них спрашивал, тебе отвечали, что ты еще мал и не поймешь. Мау знал только, что якоря удерживают богов на месте и не позволяют им улететь в небо. Конечно, боги все равно жили в небе. Но любые вопросы по этому поводу считались глупыми. Боги могли быть где им угодно. Хотя по каким-то причинам — совершенно очевидным, или, точнее, совершенно очевидным для жрецов, — боги оставались в окрестности якорей богов и приносили людям удачу.
Так какой же бог привел большую волну и какая именно в этом была удача?
Люди рассказывали, что большая волна уже один раз приходила. Она часто упоминалась в историях про времена, когда все было другое и луна тоже была другая. Старики говорили: волна пришла, потому что люди стали плохие. Но старики всегда такое говорят. Волны приходят, люди умирают, а богам все равно. Имо сотворил всё и сам был всем — почему он?.. Неужели он мог сотворить бесполезных богов? Это была очередная мысль, которая родилась в темноте, царившей внутри Мау. Несколько дней назад ему не пришло бы в голову даже подумать о таком. Эта мысль была настолько опасна, что Мау решил выбросить ее из головы как можно скорее.
Что ему делать с якорями богов? Но Дедушки не отвечали на вопросы. Небольшие алтари из глины или дерева были раскиданы по всему острову. Люди ставили их с самыми разными целями — чтобы боги помогли больному ребенку выздороветь или позаботились о сохранности урожая. А поскольку передвигать алтари было очень плохой приметой, их никто не трогал. Они сами со временем разваливались.
Мау видел их так часто, что перестал замечать. Должно быть, волна сдвинула с места и унесла сотни алтарей. Как он может их восстановить?
Он посмотрел вдоль берега — в одну сторону, потом в другую. Большая часть веток и поломанных стволов исчезла, и он впервые заметил, чего не хватает.
В деревне было три особенных алтаря, три якоря богов. Мау примерно помнил, где именно они стояли, но сейчас их там уже точно не найти. Это были большие кубические белые камни, тяжелые — почти неподъемные для одного человека. Но волна поломала даже сваи племенного дома и зашвырнула куски коралла размером с человека на другую сторону лагуны. Несколько каменных кубиков она унесла не глядя, и ей было все равно, что именно они привязывают к месту.
Мау прошелся вдоль берега, надеясь найти какие-нибудь следы, ведущие к занесенному песком якорю. Но не нашел. Зато увидел каменный якорь богов на дне лагуны, потому что к этому времени вода стала немного прозрачнее. Мау нырнул и попытался вытащить якорь, но тот был слишком тяжел. Потребовалось несколько попыток. Волна словно вспахала дно лагуны и вырыла большую яму на западном конце. Мау пришлось тащить камень по дну, время от времени бросая его и выныривая за глотком воздуха. Наконец удалось найти пологое место и выволочь якорь на сушу. Конечно, на воздухе камень весил гораздо больше, чем в воде, — по магическим причинам, которых никто не понимал. Выкатив якорь на берег, Мау окончательно запыхался.
Мау помнил этот якорь. Он раньше стоял возле дома вождя. На якоре было вырезано странное существо. С четырьмя ногами, как у свиньи, но гораздо длиннее, и головой как элас-ги-нин. Люди называли его Ветром и перед долгими путешествиями приносили ему в жертву рыбу и пиво, предназначавшиеся богу воздуха. Рыба доставалась птицам, свиньям и собакам, а пиво впитывалось в песок, но это было неважно. Важен был дух рыбы и пива. Так говорили люди.
Мау опять нырнул. Дно лагуны покрывали груды камней. Волна разбросала повсюду куски рифа размером с дом и проделала новый вход для моря. Но Мау приметил белое пятно.
Подобравшись поближе, он увидел, как велика новая дыра. В нее пролезло бы каноэ на десять человек, Даже боком.
Еще один каменный якорь богов оказался прямо у Мау под ногами. Мау нырнул, и стайка мелких серебристых рыбок испуганно прыснула в сторону.
А, это Рука — якорь бога огня! Этот камень был меньше, но залегал глубже и дальше от берега. Мау понадобилось больше часа, чтобы отвоевать якорь у моря. Его пришлось медленно, понемногу передвигать по белому песчаному дну.
