Полдня провел в войсках 64-й армии командующий Донским фронтом и всем, что там увидел, остался доволен. Командарм Шумилов — энергичный, беспокойный, в меру пытливый человек — встретил его радушно, весело: наконец-то и к нему заглянул Рокоссовский, о котором на фронте ходила добрая слава как об умном и волевом военачальнике. С дороги да еще в сильный мороз Шумилов предложил Константину Константиновичу попариться в финской баньке, которую по его проекту соорудили бойцы.

— Да нет уж, Михаил Степанович, давай поработаем, а уж потом и собой займемся. Если можешь, дай, пожалуйста, кружку горячего чая.

— Это можно, — улыбнулся Шумилов. Он вызвал адъютанта и дал ему команду. — Только сделай побыстрее.

Генерал Шумилов доложил Рокоссовскому о ситуации, сложившейся на огневых рубежах 64-й армии, о войсках противника, с которыми ему придется столкнуться, а в заключение коротко, но твердо заявил, что его армия готова к боевым действиям.

Выслушав его, командующий фронтом вопросов не задал, лишь поинтересовался:

— Что-то ты, Михаил Степанович, ничего у меня не просишь?

— Удивляетесь? — Шумилов лукаво повел бровью. При этом его худощавое лицо вытянулось и стало напряженным, даже слегка потемнело, словно командующий спросил у него бог знает что. Но карие глаза гостя смотрели доверчиво, в них затаилась грусть.

— Удивляться тут нечему, но ты задел меня за живое, — серьезно промолвил Рокоссовский. — По натуре ты человек прямой, говоришь правду и вдруг заскромничал.

Теперь на лице командующего армией появилась улыбка.

— А что толку, если я сейчас начну плакаться — танков у меня единицы, орудий половина из того, что мне положено по штату, а «катюш» на одной руке по пальцам можно пересчитать? — усмехнулся Шумилов. — У вас нет резервов, а будь они, вы бы сами мне их дали. У меня расчет на те силы, коими располагаю. А вообще-то я не люблю попрошайничать.

Генерал Шумилов — ветеран Красной армии, и об этом Рокоссовский был осведомлен. В годы Гражданской войны командовал полком, уже тогда в молодом командире проявился военный талант. В советско-финлядскую войну водил в сражение корпус. А когда началась Отечественная война, Шумилов на Северо-Западном фронте возглавил стрелковый корпус, потом стал заместителем командующего 55-й армией, чуть позже — заместителем командарма 21-й, которая участвовала в Смоленском сражении 1941 года. В начале сентября 21-я армия была передана в состав Юго-Западного фронта и принимала участие в Киевской оборонительной операции, вела бои в окружении. После выхода из окружения доукомплектовывалась в районе Ахтырки, в мае участвовала в Харьковском сражении

1942 года. В июле была включена в Сталинградский (с 28 сентября 1942 года — Донской) фронт и участвовала в Сталинградской битве. За боевые заслуги в апреле 1943 года была преобразована в 6-ю гвардейскую армию.

— Побывал я, Константин Константинович, на острых перекосах борьбы с врагом, — усмехнулся генерал Шумилов, рассказывая командующему за чаепитием, что пришлось ему пережить. — А сколько еще придется выстрадать, один Бог знает.

— Мне по душе люди с тяжелой военной судьбой, — признался Рокоссовский. — Хочется им чем-то помочь. Не всегда, правда, мне это удается, но зато эти люди — моя опора в сражениях. Так что ты, Михаил Степанович, золотой фонд Донского фронта!

Генерал Шумилов еще в августе 1942 года возгласил 64-ю армию, которая вместе с 62-й армией генерала Чуйкова героически обороняла Сталинград. Трудности каждого сражения Михаил Степанович умело преодолевал, хотя эти преодоления — где больше, где меньше — стоили ему немалых сил, да и седин на голове прибавилось, но порукой ему был богатый боевой опыт, глубокие знания военного дела, которые он приобрел еще в те годы, когда в 1929 году окончил курсы «Выстрел». Главное, что импонировало Рокоссовскому в характере генерала Шумилова, — его оптимизм, даже в самых тяжких боях Михаил Степанович находился на виду у своих войск, бойцы и командиры брали с него пример, учились бить врага беспощадно.

