Глава З
Там были Олдермен, и Уильям Банни-Лист, и пожилая дама в длинном платье и ломившейся от восковых плодов шляпе, и какие-то дети (они бежали впереди), и десятки, нет — сотни других. Они не крались. Не истекали зеленой слизью. Они просто были дымчато-серыми и слегка расплывчатыми.
Ужас обостряет наблюдательность, и мелочи начинают бросаться в глаза.
Джонни понял: все мертвецы разные. Мистер Порокки был почти… как живой. Уильям Банни-Лист — чуточку более бесцветный. Олдермен определенно просвечивал по краям. А множество иных, в викторианском платье или разнообразных панталонах, камзолах и кафтанах более ранних эпох, казались совсем уж блеклыми и нематериальными, этакими шагающими сгустками воздуха.
Со смертью они не исчезли. Просто ушли в некое далекое и странное измерение, имеющее мало общего с обычными тремя.
Холодец, Бигмак и Ноу Йоу во все глаза смотрели на Джонни.
— Джонни, ты в порядке? — спросил Холодец.
Джонни вспомнил учебник географии, параграф о перенаселении. За каждым нашим современником, говорилось там, стоит двадцать предшественников, и так было всегда, с той поры, когда люди еще только-только произошли от обезьян.
Иными словами, в затылок каждому живому дышат двадцать мертвецов.
За спиной у Холодца их было даже больше. Впрочем, Джонни казалось, что лучше не заострять на этом внимание.
— Что-то стало холодать, — заметил Бигмак.
— М-мне пора, — дрожащим голосом сказал Холодец. — Н-нужно сделать домашку.
Значит, он все-таки боялся. Заставить Холодца добровольно взяться за уроки могли только зомби.
— Ты же их не видишь, — удивился Джонни. — Их тут целая толпа, но ты-то их не видишь, верно?
— Вообще-то живые редко видят мертвецов, — сказал мистер Порокки. — Наверное, ради собственного блага.
Троица сбилась в кучку.
— Ладно, пошли. Хватит тут отсвечивать, — сказал Бигмак.
— Ха! — сказал Холодец. — Он просто пытается нас напугать. Что-то вроде «мертвой руки» на вечеринках. Ха! И ничего у тебя не вышло. Я пошел домой. Айда, ребята.
Он повернулся и сделал несколько шагов.
— Погоди, — сказал Ноу Йоу. — Тут что-то не так…
Он оглядел пустынное кладбище. Грач — а может быть, ворона — давно улетел.
— Что-то не так, — пробормотал Ноу Йоу.
— Послушайте! — сказал Джонни. — Они здесь! Вокруг нас!
— Все маме расскажу! — пригрозил Холодец. — Опять тебя в сатанизм понесло!
— Джон Максвелл! — прогудел Олдермен. — Нам нужно с тобой поговорить!
— Вот именно! — подхватил Уильям Банни-Лист. — Это важно!
— О чем поговорить? — спросил Джонни. На гребне волны страха он обрел странное спокойствие. Словно, взлетев туда, стал чуточку выше.
— Вот об этом! — Уильям Банни-Лист взмахнул газетой.
Холодец охнул. В воздухе плавала свернутая в трубку газета.
— Полтергейст! — выдохнул он и трясущимся пальцем ткнул в Джонни. — У подростков это бывает! Я читал в одном журнале! Сковородки по воздуху летают, шмотки всякие… Сейчас у него башка ка-ак завертится!
— О чем говорит этот толстячок? — спросил Олдермен.
— И что такое «мертвая рука»? — полюбопытствовал мистер Порокки.
— Этому наверняка есть научное объяснение, — выдавил Ноу Йоу, глядя на газету, порхающую в воздухе.
— Какое? — спросил Бигмак.
— Я и пытаюсь придумать!
— Глядите, разворачивается!
Уильям Банни-Лист развернул газету.
— Да это небось ветер! Какая-нибудь аномалия! — пятясь, выговорил Ноу Йоу.
— Нет тут никакого ветра!
— Я и говорю — аномалия!
— Что ты намерен предпринять на сей счет? — вопросил Олдермен.
— Прошу прощения, но все же… «мертвая рука» — что это?
— ТИХО! — рявкнул Джонни. Даже мертвые подчинились.
— Так-то лучше, — сказал мальчик, отчасти успокаиваясь. — Гм. Послушайте, ребята… эти… м-м… люди хотят с нами поговорить. То есть со мной…
Ноу Йоу, Холодец и Бигмак напряженно смотрели на газету. Та неподвижно висела в воздухе в метре с лишком от земли.