Мау заметил еще один якорь в новом проломе, где опасно закручивался прибой. Это должен быть камень Воды, а вода уже забрала достаточно жертв. Она может и подождать.
— СОБЕРИ ВСЕ ЯКОРЯ БОГОВ И ВОЗНЕСИ СМИРЕННЫЕ ХВАЛЫ! ИНАЧЕ ТЫ НАВЛЕЧЕШЬ НА НАРОД НЕСЧАСТЬЕ! — сказали Дедушки у него в голове.
Как они залезают к нему в голову? И откуда они все знают? И почему они не понимают?
Народ был силен. Существовали острова и побольше, но они были далеко, и им не так повезло. На одних было слишком сухо, на других — ветра неблагоприятные, или недостаточно почвы, или они находились в местах неправильных течений и там не ловилась рыба, или располагались слишком близко к охотникам за черепами, которые, впрочем, в последнее время не забирались так далеко в гущу островов.
Но у Народа были гора и постоянный запас питьевой воды. На острове росли овощи — большинству островов с этим не повезло. В джунглях в изобилии водились дикие свиньи и птицы. На острове росли безумные корни, и островитяне знали секрет пива. Народу было что предложить для мены. Поэтому у него были нефритовые бусы, и два стальных ножа, и трехногие горшки, и привезенные из далеких краев ткани. Народ был силен и богат. Некоторые говорили, что это все из-за белых каменных якорей богов. Нигде больше на островах не было такого камня. Люди говорили, что Народ благословен.
А теперь по острову бродит маленький мальчик, старается как может и все время делает все неправильно.
Он выкатил каменный куб, называвшийся Рукой, на песок возле костра. Люди оставляли что-нибудь на этом якоре, если им нужна была удача на войне или на охоте. И если удача приходила, то по возвращении имело смысл возложить на камень еще что-нибудь.
Пока что Мау водрузил на камень собственный зад. «Я выудил тебя из моря, — подумал он. — Рыбы уж точно не стали бы приносить тебе жертв! Так что извини, но я отдам тебе свою усталость». Дедушки разъярились, но Мау постарался их не слышать.
«Возблагодари богов, а не то навлечешь несчастье», — подумал он. Но что может считаться несчастьем теперь? Что сделают ему боги — хуже того, что уже совершили? Волна гнева поднялась в нем, горькая, как желчь, и он почувствовал, как внутри его разверзается тьма. Взывали ли люди к богам, когда обрушилась волна? Цеплялась ли его семья за эти камни? Смотрели ли боги, как люди пытаются добежать до безопасного места? Смеялись ли?
У него застучали зубы. Под жарким солнцем его пробил озноб. Но голову заполнял огонь, испепеляя мысли.
— Вы слышали их крики? — заорал он в пустое небо. — Вы любовались? Вы отдали их Локахе! Я не буду вас благодарить за то, что остался жив! Вы и их могли бы спасти!
Он сел на Руку, дрожа от гнева и ожидания кары.
Никто не ответил.
Он посмотрел в небо. Там не собирались грозовые тучи, и не похоже было, что сейчас польется дождь из змей. Мау посмотрел на синюю бусину на запястье. Они действуют только один день. Может быть, пока он спал, в него залез демон? Конечно, только демоны способны на такие мысли!
Но эти мысли были… правильные.
А может, у меня вообще нет души? Может быть, эта тьма внутри — моя душа, и она умерла… Он сел, обхватив себя руками, и стал ждать, пока дрожь пройдет. Нужно забить голову мыслями о повседневных вещах. Правильно. Так безопаснее.
Он сидел, глядя на пустынный пляж, и думал: «Надо посадить кокосы — их много выкинуло на берег. И еще панданусов посадить, для тени». Это звучало не очень по-демонски. Он представил себе картину будущего. Она наложилась на жуткий хаос теперешнего пляжа. В самой середине нарисовалась белая точка. Он моргнул. Это шла призрачная девчонка. Она была вся покрыта белым и над головой тоже несла какую-то круглую белую штуку, наверное, чтобы спрятаться от солнца — или от богов.
Лицо у девочки было очень решительное, и Мау заметил, что у нее под мышкой свободной руки зажата какая-то другая штука, похожая на кусок дерева.