Рокоссовский вместе с командармом побывал в соединениях армии, беседовал с бойцами в окопах и блиндажах. Командующий воочию убедился, что люди настроены по-боевому, они горят желанием скорее уничтожить гитлеровцев в котле. Уж коль они не приняли советский гуманный ультиматум, то теперь пощады им не будет! На Военном совете, в котором принял участие Рокоссовский, командиры соединений в один голос заявили, что их войска выполнят приказ Верховного главнокомандующего о ликвидации котла, чего бы им это ни стоило.

— Главное, товарищи, чтобы эти ваши слова не разошлись с делом, — подчеркнул генерал Рокоссовский, напутствуя командиров на решительную схватку с врагом. — Дело чести каждого из вас — внести свою лепту в победу над фашистами. Подвиг во имя Родины надо поднимать до уровня сердца!.. Может, это и красивые слова, но они суть нашего воинского долга. Еще, — продолжал командующий, — хочу вам, командирам, дать совет: не бойтесь взять на себя ответственность в решении проблем. У меня был такой случай, который произошел в первый день войны — 22 июня 1941 года. Я тогда был командиром механизированного корпуса. Выступая в поход по боевой тревоге, я запретил выдавать командирам и сержантам петлицы и знаки различия защитного цвета. Почему? Командир должен резко выделяться в боевых порядках. Бойцы должны его видеть, и сам он обязан чувствовать, что солдаты его видят и следят за его поведением, душой и волей подравниваются по нему. Это и есть личный пример командира…

Вернулся в штаб фронта Рокоссовский удовлетворенным. Едва снял с себя меховой реглан и сел за рабочий стол, как прибыл представитель Ставки генерал Воронов. В эти дни он тоже работал в войсках, решая вопросы обеспечения Донского фронта артиллерией. Когда надо было, он звонил по ВЧ в Генеральный штаб и «выбивал» боевую технику для войск.

— Ну, как там генерал Чуйков и Шумилов? — осведомился Воронов у Рокоссовского, с которым всегда делился своим мнением, чего ждал и от него. — Выполнят они свои задачи?

Рокоссовский заявил, что такая надежда у него есть.

— Что меня подкупает в этих генералах? — спросил командующий и сам же ответил: — Крепость духа! Посудите сами. С начала сентября, когда немцы вплотную подошли к Сталинграду с запада и с юго-запада, дальнейшая оборона города была возложена на две их армии. И они выстояли, хотя шла борьба почти четыре месяца! Это ли не пример мужества и стойкости! Нет, Николай Николаевич, тот, кто выстоял в ожесточенных боях, будь он солдат или генерал, честь свою никогда не уронит и в сражении не подведет. Смерть цепляет его за пятки, а он рвется вперед и побеждает.

Генерал Воронов в знак согласия кивнул.

— Ты прав, Костя, но на фронте порой возникает такая ситуация, что не сразу найдешь выход и даже бывалому вояке приходится круто, — вздохнул Воронов. — В профессии военного человека есть первая ступенька, но нет последней. Слыхал, наверное?

— А то как же! Сегодня ты узнал что-то новое, но, как бы ни старался, все знать не будешь, выход один — учиться военному делу всю свою жизнь. Иначе удачи не видать, — добавил Рокоссовский с добродушной улыбкой на веселом лице. Он перевел разговор на другое: — Я хотел бы после ужина собрать руководящий состав фронта и подвести итоги нашей подготовки к операции. Вы сможете принять участие?

— Если надо, я готов, для чего Ставка и обязала меня курировать действия войск Донского фронта, — улыбнулся Воронов. — Я, разумеется, тебе доверяю, Костя, но долг превыше всего. Ведь и ты можешь что-то недосмотреть, ошибиться…

Вечером 9 января генерал Рокоссовский стал собираться в дорогу. Он был слегка взволнован и задумчив, это заметил генерал Воронов.

— Куда вы едете, Константин Константинович? — спросил представитель Ставки официальным тоном.

— К генералу Батову, — ответил командующий фронтом. — Хочу посмотреть, как его 65-я армия будет наносить главный удар. Приглашаю и вас поехать, если желаете.

— Согласен! — Воронов начал одеваться. — Батов интересный командарм, у него есть чему поучиться молодым командирам, да и нам, старикам, не грех перенять боевой опыт.