— Эти… ущемленные в дыхании? — спросил Холодец.
— Балда! Они же не астматики, — возмутился Ноу Йоу. — Ну ладно. Начал — выкладывай. Колись. Как на духу. Они кто?.. — Он запнулся и оглядел медленно погружающееся во тьму кладбище. — Эти… граждане, перешедшие в новое качественное состояние?
— Они подкрадываются? — спросил Холодец. Они с Бигмаком и Ноу Йоу стояли теперь так близко друг к другу, что походили на одного очень широкого человека с шестью ногами.
— Ты нас не предупредил, — упрекнул Олдермен.
— О чем? — удивился Джонни.
— О том, каковы нынче «Ведомости»! «Ведомости», надо же! Куда ни глянь, девицы! А ведь эта газета может попасть в руки почтенных замужних дам или маленьких детей!
Уильям Банни-Лист с большим трудом удерживал газету раскрытой на разделе «Развлечения». Джонни вытянул шею и заглянул. На странице было помещено весьма скромное фото: девушки в бассейне Сплинберийского административного центра.
— Но они же в купальниках, — сказал Джонни.
— В купальниках? Все ноги наружу! — взревел Олдермен.
— И ничего страшного, — фыркнула пожилая дама в огромной шляпе с фруктами. — Здоровые тела наслаждаются гимнастикой в лучах солнца, которое есть дар Божий! И надо сказать, в весьма удобных костюмах.
— Удобных, мадам? Страшусь подумать, для чего!
Мистер Порокки наклонился к Джонни и шепнул:
— Дама в шляпе — миссис Сильвия Либерти. Умерла в четырнадцатом году. Пламенная суфражистка.
— Суфражистка?
— Теперь этому не учат, а? Суфражистки начали движение за равное избирательное право для женщин. Приковывали себя к оградам, кидали яйца в полицейских, а в день «Дерби» бросались под копыта лошади принца Уэльского.
— Ух ты!
— Но миссис Либерти все перепутала и бросилась под ноги самому принцу Уэльскому.
— И что?!
— Скончалась на месте, — вздохнул мистер Порокки и сочувственно пощелкал языком. — Видать, принц был очень весомый человек.
— Довольно буржуазной болтовни! — крикнул Уильям Банни-Лист. — Вернемся к злобе дня! — Он зашелестел газетой. Холодец моргнул.
— Тут говорится, — сказал Уильям Банни-Лист, — что кладбище собираются закрыть. И застроить. Тебе это известно?
— Гм. Да. Да. Гм. А вы разве не знали?
— А что, кто-то должен был нас известить?
— Что они говорят? — спросил Бигмак.
— Их страшно разозлило, что кладбище продали. В газете статья про это.
— Поторопись! — сказал Уильям Банни-Лист. — Я ее долго не продержу…
Газета провисла, потом пролетела сквозь его ладони и приземлилась на дорожку.
— Да, я уж не тот, что прежде, — сказал Банни-Лист.
— Определенно, это какой-то аномальный ветер, — объявил Ноу Йоу. — Я про них слышал. Ничего сверхъесте…
— Это наш дом, — прогремел Олдермен. — Что будет с нами, юноша?
— Минутку, — сказал Джонни. — Погодите. Ноу Йоу!
— Чего?
— Они хотят знать: если кладбище застроят, что будет с теми, кто здесь похоронен?
— Эти… мертвецы хотят знать?
— Да, — хором сказали Олдермен и Джонни.
— Ей-богу, Майкл Джексон ничего такого не делал, — сказал Бигмак. — Он…
— Я видел один фильм, — проблеял Холодец, — про то, как на старом кладбище построили дома, и кто-то выкопал бассейн, и все скелеты повылазили и хотели всех передушить…
— Зачем? — спросил Олдермен.
— Он спрашивает зачем, — сказал Джонни.
— Без понятия, — пожал плечами Холодец.
— Я думаю, — нерешительно начал Ноу Йоу, — что… э-э… гробы и все прочее выкопают и куда-нибудь перенесут. Наверное, есть какие-то специальные места.
— Я против! — объявила покойная миссис Сильвия Либерти. — Я уплатила за свой участок пять фунтов, семь шиллингов и шесть пенсов! И отчетливо помню содержание Документа. Там говорилось: Место Последнего Упокоения. И ни слова о том, что Спустя Восемьдесят Лет Ваш Прах Выкопают и Перезахоронят, дабы живые могли построить… как это?..
— Современные Специально Спроектированные Офисы, — подсказал Уильям Банни-Лист. — Что бы это не значило.
— Наверное, их спроектировали специально, — предположил Джонни.