— Доброе утро, — произнесла она.
— Дафна, — отозвался Мау.
Это было единственное слово, в котором он не сомневался.
Она со значением посмотрела на камень, на котором сидел Мау, и едва заметно кашлянула. Потом ее лицо стало ярко-розовым.
— Извините, пожалуйста, — сказала она. — Это у меня плохие манеры, правда? Послушайте, нам надо научиться разговаривать между собой, и у меня появилась идея, потому что вы все время смотрите на птиц…
Кусок дерева оказался вовсе не куском и совсем не деревянным. Дафна потянула за края, и он распался. Внутри было что-то вроде листов бумажной лианы, но не скрученных жгутом, а плоских, расправленных. На листах были значки. Мау не мог их прочитать, но Дафна провела по листу пальцем и громко произнесла:
Птицы Великого Южного Пелагического океана
Полковник Х.-Дж. Хукворм, Ч. К. А., Ч. К. С.
С шестнадцатью цветными, раскрашенными
от руки иллюстрациями работы автора.
И перевернула страницу…
Мау ахнул. Ее слова звучали для него тарабарщиной, но говорить картинками он умел. Это птица-де-душка! Прямо вот тут, на бумаге! Совсем как настоящая! Замечательные яркие краски! Никто на острове не умел делать таких красок, и на обмен таких не привозили. Казалось, птица-дедушка вдруг возникла из ниоткуда!
— Как это делается? — спросил он.
Дафна постучала по птице пальцем.
— Птица-панталоны! — произнесла она. Выжидательно взглянула на Мау, показала себе на рот и сделала движение большим и указательным пальцами, как будто кого-то кусала.
— «Что бы это значило? — подумал Мау. — «Я собираюсь съесть крокодила»?»
— Пти-и-ца-а-а-па-ан-та-а-а-ло-о-ны-ы, — произнесла Дафна очень медленно.
«Она думает, что я маленький ребенок, — решил Мау. — Так разговаривают с младенцами, когда хотят, чтобы они по-ня-ли. Она хочет, чтобы я это сказал!»
— П-п-пти-и-и-и-ца-а-а-па-а-а-ан-та-а-а-ло-о-о-н, — произнес он.
Она улыбнулась, словно он выполнил какой-то сложный фокус, и показала на ноги птицы, усаженные густыми перышками.
— Панталоны, — сказала она, а затем показала на свои брюки в оборочках, которые виднелись из-под рваной юбки. — Панталоны!
«Ясно, — подумал Мау. — «Птица-панталоны» означает «птица-дедушка». Эти ноги в оборочках очень похожи на ноги птиц-дедушек. Но она ошиблась с названием птицы!»
Он снова показал на картинку и сказал так, как разговаривают с младенцами:
— Пти-и-и-ца-а-а-де-е-ду-у-у-шка-а!
— «Дедушка»?
Мау кивнул.
— Дедушка? — Она явно не понимала.
Ага. Надо ей показать. Ну что ж, каменную дверь он, конечно, не собирается открывать, ради нее или кого бы то ни было, но…
Он устроил целое представление. Поглаживал несуществующую длинную бороду, ковылял, опираясь на невидимую палку, гневно бормотал, грозя пальцем в пространство, и наконец — этой частью представления он гордился больше всего — сделал вид, что жует кусок жесткой свинины невидимыми отсутствующими зубами. Он видел, как едят старики, и постарался, чтобы его рот был похож на двух крыс, пытающихся сбежать из мешка.
— Старик? — завопила Дафна. — Да-да! Замечательно! Птица-старик! Да, я поняла! Они всегда чем-то недовольны!
После этого с помощью песка, прутиков и камушков, а также актерского таланта дело очень быстро пошло на лад. Кое-что далось легко (каноэ, солнце, вода). С числами тоже все оказалось просто, после некоторой заминки (один камушек — не только «камушек», но еще и «один»). Они трудились изо всех сил. Птица, большая птица, маленькая птица, птица летит… Гнездо! Яйцо!
Огонь, готовить, есть, хорошо, плохо (чтобы показать «хорошо», Мау сделал вид, что ест, а потом довольно заухмылялся; в качестве «плохо» Дафна изобразила, что ее тошнит, — возможно, неподобающе для юной леди, но вполне реалистично). Они как-то разобрались со «здесь» и «там» и, кажется, с чем-то вроде «здесь камень» или «это птица». Мау был не очень уверен, но, по крайней мере, это было начало… неизвестно чего.