Рокоссовский, Воронов и начальник артиллерии фронта генерал Казаков выехали в штаб 65-й армии на двух машинах: в первой находилось руководство, во второй — охрана. Вечер выдался морозным, дул ветер, а вскоре пошел снег. Дорога вся в ухабах, машины бросало из стороны в сторону.

— Не растрясет нас, пока мы доберемся до Батова? — шутливым тоном спросил Воронов, глядя на Рокоссовского, который сидел за его спиной.

— Дальше дорога ровная и качать не будет, — улыбнулся командующий. — Не в танке же к Батову ехать? В снежном поле не встретишь ни одного фрица, не то что роту или взвод солдат.

Машины въехали во двор штаба, когда над снежной степью опустилась ночь. К этому времени войска Донского фронта уже заняли исходное положение. Вокруг тишина, и лишь в глубине обороны противника то и дело появлялись яркие вспышки и озарялась часть темного неба.

— Это дальняя авиация генерала Голованова бомбит вражеские аэродромы, войска и военные объекты, — пояснил генерал Батов, тепло встретив старших начальников. Он был одет в теплый полушубок, на груди висел бинокль, по его напряженному лицу было видно, что он тоже волнуется, хотя старается не подать виду.

На наблюдательный пункт Батова позвонил генерал авиации Руденко и доложил о том, что поднял в воздух несколько самолетов, чтобы выявить зенитную оборону немцев, а штурмовики уже начали бомбить войска противника, его артиллерию.

— Моя 16-я воздушная армия настроена по-боевому, товарищ командующий, — сказал генерал авиации Руденко. — Как только войска пойдут в наступление, я подниму на крыло все самолеты, чтобы надежно прикрыть их с воздуха. Хорошо, что перестал сыпать снег, не то создал бы нам помехи в работе.

— Действуй во всю мощь, Сергей Игнатьевич, — одобрил Рокоссовский. — У вас опыта в этом деле дай бог каждому летчику. — Он взглянул на часы: — Скоро дадим сигнал и войска ринутся в атаку.

Напряжение у всех, кто находился на наблюдательном пункте армии, возрастало. Рокоссовский уже не раз водил свои войска в бой, казалось, мог бы уже привыкнуть и не поддаваться переживаниям, но такая беспокойная была у него натура. Даже внешне невозмутимый генерал Воронов, заметив, как волнуется командующий, поспешил его успокоить.

— Костя, ты ведешь себя, как барышня перед свиданием, — места себе не находишь, — сказал Николай Николаевич, и добродушная улыбка тронула его губы.

Сердце у Рокоссовского заныло.

— В своих людей я верю, они будут сражаться до последнего, — ответил он. — Но немцы тоже умеют воевать, и потому у нас будут потери — вот это и не дает мне покоя.

— Без потерь сражения не бывает, — слегка повысив голос, возразил Воронов.

— Я вот о чем подумал, Николай Николаевич, — повеселел Рокоссовский. — Мало у меня пехоты, так что вся надежда на артиллерию. Она должна пробить брешь в обороне врага, а пехота поможет нам закрепить захваченный рубеж.

— Правильно подумал, Костя, — согласился с ним Воронов. — Артиллерии у тебя немало, так что есть чем бить фашистов. И не переживай, зажми нервы в кулак, — смеясь, добавил генерал.

А ночь постепенно таяла. Горизонт уже посветлел, небо их темно-серого стало светло-голубым.

— Кажется, нам пора начинать, — обронил генерал Батов, глядя на Рокоссовского.

Командующий взглянул на часы — пять минут девятого.

— Пора, Павел Иванович! — резко бросил он.

Небо прочертили сигнальные ракеты. И тотчас вся артиллерия фронта, минометы и гвардейские реактивные установки — «катюши» — открыли огонь. Над морозным заснеженным полем пронесся протяжный гул, казалось, что все вокруг пришло в движение. Залп следовал за залпом. Глухо раздавались команды у артустановок. В бинокль Рокоссовский видел, как далеко впереди, там, где находились вражеские боевые порядки, снаряды и мины, взрываясь, вспахивали землю. Командующий фронтом подозвал к себе начальника артиллерии генерала Казакова.

