…Тринадцатого августа следствие неожиданно объявило перерыв. Мне позвонили домой и сказали, что на ближайшие три дня допрос отменяется. Двое из советских подполковников улетели в Москву… Наверное, ожидается какое-то распоряжение. Исход просматривался один: Стоменову — Кривошееву осталось здравствовать на этом свете считанные дни, а то и часы. В лучшем случае — пребывать в трезвом уме… В субботу, двенадцатого августа, полковник был, как обычно, спокоен и невозмутим. Может быть, он не был удовлетворен результатами того, что он делал, но, во всяком случае, живой интерес сохранял. Даже начал делать в маленьком блокнотике какие-то пометки. Насторожило меня и то, что их беседы параллельно со мной начали писать на пленку. Громоздкая система, рассчитанная на двадцать часов непрерывной записи, медленно крутила свои бобины. По завершении «сеанса» бобину снимал и пломбировал дежурный офицер. Я заволновался — это означало только то, что московское следствие избавляется от свидетеля — от меня. Воскресный звонок окончательно убедил меня в этом. Дело явно близилось к какой-то развязке. Я мучительно, раз за разом, прокручивал в голове последние дни допросов, уже перенесенных мною на бумагу, — и не находил никакой зацепки… Все как обычно, как это происходило изо дня в день. Меня лихорадило, казалось, я полностью утрачиваю даже то смутное понимание происходящего, которое у меня было… Однако в полночь мне позвонили снова и попросили прийти в понедельник как обычно.

Я: — Послушай, говорю чушь несусветную — сразу предупреждаю! Но так выходит, что по загадочным обстоятельствам допрос, на котором ты не должен был присутствовать, не состоялся. Возможно, это не случайно вышло…

Кристо (закуривая): — Тогда у меня не было таких мыслей. Я упорно держался мнения о том, что первую скрипку играет московский следователь. Мне казалось, что он один понимает всю суть происходящего, знает конечную цель, к которой ему нужно прийти, — и идет, идет своими неведомыми тропами… Много позже я подумал о том, что ты говоришь, — ОН не хотел терять ни одного дня без меня, ЕГО слушателя. Возможно, принял какое-то решение… Об этом не скажешь по содержанию, но, черт подери, посмотри на мои писульки! Они стали другими! Я стал писать без рывков, выдавать большие объемы! (бьет кулаком по столу). Чертов мудак! Он крутил всеми нами, крутил как хотел! Травочки ему заваривают! Водичку морозят! (срывается на крик). Мемуары пишут! Что он сделал со всеми нами, а? Скажи мне! Скажи мне — ты, писака!..

Я: — Кристо! Кристо! Успокойся!..

Кристо (закрывает лицо руками и так сидит молча некоторое время, я тушу тлеющую сигарету в пепельнице, затем он, тихо…): — Прости… Не знаю, что на меня находит иногда… Раньше я тешился тем, что показывал миру фигу в кармане. Теперь же — я проклинаю этот мир, я захлебываюсь в воплях своей ненависти, которую я на него изливаю… Я не знаю, что со мной…

Я: — Мир не так уж плох…

Кристо (отнимает руки от лица, искоса смотрит на меня): — Да?.. (Закуривает). А какой он, этот твой мир? У меня два мира — тот, который у меня был, и тот, что ОН мне показал… Я не знаю, какой из этих миров правильный. И это меня убивает, убивает, Вит, понимаешь?..