Они опять вернулись к песку. Мау нарисовал человеческую фигуру с ручками и ножками как палочки и произнес:
— Мужчина.
— Мужчина, — повторила Дафна и забрала у него прутик. Нарисовала другую фигуру, с ногами потолще.
Мау задумался.
— Брючник? — спросил он.
— Человек, — твердо сказала Дафна.
«Что бы это значило? — задумался Мау. — Может, она хочет сказать, что только брючники — настоящие люди? Я вот не ношу брюк. С какой стати? Представляю, каково в них плавать!»
Он взял прутик и аккуратно нарисовал женщину из палочек. Она была такая же, как мужчина из палочек, но на ней была плетеная юбка из волокон бумажной лианы, а над юбкой он добавил два круга с двумя точками.
Дафна мгновенно выхватила у него прутик и нарисовала новую фигуру. Это, видимо, была женщина, но кроме юбки на ней была другая юбка, закрывающая верхнюю часть тела. Наружу торчали только руки и голова.
Сильно покраснев, Дафна воткнула прут в песок и вызывающе скрестила руки на груди.
Ага, понятно. Перед тем как уйти жить в хижину для незамужних девушек, его сестра вела себя точно так же. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал — все было не так, и он никогда не знал почему. Он рассказал отцу — отец только рассмеялся и сказал, что когда-нибудь Мау поймет, а до тех пор лучше просто держаться подальше.
Но сейчас у него не было возможности держаться подальше, так что он схватил палку и как мог подрисовал женщине из палочек вторую юбку на верхней половине туловища. Получилось не очень хорошо, но, судя по лицу Дафны, он поступил правильно, хотя ничего не понял.
Но все равно в небе возникло облачко. Играть со словами и картинками было весело — игра заполнила его мир и отогнала прочь видения темной воды. И вдруг он столкнулся с правилом, которого не понимал, — и мир вернулся в прежнее состояние.
Мау сел на корточки и стал смотреть на море. Потом перевел взгляд вниз, на голубые бусы у себя на запястье. А, да… ведь у него и души-то нет. Душа мальчика исчезла вместе с островом, а душу мужчины он теперь никогда не получит. Он был как синий краб-отшельник, торопливо перебегающий от одной раковины к другой. Он уже как будто завидел новую раковину, побольше, но она вдруг исчезла. Кальмар может перекусить краба пополам за полсекунды, только в случае Мау это будет не кальмар, а какой-нибудь демон или призрак. Войдет ему в голову и захватит его.
Мау снова принялся рисовать на песке. На этот раз фигурки поменьше — мужчин и… да, женщин… тех, которых он помнил, а не закутанных женщин-брюч-ников… и еще поменьше, фигурки разных размеров. Песок заполнялся жизнью. Мау рисовал собак, каноэ, хижины, а потом…
…нарисовал волну. Казалось, палочка сама выписывает изгибы. Линия была очень красивая… если не знать, что она натворила.
Он перешел на новое место и нарисовал одинокую фигуру с копьем, вглядывающуюся в пустой горизонт.
— Я думаю, это означает печаль, — сказала девочка у него за спиной.
Она осторожно забрала у него палку и нарисовала рядом вторую фигурку. Фигурка была одета в панталоны и держала в руках переносную крышу. Теперь фигурки вдвоем смотрели на бесконечный океан.
— Печаль, — повторил Мау. — Печаааааль.
Он повертел это слово на языке.
— Печаааль.
Оно звучало словно волна, разбивающаяся о берег. Оно значило, что твоя душа слышит движение темных вод. И тут…
— Каноэ! — сказала Дафна.
Мау поглядел на песок. Голова все еще была занята печалью. Что там насчет каноэ? Каноэ они выучили уже несколько часов назад, разве нет? Они уже разобрались с каноэ!
И тут он увидел каноэ, четырехместное. Оно входило через риф. Кто-то пытался им править, и у него неплохо получалось, но вода бурлила и кипела в новом проеме, а таким каноэ должны править по меньшей мере два человека.