— Долго артиллеристы будут вести огонь? — спросил он.

— Пятьдесят пять минут, как и условились на Военном совете, — ответил генерал. — Снарядов у нас припасено достаточно. После этого артиллеристы перейдут на сопровождение огневым валом нашей пехоты, атаковавшей вместе с танками позиции врага. Атаке будет содействовать и наша авиация с воздуха.

По докладам из войск стало ясно, что в результате мощного удара нашей артиллерии и авиации вражеская оборона на ряде направлений была подавлена на всю глубину.

— Как у вас дела, Павел Иванович? — осведомился Рокоссовский у Батова, едва тот появился у штабного стола.

— Пехота с трудом преодолевает укрепления немцев, — ответил Батов.

— Тяжело, Павел Иванович, но иного выхода у нас нет, так что нажимай, дружище, — попросил его Рокоссовский. — Вгрызайся в немецкую оборону как можно глубже. Понял, да?

— К исходу дня километра на три продвинемся вперед, — заверил генерал Батов.

Так оно и получилось. На всем участке фронта протяженностью 12 километров соединения генерала Батова продвинулись в глубину на 5–6 километров. Местами противник вводил в бой свои полковые и дивизионные резервы, бросая их в контратаки при поддержке танков. «Мы видели, с каким трудом пехота 65-й армии преодолевает укрепления врага. И все же, сопровождаемая отдельными танками и орудиями прямой наводки, находившимися в ее боевых порядках, она продвигалась вперед. Бой принимал затяжной характер, — отмечал Рокоссовский, — нашим войскам приходилось буквально прогрызать вражескую оборону. Огонь противника все усиливался. Нам, наблюдавшим за боем, несколько раз пришлось менять место, спасаясь от вражеских минометов, а дважды мы попали даже под пулеметный огонь. Но, несмотря на упорное сопротивление гитлеровцев, к исходу дня соединения 65-й армии на всем 12-километровом участке фронта сумели вклиниться во вражескую оборону на глубину до 5 километров».

Бои проходили затяжные и решительные. Приходилось на ходу производить перегруппировку войск, сосредотачивая большие силы артиллерии, танков и пехоты то на одном участке фронта, то на другом. И тут неоценимую помощь Рокоссовскому оказывал представитель Ставки генерал Воронов.

Наконец утром 26 января 51-я и 52-я гвардейские дивизии и 121-я танковая бригада 21-й армии в районе поселка Красный Октябрь и на скатах Мамаева кургана соединились с 13-й гвардейской и 284-й стрелковой дивизиями 62-й армии, наступавшими из города.

«На рассвете с наблюдательного пункта сообщили: гитлеровцы в панике мечутся, слышен грохот машин, показались люди в красноармейской форме, — вспоминал Чуйков встречу 62-й армии с частями армий 65-й генерала Батова и 21-й армии генерала Чистякова, наступавшими с запада. — Видны тяжелые танки. На броне надписи: «Челябинский колхозник», «Уральский металлист». Гвардейцы дивизий Родимцева, Гурьева, Батюка и других с красным флагом побежали вперед. Эта радостная, волнующая встреча состоялась в 9 часов 20 минут утра в районе поселка Красный Октябрь. Капитан А. Ф. Гущин вручил представителям частей армии Батюка знамя, на алом полотнище которого было написано: «В знак встречи 26.I.1943 года».

У суровых, видавших виды воинов сверкали на глазах слезы радости.

Гвардии капитан Усенко доложил генералу Родимцеву, что знамя от его прославленных гвардейцев принято.

— Передайте своему командиру, — сказал генерал Родимцев, — что у нас сегодня счастливый день: после пяти месяцев тяжелой и упорной борьбы мы встретились!

Окруженная группировка врага была расчленена на две части. Теперь предстояло уничтожить обе эти части, к чему и приступит Донской фронт. Но прежде следовало узнать, какими силами располагает противник.

Рокоссовский сидел за столом, перед ним лежала оперативная карта, на которую начальник штаба генерал Малинин наносил расположение немецких войск. К ним зашел представитель Ставки генерал Воронов, уходивший на узел связи, чтобы позвонить по ВЧ в Москву. Он устало присел рядом с командующим фронтом.