— Пойти с молотка за пять пенсов! Стыд и срам! — воскликнула миссис Либерти.
— Вот вам живые! — с горечью воскликнул Уильям Банни-Лист. — Совершенно не думают об угнетенных меньшинствах.
— Понимаете, — несчастным голосом проговорил Джонни, — мэрия говорит, содержать кладбище чересчур накладно, а земля дорогая…
— А что это за Сплинберийские муниципальные власти? — спросил Олдермен. — Куда подевался городской совет Сплинбери?
— Не знаю, — сознался Джонни. — Никогда о нем не слышал. Послушайте, я тут ни при чем. Мне здесь тоже нравится. Я и Холодцу говорил, мне не по душе то, что происходит.
— Так что же ты намерен предпринять? — поинтересовался Олдермен.
Джонни попятился, но наткнулся на роллс-ройсовую усыпальницу мистера Порокки.
— Ой, нет, — сказал он. — Только не я. Это не мое дело!
— Разве? — удивилась покойная миссис Сильвия Либерти. — В конце концов, ведь именно ты нас видишь и слышишь.
— Остальные нас просто не замечают, — прибавил мистер Порокки. — Ноль внимания.
— Мы весь день из кожи вон лезли, — сказал Олдермен.
— Гуляют тут всякие с собаками, — буркнул Уильям Банни-Лист. — Ха! Пяти минут на месте не постоят, все бегом.
— Даже старая миссис Тахион, и та… — вздохнул мистер Порокки.
— А она ведь умалишотка, — сказал Олдермен. — Бедняжка.
— Остаешься ты, — подытожил Уильям Банни-Лист. — Ты должен пойти к этим муниципальным как-их-там и объяснить, что мы — не намерены — переезжать!
— Меня никто не станет слушать! Мне всего двенадцать! Я даже голосовать еще не имею права!
— Зато мы имеем, — сказал Олдермен.
— Да ну? — усомнился мистер Порокки. Мертвецы сгрудились около него, как американская футбольная команда.
— Мы ведь остаемся совершеннолетними, верно? По бумагам?
— Да, но мы мертвы, — напомнил мистер Порокки.
— Теперь голосовать можно с восемнадцати лет, — сказал Джонни.
— Неудивительно, что в людях не осталось уважения, — проворчал Олдермен. — Говорил же я: стоит допустить женщин к голосованию, и пиши пропало…
Миссис Либерти гневно сверкнула на него глазами.
— От имени умерших голосовать нельзя, — вмешался Уильям Банни-Лист. — Это называется «персонация». Незаконная Выдача Себя За Другое Лицо. Я был кандидатом от Революционной Рабочей Партии Солидарности и знаю.
— Я никому не предлагаю воспользоваться моим голосом, — сказал Олдермен. — Я хочу воспользоваться им лично. Никакой закон этого не запрещает.
— Верно…
— Я пятьдесят с лишним лет верой и правдой служил этому городу, — продолжал Олдермен. — И не вижу, отчего бы мне не поучаствовать в голосовании. Оттого только, что я мертв? Демократия — вот главное.
— Народная демократия, — вставил Уильям Банни-Лист.
Воцарилось молчание.
— Ну… — сказал несчастный Джонни, — я погляжу, что можно сделать.
— Молодчина, — одобрил Олдермен. — И газету не худо бы доставлять каждый день.
— Нет. — Мистер Порокки покачал головой. — Так трудно переворачивать страницы…
— Но мы должны быть в курсе событий, — возразила миссис Либерти. — Как знать, что за нашей спиной замышляют живые!
— Я… что-нибудь придумаю, — сказал Джонни. — Получше газеты.
— Вот и отлично, — сказал Уильям Банни-Лист. — И сходи в мэрию и скажи там…
— Что мы не собираемся с этим мириться! — прогремел Олдермен.
— Ладно, — покорно согласился Джонни.
Мертвецы растаяли. Опять возникло ощущение перемещения, словно они отбыли в неведомый иной край.
— Ушли? — спросил Холодец.
— Нельзя сказать, чтоб они приходили, — заметил Ноу Йоу, ревностный поборник науки.
— Приходили и ушли, — подытожил Джонни.
— Блин, чудно все это, — поежился Бигмак. — И холод собачий…
— Ладно, потопали, — сказал Джонни. — Мне надо подумать. Они хотят, чтоб я остановил стройку.
— Как?
Джонни быстро зашагал к воротам.
— Ха! Это они свалили на меня.
— Мы поможем, — тут же сказал Ноу Йоу.
