Все началось с Маркова. В том самом 1978 году. Знаешь, кто такой Марков? Нет? Марков — это болгарский диссидент. Еще в 1969 году он удрал в Англию и благополучно прожил там до 1978 года. Да, да, именно, до нашего 1978 года, о котором и речь, — пока его там не достало болгарское КГБ по заказу Тодора Живкова. Прикончили они его замысловато: он умер от специального яда, причем такого, что человек как бы сам умер, от скоротечной болезни.

Яд этот называется рицин, получают его из семян касторовых бобов. Собственно, из них делают касторовое масло, а рицин получается вроде как остаточный продукт. Ядишко так себе, дрянь: в воде он разлагается, на солнце разлагается, через кожу не проникает. Америкашки сперва хотели его как химическое оружие использовать, но не сподобились, как раз из-за этой капризности. Ну, а для отдельных случаев, вроде Маркова, рицин в самый раз будет.

Первые симптомы появляются через 15–20 часов после отравления, токсическое действие самого рицина протекает скрытно и выявить его присутствие в организме очень сложно, а то и невозможно вовсе. Помер и помер, а чего помер, наука об этом умалчивает. Вот так.

Убивали Маркова болгары, но яд для них делали мы, да и весь процесс в целом проходил под нашим чутким руководством. Яд предварительно был опробован на заключенных: не все прошло гладко, кое-кто выжил, но в целом результат был очень хороший. Вот тогда и проявился Стоменов, ибо он оказался единственным, на кого рицин не оказал никакого действия. Ни-ка-ко-го!

Как будто под кожу ему ввели не рицин, а витамины. Не было ни тошноты, ни рвоты, ни лихорадки, ни повышения температуры, ничего. Объяснение этому нашли очень простое: якобы, напутали и ввели не тот препарат. Кто-то получил по шапке, но эпизод замяли. К счастью, последующие трое «кроликов» скоротечно подохли, и рицину окончательно дали добро. В сентябре семьдесят восьмого Маркова убили: то ли с помощью особо сделанного стреляющего зонтика, а то ли выстрелом ампулой с рицином из специального пистолета. Тут я не знаю точно, слухи разные ходят, это уже не нашего поля ягода.

Убивали Маркова в Лондоне, куда он утек. А мы, значится, сидели в Софии и дожидались вестей, и если выйдет гладко, то пакуй чемоданы и ковыряй дырку под медаль. А если не выйдет, то иные средства нужно срочно искать. Курарин, например. Или инфарктный газ. Решение-то на самом верху было принято, выше и не бывает уже. Вот и посодействовали: яды, спецсредства, оружие, инструкторы. Основательная работа проведена была.

Стоменов как раз сидел в одиночке, когда было решено рицин на «кроликах» опробовать. Он еще не разговаривал тогда, и вроде бы никакой ценности ни для кого не представлял. Ты вот в книжке своей пишешь, будто там целая гвардия его делом занималась, — так знай, что не было такого в помине.

Никому до него дела не было совершенно, хотя галочку напротив его фамилии поставили: как-никак не каждый день людей в казане уваривают, а тем более ребенка.

Не знаю, то ли он не в то время попал, то ли не к случаю пришелся. Но попал он неловко и неудачно: вроде и интерес к нему анатомический имеется, да заниматься этим и некогда, и некому. Голову ломали недолго: ни родных, ни близких, ни друзей, ни соседи о нем двух слов связать не могут, хотя и бок о бок многие годы прожили. Да и содеял он такое, за что живым уже не выпускают, только ногами вперед. Это сейчас о таком в газетках пишут, а раньше не то что в газетках, а и срок могут дать, если на ухо кому лишнего сболтнешь. Знаешь — и знаешь, и молчи себе в тряпочку.