— Ну как, Константин Константинович, узнала наша разведка, каковы вражеские силы? — спросил Воронов, ладонью приглаживая волосы.

Рокоссовский дал ему положительный ответ и пояснил: в южной группе войск наши 21, 57 и 64-я армии зажали в кольцо 6 пехотных, две моторизованных и одну кавалерийскую дивизии; в северной группе 65, 66 и 62-я армии локализовали и держат под прицелом 3 танковые, 1 моторизованную и 8 пехотных дивизий. Все эти войска противника изрядно потрепаны в прошедших боях, но они еще достаточно сильны, чтобы оказать упорное сопротивление.

— Сведения точны? — вновь спросил Воронов.

— Безусловно, — ответил Рокоссовский. — Эти цифры назвали и пленные немецкие офицеры на допросах. Генерал Малинин может это подтвердить, он тоже допрашивал пленного штабного офицера.

— Свидетельствую, что это так, — улыбнулся генерал. — Кстати, южной группой войск противника командует генерал Росске (как позже выяснилось, в этой южной группе гитлеровских войск находились генерал Паулюс и его штаб во главе с генералом Шмидтом), северную возглавил генерал пехоты Штреккер.

Генерал Воронов молчал. Он о чем-то задумался, потом, глядя на Рокоссовского, произнес:

— Послушай, Костя, а не предъявить ли снова немцам ультиматум о сдаче в плен? Небось после наших атак их боевой пыл поубавился. Что скажешь?

Рокоссовский небрежно бросил:

— А надо ли это делать? Только нервы себе трепать. Если бы они хотели сдаться, то давно дали бы нам знать. Нет, Николай Николаевич, теперь их нужно бить! Перегруппируем свои силы, дадим против генерала Штреккера больше артиллерии, наши «катюши» споют им песенку, и дело сдвинется с мертвой точки.

«Не желает зря терять время, — подумал Воронов о Рокоссовском. — Будь я на его месте, пожалуй, тоже так поступил». А вслух сказал необычно жестко:

— Ты прав, Костя, давай готовить удар. Надо задействовать как можно больше артиллерии и штурмовой авиации. Погода морозная, снег не идет, так что есть возможность летунам развернуться в полную силу и сыпануть по фрицам сотнями бомб. Какая из вражеских групп сильнее, южная или северная?

— В южной десять дивизий, а в северной одиннадцать, — подсчитал генерал Малинин. — В северной группе, правда, более опытный генерал пехоты Штреккер.

— По Штреккеру и следует крепко ударить, — заметил генерал Воронов.

Рокоссовский согласился с ним, однако спросил о другом: удалось ли ему переговорить со Ставкой?

— Нет. Сталин был очень занят, Поскребышев предложил позвонить позже. Но, подумав, я решил верховного не беспокоить: котел-то мы еще не разбили, лишь разделили его на две части. Спросит верховный, а что ему отвечу?

— Логично! — повеселевшим голосом произнес Рокоссовский и взглянул на Малинина: — Как ты предполагаешь, где находится генерал Паулюс?

— Там, где и его штаб, — в южной группе, она ведь почти вся в центре Сталинграда. А что тебя тревожит?

— По южной и ударим, чтобы покончить с ней, а заодно и генерала Паулюса взять в плен, если его свои фашисты не убьют. — Рокоссовский достал папиросы и закурил.

— Резон есть, — поддержал его генерал Воронов.

Так и сделали. Удар по южной группе вражеских войск был нанесен с юго-запада и северо-запада. Противник потерпел тяжелое поражение, и 31 января, едва утихли орудийные залпы и залпы реактивной артиллерии, гитлеровцы целыми группами начали сдаваться в плен, выставив из разбитых зданий куски белой материи.

Неожиданно на КП позвонил командующий 64-й армией генерал Шумилов. Он сообщил о том, что разведчики установили, где пребывает генерал Паулюс.

— Где, Михаил Степанович? — спросил командующий фронтом.

— В центре города, в подвале универмага!

— Кто вам сообщил об этом? — не унимался Рокоссовский.