— Да? — спросил Холодец. — В смысле, Джонни-то в порядке, но… ну… это получается якшаться с нечистой силой. Твоя мать, если узнает, будет вне себя.
— Да, но если они говорят правду, значит, мы помогаем христианским душам, — возразил Ноу Йоу. — А раз так — ничего страшного. Это ведь христианские души, да?
— По-моему, на кладбище есть и еврейский участок, — сказал Джонни.
— Ну и что. Евреи все равно что христиане, — заявил Бигмак.
— Не совсем, — очень осторожно возразил Ноу Йоу. — Но вроде того.
— Да, но… — неуклюже начал Холодец. — Это… покойники и всякое такое… ну… он их видит, значит, это его проблема… то есть…
— Когда Бигмака судили, мы все пошли его поддержать, — напомнил Ноу Йоу.
— Ты сказал, что его повесят, — надулся Холодец. — И я, дурак, все утро рисовал плакат «Свободу сплинберийцу!»
— Это был политический процесс, — обиделся Бигмак.
— Ты угнал машину министра просвещения, пока он торжественно открывал школу! — возмутился Ноу Йоу.
— Я не угонял. Я бы покатался и вернул.
— Ты въехал на ней в стену. Ты бы не смог ее вернуть, даже если бы отскреб лопатой.
— А я виноват, что у него тормоза ни к черту? Я, между прочим, мог здорово покалечиться. Но, похоже, это никого не колышет. Ваш министр сам виноват — не фиг бросать где попало тачки с плевыми замками и гавкнутыми тормозами…
— Спорим, сам он тормоза не чинит.
— Значит, виновато общество…
— Все равно, — сказал Ноу Йоу, — мы в тот раз подставили тебе плечо, верно?
— Не шею же было вместо него подставлять, — буркнул Холодец.
— И все мы поддержали Холодца, когда он нажаловался в музыкальный магазин, что, если проигрывать записи Клиффа Ричардса задом наперед, слышны Откровения Господа…
— Ты же говорил, что тоже их слышал! — возмутился Холодец. — Сам говорил!
— Это когда ты объяснил мне, что к чему, — сказал Ноу Йоу. — А пока я не знал, что слышу, мне казалось, что кто-то скулит и подвывает: айип-аййиип-муээп-айииипп.
— Нельзя выпускать записи, которые так действуют на впечатлительных! — воинственно заявил Холодец.
— Я хочу сказать, — перебил Ноу Йоу, — что друзьям надо помогать, согласны? — Он повернулся к Джонни. — Вот что. Лично я думаю, что ты на грани нервного срыва, у тебя расстроена психосоматика, ты слышишь голоса и страдаешь бредовыми галлюцинациями, и тебя, наверное, надо бы засунуть в смирительную рубашку — знаешь, такую белую, с моднючими длинными рукавами — и посадить под замок. Но это не важно, потому что мы друзья.
— Я тронут, — сказал Джонни.
— Похоже, — согласился Холодец, — но нам по барабану, верно, парни?
Мамы дома не оказалось — ушла на вторую работу. Дед смотрел «Курьезы скрытой камерой».
— Дед!
— А?
— Уильям Банни-Лист был известный человек?
— Очень известный. Знаменитая личность, — не оглядываясь, ответил дед.
— А в энциклопедии я его не нашел.
— Очень известный человек был Уильям Банни-Лист. Ха-ха! Гляди, гляди, мужик с велосипеда свалился! Прямо в кусты!
Джонни взял том «Л — Мин» и на несколько минут затих. У деда было полно толстенных многотомных энциклопедий. Зачем они ему, никто толком не знал. Году, кажется, в пятидесятом дед сказал себе: «Ученье свет!» — и оптом закупил все эти пудовые тома. Он их так ни разу и не открыл, только смастерил для них шкаф. К книгам дед относился с суеверным почтением. Он считал, что, если в доме их довольно, атмосфера насыщается культурой и знаниями, как радиацией.
— А миссис Сильвия Либерти?
— Что за птица?
— Эта… как ее… суфражистка. Женщины на выборах и прочее.
— Никогда о такой не слыхал.
— Ни на «Либерти», ни на «Суфражистки» ее нет.
— Нет, никогда не слыхал про такую. Ого, смотри! Кошка ухнула в пруд!
— Ладно… а мистер Антонио Порокки?
— Что? Старина Тони Порокки? Как он?
— А он был знаменитость?
Дедушка на мгновение оторвался от экрана и устремил взгляд в прошлое.
— Тони? Держал магазинчик для любителей розыгрышей. На Элма-стрит, там, где теперь стоянка. Продавал бомбочки-вонючки и чесоточный порошок. А еще, когда твоя мама была маленькая, Тони на утренниках показывал фокусы.