Мау нырнул в лагуну. Вынырнув, он понял, что одинокий гребец уже теряет управление лодкой: действительно, брешь в рифе была достаточно большой, чтобы четырехместное каноэ прошло в нее боком, но если гребец задумает выкинуть такую глупость во время прилива, каноэ тут же перевернется. Мау прорвался через кипение прибоя, каждую секунду ожидая, что вот сейчас это случится.
Над ним прошла большая волна, он вынырнул опять. Гребец теперь пытался удержать каноэ подальше от острых краев пролома. Греб старик. Но он был не один. Где-то на дне каноэ раздавался детский плач.
Еще одна большая волна — и каноэ завертелось. Мау схватился за него. Каноэ опять со всей силы врезалось в коралл, а затем снова повернуло прочь, но когда оно попыталось раздавить Мау во второй раз, он был наготове. Он подтянулся на руках и ввалился в каноэ за миг до того, как оно опять врезалось в риф.
Каноэ раскачивалось на волнах, и на дне его лежал кто-то еще, накрытый одеялом. Мау, не приглядываясь к лежащему, схватил весло и заработал им изо всех сил. Старик хоть что-то соображал: он старался, чтобы каноэ не налетело на камни, а Мау в это время выгребал по направлению к пляжу. Паниковать в таких случаях бесполезно: нужно тащить каноэ из бурлящей воды, продвигаясь по нескольку дюймов за раз, длинными терпеливыми гребками, и грести становится легче по мере того, как каноэ уходит из бурлящей воды на спокойную, а там дело идет уже намного быстрее. Тут Мау расслабился, но не слишком — не был уверен, что хватит сил снова сдвинуть каноэ с места, если оно вдруг остановится.
Каноэ вот-вот ударится о песчаное дно — Мау выскочил и вытянул его подальше на песок.
Человек почти вывалился из каноэ — и тут же попытался вытащить кого-то из-под одеяла. Женщину. Старик выглядел как мешок костей, причем костей было куда больше, чем мешка. Мау помог подтащить женщину и младенца к огню и уложить на расстеленное одеяло. Сначала он решил, что женщина мертва, но что-то в линии губ говорило, что в ней еще теплится искорка жизни.
— Ей нужна вода, — прохрипел старик, — а ребенку молоко! Где ваши женщины? Они знают, что делать!
Прибежала Дафна, размахивая зонтиком.
— Ах, бедненький! — сказала она.
Мау забрал младенца у женщины, которая слабым, жалким жестом попыталась за него уцепиться, и отдал девочке.
— Ой, какая прелестная крошка… ой, фу! — услышал он за спиной, пока бежал к реке.
Он вернулся с парой кокосовых скорлуп, полных воды, которая все еще отдавала пеплом.
— Где другие женщины? — спросил старик.
Дафна держала младенца на вытянутых руках и лихорадочно оглядывалась, ища, куда бы его положить. С младенца капало.
— Других нет, только эта, — ответил Мау.
— Но это женщина брючников! Они же не настоящие люди! — возразил старик.
Это было что-то новенькое.
— Нас тут только двое, — сказал Мау.
Старика словно громом поразило.
— Но это же остров Народа! — запричитал он. — Остров камня, возлюбленный богами! Я здесь учился на жреца. Пока я греб, я думал не переставая: Народ наверняка уцелел! А тут только мальчишка и проклятая девчонка из непропеченных людей?
— Непропеченных?
— Чему тебя вообще учили? Имо сделал их в самом начале. Он еще не умел делать людей и недостаточно долго выдержал их на солнце. Ты еще узнаешь: они настолько гордые, что прикрываются от солнца. И еще они очень глупые.
«Зато у них больше красок, чем у нас», — подумал Мау, но вслух этого не сказал.
— Меня зовут Мау, — сказал он, потому что это, во всяком случае, не могло стать причиной для спора.
— И мне надо поговорить с вашим вождем. Сбегай, позови его. Скажи ему, как меня зовут. Он наверняка слышал про жреца Атабу.
В последней фразе прозвучала какая-то жалкая надежда, словно старик был сам в этом не очень уверен.
— Нет никакого вождя с тех пор, как волна пришла. Она принесла сюда девчонку брючников, а всех остальных… забрала. Я ведь сказал вам, почтенный.