— Я получил донесение от командира 38-й бригады полковника Бурмакова, — объяснил командарм. — Только сейчас мне вновь звонил комбриг. Он сказал, что его люди во главе с заместителем начальника штаба бригады старшим лейтенантом Федором Ильченко уже находятся в подвале универмага и ведут переговоры с немцами. По его словам, немецкое командование готово пойти на капитуляцию, однако оно согласно вести переговоры с представителем Донского фронта. Бурмаков просит указаний на этот счет. Я срочно послал туда начальника штаба армии генерала Ласкина Ивана Андреевича. Это бывалый командир, и я уверен, что свою миссию он выполнит с честью.

Выслушав командарма, Рокоссовский приказал ему с этой минуты держать его в курсе переговоров, а как только Паулюс будет взят в плен, срочно дать знать на КП фронта.

— Михаил Степанович, ваши люди ведут с немцами переговоры о капитуляции, а я ничего не знаю, — недовольным голосом произнес Рокоссовский. — Так дело не пойдет. Прошу учесть на будущее.

— Виноват, товарищ командующий, я ждал конечного результата, а уж потом доложил бы вам, но… — Генерал на минуту утих. — Я постараюсь сделать все, чтобы генерал Паулюс уже сегодня был у вас не допросе.

— Не торопись, делай все, как надо, а главное — береги людей, которые находятся в логове фашистов и ведут с ними переговоры, — предупредил командарма Рокоссовский.

— Ваши указания, товарищ командующий, принимаю к исполнению! — глухо зазвучал в трубке голос командарма.

Обо всем, что произошло в последние минуты, и о беседе с командармом Шумиловым Рокоссовский проинформировал генерала Воронова, когда тот вернулся из танковой дивизии. Воронов всецело одобрил его действия.

— Если мы пленим генерала Паулюса, то немцы вряд ли будут продолжать сопротивляться, — сказал представитель Ставки.

— Хотелось бы в это верить, но северная группа войск противника пока оружия не сложила, — грустно вздохнул командующий фронтом. — И отдаст ли приказ своим подчиненным генерал Паулюс, чтобы его отпрыски сдались? Генерал Малинин в этом сомневается, да и я колеблюсь.

Генерала Воронова слегка задели за живое его слова, но по характеру он был человеком выдержанным, никогда не «нажимал» на эмоции, старался убедить собеседника в своей правоте, и, даже если это не удавалось, он не чувствовал себя разочарованным, лишь говорил: «Ну что же, поживем-увидим». Но сейчас он не произнес и этих слов, сказал просто, будто речь шла о самом обыденном деле:

— Если генерал Паулюс этого не сделает, будет хуже не нам в первую очередь, а его голодным солдатам. — Помолчав, он добавил: — Мне недавно генерал Еременко сообщил, что у Паулюса было несколько сотен лошадей и всех их поели голодные немцы. Гитлер обещал своему выкормышу снабжать армию в кольце всем необходимыми с воздуха, но, когда сюда стали прилетать немецкие транспортные самолеты и сбрасывать в котел продовольствие и боеприпасы, авиация Сталинградского фронта начала беспощадно сбивать их. Теперь же в это место не прорвется ни один транспортный самолет врага. А ведь фюрер кричал на весь мир, что выручит из котла свою лучшую армию и ее «доблестных рыцарей». И что из этого получилось? Пшик! Даже лучший полководец фюрера потерпел поражение, когда вдруг решился выручить из котла своего друга.

— Да, фельдмаршалу Манштейну мы крепко дали по зубам, — улыбнулся Рокоссовский.

Звонок командарма Шумилова, однако, вывел его из равновесия. Теперь в голову лезли всякие мысли, одна острее другой. Удастся ли захватить генерала Паулюса живым? Никто из наших на фронте его не видел, и немцы могут его кем-то подменить — что тогда? Наконец, не попытаются ли немцы выкрасть его из Сталинграда? Пока идут переговоры, верные люди Паулюса упрячут его подальше. История знает такие примеры. «Кажется, и я тут не все сделал, — корил себя Константин Константинович. — Нужно было распорядиться, чтобы генерал Шумилов послал в злосчастный подвал универмага более надежных людей… Хоть бы все прошло, как надо, и Паулюс оказался бы в наших руках. Но Шумилов что- то молчит, значит, генерала еще не взяли».

