Я всегда помню больше того, чем следовало бы обычному человеку. Многие вещи: события, поступки, произнесенные слова, картины прошлого — мне хочется забыть, похоронить их навсегда в недрах своего серого вещества… Но нет, память, моя треклятая услужливая память — она с невероятным упрямством цепляется за тысячи ничего не значащих для меня лиц, за десятки тысяч страниц исписанных бумаг, из которых добрую половину я помню, — помню, черт подери! — вплоть до каждой запятой… Я зритель, который просиживает задницу в кинотеатре своего бесконечного прошлого, я прожил большую половину своей жизни в этом затхлом кинозале, в полном одиночестве…

Сегодня я сел за свой облезлый письменный стол — и получился девятый день допроса. Словно кто-то толкнул меня под руку, ткнул носом в стопку писчей бумаги… Я ничего не делал, я только сидел и записывал то, что я слышу. Второй раз я в полной мере пережил то неуловимое беспокойство, которое я испытывал тогда, в кабинете следствия… Нет, в начале было только беспокойство — и ничего другого. Страх пришел позже, тогда, когда я увидел своими глазами то, что случилось со Стефаном… Бледный, как мел, он мочился прямо в углу палаты, сидя на корточках и озираясь пустыми невидящими глазами… С уголков его губ стекала слюна, и это было последнее, что я увидел в его лице. Санитар ударил его резиновой дубинкой по шее — он рухнул на пол и, наверное, разбил себе лицо… Дверь захлопнулась. Занавес…

Неужели я так плохо разбираюсь в людях? Стефан — почему он? Борислав мне казался послабее, с червоточиной — но время идет, я иногда вижу его в столовой, он не изменил своим вкусам и привычкам, на его столе всегда яичница и стакан томатного сока…

Девятый день допроса… Второй день… Одиннадцатый… Четвертый… Пишу рывками, кусками — как идет. Но в одном я уверен точно — каждая буква моих стенограмм звучала в том кабинете из уст следователей и ЕГО уст…

Меня разрывают в клочья мои воспоминания. Меня разрывают на части те противоречивые чувства, которые я выношу из них, которые я переживаю вновь и вновь… Он бог мой, которого я слушаю вечность. Нет! Он неодолимая слизь, болото, паук, в сети которого я попался… Он пьет мою кровь — а я улыбаюсь и смотрю в его глаза… Да, да, я молюсь на него — и я его ненавижу…

Когда-то мы его убьем. Но не сейчас, не скоро еще, и это очень хорошо. Пускай он поживет подольше…

Пишу, пишу, пишу…