— Значит, он был знаменитость?
— Все дети его знали. Видишь ли, в нашем захолустье их больше никто не развлекал. Ребятишки наизусть знали его фокусы и всегда кричали хором: «У вас в кармане!» и всякое такое. Элма-стрит. А еще была Парадайз-стрит. И Балаклава-террейс. Там я родился. В доме номер двенадцать по Балаклава-террейс. Все это теперь занято стоянкой. Ой-ёй-ёй… он сейчас ухнет с крыши…
— Выходит, знаменитым — по-настоящему знаменитым — он не был?
— Все детишки его знали. В войну он попал в плен в Германии. Но сбежал. И женился… на Этель Пташкинс, точно. Детей у них не было. Тони показывал фокусы и вывертывался из разных штукенций. Всю жизнь только и делал, что вывертывался.
— И пришпиливал к пальто гвоздику, — сказал Джонни.
— Верно! Каждый божий день. Ни разу не видел его без гвоздики. И всегда такой элегантный… Штукарь. Сто лет его не видал.
— Дед…
— Очень уж все нынче изменилось. В городе почти не осталось знакомых лиц. От кого-то я слыхал, будто старую галошную фабрику прикрыли…
— Помнишь, у нас был маленький транзистор? — спросил Джонни.
— Какой маленький транзистор?
— Ну тот, твой.
— А что?
— Можно мне его забрать?
— Мне казалось, у тебя есть стереомагнитофон.
— Это… для одних знакомых. — Джонни замялся. По натуре он был честный малый, потому что, помимо всего прочего, врать всегда очень сложно. — Они старенькие, — добавил он. — И мало выходят.
— А, тогда ладно. Только тебе придется вставить новые батарейки — старые совсем сели.
— Какие-то батарейки у меня есть.
— Эх, не те нынче приемники! Когда я был маленький, их делали на лампах. А теперь попробуй достань такой! Хе-хе! Оп-ля — гляди, прямо под лед!..
До завтрака Джонни сбегал на кладбище. Ворота оказались на замке, но, поскольку в ограде зияло множество дыр, погоды это не делало.
Накануне он купил пластиковый пакет, выскреб из приемника кашу из химикалий, в которую превратились старые батарейки, и подобрал новые.
Кладбище было пустынно, ни души — ни живой, ни мертвой. Только тишина — огромная пустая тишина. Если бы барабанные перепонки могли издавать звук, он как две капли воды походил бы на эту тишину.
Джонни попытался заполнить ее.
Из-за надгробия выскочила лисица и метнулась в кусты.
— Эй! Это я!
Отсутствие мертвецов пугало больше, чем они сами во плоти… вернее, в бесплотности.
— Я принес приемник, вот. Может быть, с ним вам будет легче, чем с газетой. Гм. Я посмотрел про радио в энциклопедии, и выходит, почти все вы должны знать, что это такое. Гм. Нужно крутить ручки, тогда радио включится. Гм. В общем, я положу его за плиту мистера Порокки, ладно? И вы сможете держаться в курсе событий.
Он откашлялся.
— Я… я тут думал и… надумал: может, если бы в городе узнали про… здешних знаменитостей, вас оставили бы в покое. Я знаю, что это не самая удачная мысль, — прибавил он безнадежно, — но ничего лучше мне в голову не приходит. Я хочу вас переписать. Можно?
Он надеялся, что мистер Порокки где-нибудь рядом. Джонни очень нравился мистер Порокки. Может быть, потому, что он умер позже других и держался более дружелюбно. Не так окоченело.
Джонни переходил от могилы к могиле, записывая имена. Среди старых надгробий попадались очень затейливые, с пухлыми херувимчиками. Но на одной плите были вырезаны футбольные бутсы. Ее Джонни отметил особо:
СТЭНЛИ «КУДА ПРЕШЬ» НЕТУДЭЙ!
1892–1936
Он таки услышал
свой последний свисток…
И едва не проглядел могилу под деревьями. В траве лежала плоская каменная плита (и больше ничего, даже намозоливших глаза уродливых цветочных вазонов), лаконичная надпись на ней сообщала, что это — место последнего упокоения Эрика Строгга (1885–1927). Ни тебе «Спи спокойно, дорогой муж и отец», ни «От безутешных родных»; не было даже «почил в бозе», хотя последнее представляло неоспоримый факт. Но Джонни все равно внес Эрика Строгга в свой список.
Мистер Строгг подождал, пока Джонни уйдет, вышел и сердито уставился вслед мальчику.