Рокоссовский то и дело бросал косые взгляды на телефон, стоявший у него на рабочем столе: по нему можно было звонить прямо в штаб 64-й армии, в Бекетовку, где размещался командарм. Генерал Воронов сидел за столом и что-то разглядывал на оперативной карте. Он давно заметил, что командующий фронтом крайне напряжен, задумчив и молчалив. Конечно, представитель Ставки понимал, что Рокоссовскому было о чем задуматься, но не в такой степени. Даже не стал ужинать, бросив адъютанту короткую фразу, «Потом, у меня дела…»

Воронов молчал-молчал и не выдержал.

— Что тебя мучает, Костя? — спросил он с легкой усмешкой на худощавом лице. Брови у генерал дергались, будто и сам он был чем-то встревожен.

— Генерал Паулюс не выходит у меня из головы, — признался Рокоссовский. — Не попадет он в наши руки живым или в него пустит пулю какой-нибудь фашист, которому не по душе плен, — что тогда? Сталин наверняка скажет, мол, растяпы, упустили такую добычу, а мне не хотелось бы это слышать.

— Не хитри, Костя, ты просто боишься его, — не удержался Воронов, пощипывая длинными пальцами подбородок. — Да, порой верховный крут. Правда, от него мне еще не попадало, но полагаю, что и тебе не попадет — верховный тебя уважает, хотя, если вдруг с Паулюсом случится беда, нам обоим достанется под самую завязку. Кстати, ты ждешь звонка от Шумилова?

— Угадал, Николай Николаевич, — усмехнулся Рокоссовский.

— А ты сам позвони ему, узнай, какая там ситуация с капитуляцией Паулюса.

— Пожалуй, я так и сделаю.

Командующий фронтом дал звонок непосредственно генералу Шумилову. Тот был на месте и взял трубку.

— Как дела у генерала Ласкина?

— Пока он на связь не вышел, но мне сообщили, что он прибыл в расположение, — ответил командарм. Видимо, по голосу он определил, что Рокоссовский волнуется, поэтому торопливо добавил: — Я жду от Ласкина доклада. Как только Паулюс капитулирует, тут же дам вам знать.

— Хорошо, Михаил Степанович, я жду!

«Что-то они слишком возятся с этим фрицем», — выругался в душе Рокоссовский.

К нему в комнату вошел адъютант и сообщил, что стол накрыт.

— Николай Николаевич! — окликнул Рокоссовский представителя Ставки. — Вас приглашают на завтрак, а я поем чуть позже.

— Вместе пойдем, я тебя подожду…

Воронов не договорил — на столе у Рокоссовского заворчал телефон. Наконец-то комфронт услышал от генерала Шумилова то, что хотел и так долго ждал:

— Товарищ командующий. Генерал Паулюс сдался!

— Кого еще взяли из больших чинов? — спросил Рокоссовский.

— Начальника штаба генерала Шмидта и адъютанта Паулюса полковника Вильгельма Адама, — громко звучал в трубке голос командарма Шумилова. — Одну минуту, товарищ командующий фронтом, мне снова звонит генерал Ласкин по другому телефону…

«Что там у него случилось, не убежал ли генерал Паулюс?» — усмехнулся в душе Рокоссовский. Но он вновь услышал голос Шумилова.

— Что у тебя, Михаил Степанович? Есть хорошая новость? Ну-ну, скажи!.. Гитлер присвоил Паулюсу звание фельдмаршала? Да неужто! — воскликнул Рокоссовский. — Ну и птица к нам в руки попала! Такого чина русская армия в плен еще не брала за всю свою историю. Давай их сюда на КП! Что?.. Понял: прежде дашь им выпить чаю, а уж потом пошлешь ко мне. Ну что ж, не возражаю, не то еще там подсунут не Паулюса, а какого-нибудь генерала-замухрышку.

Положив трубку, Рокоссовский взглянул на генерала Воронова:

— Сегодня, 31 января 1943 года, Адольф Гитлер присвоил Паулюсу звание фельдмаршала! Побитый генерал-полковник вдруг становится фельдмаршалом — невероятно, но факт, а?!

— Наверное, фюрер решил поддержать своего полководца в роковую для него минуту, — промолвил Воронов. — Но я думаю, что мы с тобой, Костя, возражать не будем.

Рокоссовский засмеялся. Шутка представителя Ставки пришлась ему по душе.