— Но это же такой большой остров!
— Я думаю, волне было все равно.
Завопил младенец. Дафна попыталась его укачать, держа подальше от себя и неловко сюсюкая.
— Тогда мужчину постарше… — начал Атаба.
— Никого нет, — терпеливо повторил Мау. — Только я и девчонка брючников.
Интересно, сколько раз придется повторять, пока эта мысль найдет в лысой голове свободное место подходящей формы.
— Только ты? — растерянно переспросил Атаба.
— Поверьте, почтенный, иногда я и сам в это не верю, — ответил Мау. — Мне кажется, что я вот-вот проснусь и все это окажется сном.
— У вас были прекрасные белокаменные якоря богов, — сказал старик. — Меня сюда привозили поглядеть на них, когда я был еще совсем маленький, и как раз тогда я решил, что стану жре…
— Наверное, лучше вернуть малютку мамочке, — быстро произнесла Дафна.
Мау не понял слов, но решительная интонация была ясна и без них. Младенец орал во всю глотку.
— Мать не может его кормить, — сказал Атаба. — Я нашел ее с ребенком на большом плоту только вчера, На плоту была еда, но эта женщина не ела и не может кормить ребенка. Он скоро умрет.
Мау посмотрел на искривленное в плаче личико и подумал: «Нет. Да не будет».
Он поймал взгляд призрачной девчонки, показал на младенца и задвигал ртом, как будто ест.
— Вы едите детей?! — спросила Дафна, отступая на шаг.
Мау уловил нотку ужаса в ее голосе и старательно изобразил пантомиму, чтобы стало ясно, что поесть должен ребенок.
— Что? — спросила Дафна. — Покормить ребенка? Чем?
«Была не была, — подумал Мау. — Ребенок плачет, а я и так уже попал в переплет. Но… да не будет». Он неопределенно помахал рукой на уровне плоской груди, прикрытой слегка запачканными белыми оборочками.
Дафна порозовела.
— Что?! Да как ты смеешь! Для этого нужно…
Она заколебалась. Она была не очень уверена в том, что говорит, поскольку о роли этих выступов на груди знала только из подслушанного разговора хихикающих горничных, которым не поверила, и из странной лекции, которую ей когда-то прочитала одна из ее теток. В лекции очень часто повторялись слова «вот когда ты вырастешь…», а все остальное совершенно не укладывалось в голове.
— Для этого нужно быть замужем, — твердо сказала она.
Неважно, что он не понял. От одного того, что она это сказала, ей стало легче.
— Она что-нибудь знает? Она рожала детей? — спросил Атаба.
— Не думаю!
— Значит, молока не будет. Приведи другую женщину, такую, которая недавно… ох.
Старик снова вспомнил и как будто обмяк.
— У нас есть еда, — сказал Мау.
— Ему нужно молоко, — отрезал старик. — Ребенок слишком маленький, он ничего другого есть не может.
— Ну что ж, по крайней мере, мы можем отнести ее в хижину, наверх, в Женскую деревню. Это недалеко. Я могу развести там костер, — сказал Мау.
— Ты осмеливаешься входить в Женскую деревню? — Жрец пришел в ужас, а потом улыбнулся. — А, я понял. Ты всего лишь мальчик.
— Нет, я оставил душу мальчика на острове. Думаю, волна ее смыла.
— Она слишком много всего смыла, — ответил Атаба. — Но у тебя нет татуировок, даже закатной волны нет. Ты выучил песнопения? Нет? И пира в честь того, что ты стал мужчиной, тоже не было? Тебе не дали душу мужчины?
— Нет, ничего из этого не было.
— А обряд с ножом, когда…
— И этого тоже, — быстро сказал Мау. — У меня только вот.
Он показал на запястье.
— Голубой камень? Но он действует не больше одного дня!
— Я знаю.
— Тогда может быть, что у тебя в голове живет демон или мстительный дух!
Мау подумал. И согласился.
— Я не знаю, что живет у меня в голове, — сказал он. — Я только знаю, что оно очень злое.
— С другой стороны, ты нас спас, — сказал старик, нерешительно улыбаясь. — Это не похоже на демонов, судя по тому, что я о них знаю. Я надеюсь, ты вознес хвалы богам за спасение?