Сдал Стоменова сосед. Опять же вышло как-то глупо и несуразно: соседа что-то в печень кололо, он и нашипел с досады про Стоменова своему бывшему сослуживцу, а тот и донес куда следует. Случись это на день раньше, и не было бы истории. Направили к нему даже не нашего, а участкового. Он в дверь звонит, Стоменов открывает: проходите, мол, раз уж пришли. Ну а там, сам понимаешь, что он там увидел, когда по комнатке-то прошел да на кухню заглянул. Участковый этот потом умишком расстроился, слишком уж неожиданное и страшное увиделось зрелище. Стрелять даже, дурак, начал в потолок для острастки. Вот так.

Ну а дальше понятно, можно и по-твоему принять, за исключением лишь, что никакой там тайны не было: документы в порядке, прежние места работы нашлись. Пенсионер, никому не нужный и ни в ком не нуждающийся сам. А ты туману, туману-то напустил, зачем? По соседям пошли, а они пык-мык, ничего и сказать не могут. Ну, видели, как заходил в хату или как выходил. Никто не приходил. Никто не уходил. Чем живет, не знаем, да и знать не хотели особенно, уж больно суровое какое-то он впечатление производил. Так ничего и не узнали толком. Списали его по-быстрому, даже могилку уже пометили под номером 1971, безвестную. Да только вот он не умер, хотя всем казалось, что раньше других откинется: старый все-таки он уже, хотя и выглядит моложаво. А оно вот, значит, как вышло. Не так, как нам думалось. Не так.

У тебя сказано, что допросы многие люди вели, а на самом деле только я их один и вел, а больше никто. Никакого Стефана, который у тебя сошел с ума, не было в помине. Не было такого персонажа. А вот Бронислав был, это верно. Вот только ему Стоменов ни слова так и не сказал, все впустую. Молчит, и все тут, хоть убей.

Собственно, Бронислав ему пропуск на тот свет и выписал: перспектив у дела никаких, на суд такое не выносят. В лучшем случае — это психушка или одиночка пожизненно. В очень лучшем случае. А в худшем и так понятно, чего в худшем обычно бывает.

Я тогда занимался немного ядами, немного травами, немного снадобьями целебными. Мы курировали несколько закрытых институтов, брали на учет всяких колдунов и знахарей. Я руководил штатом из девяти человек, и, по нашим меркам, был мелочевкой, хотя болгары меня считали очень большим человеком. Провинциальное мировоззрение сказывается, так сказать.

Когда мы рицин опробовали, я, в общем-то, был седьмая вода на киселе, никакого участия не принимал, лишь присматривал для пользы своего дела. Я, кстати, был подполковником, а не полковником, как ты пишешь: лишнюю звездочку накинул ты мне. Они травят, а мы лечим, почти смежных профессий специалисты. Одним и тем же снадобьем можно убить, а можно вылечить — от дозы только зависит. Например, мухомор. Чуток его — польза, а чуть больше — и оюшки.

Мы начальству вместо рицина более сильные яды предлагали, из нашего ассортимента, но им нужна была смерть, максимально похожая на естественную. Чтобы истинную причину, значит, установить нельзя было. Вот и остановились на рицине.

В сентябре семьдесят восьмого Маркова убили. Телом он оказался слаб, и помер быстрее, чем обычно это бывает от рицина. Но вот духом, видно, был силен человечек: ровно через 13 лет прибрал к себе своего однофамильца, Георгия Маркова, советского писателя, одно время возглавлявшего Союз писателей СССР. В сентябре девяносто первого, ровно через тринадцать лет после гибели диссидента, один польский еженедельник напечатал статью о тайне смерти Георгия Маркова, диссидента, но на фотокарточке к этой статье поместил другого Георгия Маркова, писателя. Ошибся вроде бы как. И что ты думаешь? Помер этот писатель Марков незамедлительно и скоропостижно.

Как только ошибка раскрылась, тот и издох. Вот так. То ли в Маркове этом дело, а то ли в Стоменове, косвенно сыгравшем в этом далеко не последнюю роль. А ведь все, к чему касается Стоменов, преображается. Что-то расцветает, а что-то умирает. Такой вот силы великой был человек.