(Адъютант Гитлера полковник Вильгельм Адам в своей книге «Катастрофа на Волге» так описал этот волнующий для Паулюса эпизод: «31 января 1943 года, 7 часов утра. Медленно наступил тусклый рассвет. Паулюс проснулся. Вошел начальник штаба (генерал Шмидт). Он подал генерал-полковнику лист бумаги и сказал:

— Поздравляю вас с производством в фельдмаршалы. Это последняя радиограмма, она пришла рано утром.

— Должно быть, это приглашение к самоубийству. Но я не доставлю им этого удовольствия, — сказал Паулюс, прочитав бумагу». — А.З.)

Как же пленили фельдмаршала Паулюса? До прибытия генерала Ласкина никто из наших людей, пришедших в подвал универмага, к Паулюсу допущен не был. Наконец генерал Ласкин прибыл, о чем было доложено начальнику штаба генералу Шмидту. Тот приказал, чтобы Ласкина пропустили в комнату, где находились немцы, на плечах многих из них блестели офицерские погоны. «Всмотревшись в глубину комнаты, — вспоминал генерал Ласкин, — мы увидели человек пятнадцать гитлеровских солдат, сидевших на полу вдоль стен с телефонными аппаратами. Некоторые из них вели негромко телефонные переговоры. На полу вразброс лежали чемоданы, котелки и каски.

Поняв, что мы вошли в комнату какого-то большого начальника, я подошел поближе к столу и подал команду:

— Встать, руки вверх!

Находившиеся у стола офицеры встали и застыли. Но руки подняли лишь некоторые из них. Изможденные лица, напряженно выжидающие глаза. А большинство гитлеровцев, находившихся в глубине комнаты, команду вовсе не выполнили. Видимо, не слышали или не поняли ее. Поэтому я вторично скомандовал, но уже в более резкой форме. Так как справа и слева от меня на гитлеровцев были направлены стволы автоматов двух наших адъютантов, они поняли, с кем имеют дело, и все быстро вскочили с мест, замерли, подняв руки. Стоявший за столом немецкий генерал щелкнул каблуками и, приложив руку к козырьку, представился:

— Генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба 6-й армии.

— Генерал-майор Ласкин, официальный ответственный представитель советского командования, — назвал я себя. — Уполномочен принять капитуляцию немецких войск… Где сейчас находится господин Паулюс? — спросил я Шмидта.

— Паулюс находился в другой комнате этого подвала, — ответил Шмидт и сказал, что ему присвоен чин фельдмаршала и что в данное время состояние его здоровья неважное…»

Как ни мудрил генерал Шмидт, он был вынужден доложить фельдмаршалу Паулюсу о прибытии генерала Ласкина с целью принять капитуляцию 6-й армии, что и было сделано. Наши бойцы и командиры стали разоружать немецкие войска, брать их в плен, а фельдмаршалу Паулюсу, генерал-лейтенанту Шмидту и адъютанту полковнику Адаму генерал Ласкин предложил следовать за ним в штаб 64-й арии.

Когда все вышли из подвала во двор универмага, немецкой охраны здесь уже не было. Ее обезоружили и пленили наши бойцы. Эту операцию полковник Бурмаков возложил на старшего лейтенанта Федора Ильченко. Теперь весь двор был заполнен подошедшими сюда солдатами и офицерами. Генерал Ласкин свидетельствует:

«Паулюс, увидев в непосредственной близости советских бойцов, слегка кивнул им. Красноармейцы ликовали, во дворе гремело наше могучее русское «ура». Не передать то волнение, ту радость, которую испытывали все мы, глядя на наших воинов. Их ликование легко понять. Тяжелые дороги отступления, горечь утрат, неимоверные испытания — все выдержали наши люди. И именно они сбили спесь с гитлеровцев, считавших себя непобедимыми. Каждый из них, участвуя в разоружении немцев, видя перед собой гитлеровского фельдмаршала, мог по праву считать себя участником его пленения.

К этому времени во двор универмага были поданы машины. Генерал Шмидт должен был следовать с полковником Луниным, полковник Адам — на втором грузовике, а Паулюсу я предложил сесть в легковую машину со мной. Бледный, с неподвижным лицом, он кивнул головой и пошел к машине…»