— Вознес… хвалы? — повторил Мау.
— Возможно, у богов на тебя есть какие-то планы, — бодро произнес жрец.
— Планы, — повторил Мау голосом холодным, как темное течение. — Планы? Ну да, конечно. Кто-то должен был остаться в живых, чтобы похоронить всех прочих.
Мау сжал кулаки и шагнул вперед.
Атаба попятился:
— Мы не можем знать причин всего, что происхо…
— Я видел их лица! Я послал их в темную воду! К телам поменьше я привязывал камни поменьше. Волна забрала все, что я любил. И все, что есть во мне, теперь спрашивает: почему?
— Почему волна тебя пощадила? — закричал старик. — Почему она пощадила меня? Или того ребенка, который все равно скоро умрет? Почему идет дождь?
— Сколько в небе звезд? Нам не дано этого знать! Просто скажи спасибо, что боги сохранили тебе жизнь!
— Не буду! Спасибо за мою жизнь означает спасибо за все смерти. Я хочу знать причину. Я хочу понять причину! Но не могу, потому что никаких причин нет. События случаются или не случаются, и, кроме этого, больше ничего нету!
Дедушки гневно взревели у него в голове. Они орали так, что Мау удивился — как же Атаба их не слышит.
— МАЛЬЧИШКА. ТЫ ВОЗВЫШАЕШЬ ГОЛОС ПРОТИВ БОГОВ. ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ. ТЫ НАВЛЕЧЕШЬ ГИБЕЛЬ МИРА. ТЫ УНИЧТОЖИШЬ НАРОД. ПРОСИ У ИМО ПРОЩЕНИЯ.
— Не буду! Он отдал этот мир Локахе! — крикнул Мау. — Пускай он просит прощения у мертвых. И у меня. Но я не собираюсь благодарить богов за то, что я остался в живых, чтобы помнить, что все остальные умерли!
Кто-то тряс Мау, но это как будто происходило с другим человеком, где-то очень далеко.
— Перестань! Ты пугаешь ребенка, он плачет!
У Мау перед глазами возникло сердитое лицо Дафны.
— Ребенок, еда, — настойчиво сказала она.
Было совершенно ясно, что она имеет в виду, хотя собственно слов Мау не понял.
Она что думает — он волшебник? Детей кормят женщины! Это всем известно! На острове нет молока. Разве она не понимает? Нет мо… Тут он замер, потому что в кипящем гневом мозгу вдруг открылась какая-то дверца, а за ней оказалась картинка. Он уставился на эту картинку и подумал: «Сработает ли?» Да, серебряная нить протянулась к маленькому кусочку будущего. Может быть, это действительно сработает. Должно сработать.
— Ребенок, еда! — настойчиво повторила Дафна и еще раз тряхнула Мау.
Он осторожно отвел ее руки. Надо было все обдумать и хорошенько спланировать. Старик смотрел на Мау так, словно тот был охвачен языками пламени, и торопливо отступил, когда Мау взял рыболовное копье и широкими мужскими шагами вошел в воду лагуны. Во всяком случае, он старался, чтобы это было похоже на широкие мужественные шаги, хотя внутри у него все кипело от ярости.
Может быть, Дедушки сумасшедшие? Может, Атаба сумасшедший? Как они могут думать, что он должен благодарить богов за спасение? Если бы не призрачная девчонка, он бросился бы в темную воду!
Младенцы и молоко были меньшей заботой. Пусть гораздо более шумной, но справиться с ней было проще. Он, кажется, знал решение. У него в голове была картинка, показывающая, как это можно сделать. Успех зависел от многого. Но путь к нему существовал. Если Мау пойдет по этому пути, то молоко будет. А достать молока для младенца куда проще, чем постичь природу богов.
Он уставился в воду, не видя на самом деле ничего, кроме своих мыслей. Понадобятся еще клубни и, может быть, немного пива, но не слишком много. Но сначала надо поймать рыбу…
А вот и она, совсем рядом с его ногами, белая на фоне белого песка — только тень ее выдавала. Она плавала рядом, как дар богов… Нет! Она плавала рядом, потому что Мау стоял неподвижно, как и полагается охотнику. Она совершенно не подозревала о его присутствии.
Он пронзил рыбу копьем, очистил и отнес жрецу, который сидел между двумя большими якорями богов.
— Вы умеете готовить рыбу, почтенный?
— Ты явился сюда, чтобы богохульствовать, о демонский мальчишка? — спросил Атаба.
— Нет. Говорить, что их не существует, было бы богохульством, только если бы они на самом деле существовали, — сказал Мау, изо всех сил стараясь не сорваться на крик. — Так что, вы умеете готовить рыбу?
Судя по всему, Атаба не собирался устраивать спора о религии, когда еда была под боком.
— Умел, когда тебя еще и на свете не было, — ответил он, пожирая рыбу взглядом.
— Тогда покормите призрачную девчонку и, пожалуйста, сделайте размазню для женщины.
— Она не будет есть, — отрезал Атаба. — У нее на плоту была еда. У нее что-то с головой.
Мау поглядел на безымянную женщину, которая никуда не делась от костра. Призрачная девочка притащила с «Милой Джуди» еще охапку одеял. Теперь женщина сидела — уже хоть что-то. Дафна сидела рядом с ней, держала за руку и что-то говорила. «Они строят Женскую деревню, — подумал он. — То, что у них нет общего языка, им не мешает».
— Скоро прибудут другие, — сказал Атаба у него за спиной. — Много народу.
— Откуда вы знаете?
— По дыму, мальчик! Я видел его за несколько миль! Они явятся. Мы не единственные. Возможно, и охотники за черепами тоже явятся со своей большой земли. Вот тогда ты воззовешь к богам, никуда не денешься! Когда придут охотники за черепами, ты будешь валяться на земле и умолять Имо о милости.
— После всего, что случилось? Что тут надо охотникам за черепами? У нас не осталось ничего, что они могли бы забрать!
— Черепа. Наше мясо. Удовольствие от наших смертей. То же, что и всегда. Моли богов, если осмелишься, чтобы людоеды не забрались так далеко.
— А поможет? — спросил Мау.
Атаба пожал плечами.
— А что нам еще осталось?
— Тогда моли богов, чтобы они послали молока для ребенка, — сказал Мау. — Уж такая малость им ничего не будет стоить.
— А ты что будешь делать, мальчишка-демон?
— Кое-что другое!
Мау помолчал и подумал: «Он старик. Он проплыл много миль и отклонился от своего пути, чтобы спасти женщину с ребенком. Это важно». Мау опять подавил свой гнев.
— Прости меня, Атаба, я не хотел тебя обидеть, — сказал он.
— О, я тебя понимаю, — ответил старик. — Мы все иногда гневаемся на богов.
— Даже ты?
— Да. С этого начинается каждое утро, когда у меня скрипят колени и болит спина. Тогда я проклинаю богов, можешь быть уверен. Но молча. Понимаешь? И спрашиваю их: «Зачем вы послали мне старость?»
— А что они отвечают?
— Они не то чтобы отвечают. Но проходит день, порой на мою долю выпадает немножко пива, и мне кажется, что ответ богов звучит у меня в голове. Я думаю, что они говорят мне: «Потому что эта возможность гораздо приятнее другой».
Он посмотрел на растерянное лицо Мау.
— Потому что быть живым приятнее, чем мертвым, понимаешь?
— Не верю, — сказал Мау. — То есть я хочу сказать, ты просто слышишь собственные мысли.
— А ты никогда не задумывался, откуда берутся мысли?
— Не думаю, что их нашептывает демон!
Атаба улыбнулся.
— Посмотрим.
Мау воззрился на старика. Надо держаться гордо. Остров принадлежит ему, Мау. Он должен вести себя как вождь.
— Я собираюсь кое-что предпринять, — важно сказал он. — Это для моего Народа. Если я не вернусь, оставайся здесь. Если останешься, в Женской деревне есть хижины. А если я вернусь, я принесу тебе пива, старик.
— Есть пиво, которое бывает, и пиво, которое не бывает, — заметил жрец. — Я предпочитаю первое.
— Сначала должно появиться молоко, которое бывает, — улыбнулся Мау.
— Принеси его, демонский мальчишка, — сказал Атаба, — и я поверю во что угодно!
Назад: Глава 3 Тропическая лихорадка
Дальше: Глава 5 Молоко, которое бывает
