3

Не стал я болтаться в своих рефлексиях, как недоповешенный в петле. С головой погрузился в работу, шпыняя Марго по поводу и без. Она только шипела рассерженной кошкой, наконец расплакалась и пригрозила нажаловаться мужу. Тогда я слегка поостыл и даже извинился. Блин, надо же — из-за одной… не будем употреблять дурных слов… перенес свои обиды на ту женщину, которая оказалась под рукой, вдобавок — на свою подчиненную. Храбрец, ничего не скажешь.

Под левой лопаткой продолжало иногда постреливать. Косоглазый балбес Амур угодил не в того, в кого надо, и теперь сопел, пытаясь выдернуть стрелу.

Нитроглицерин не помогал. Боль затихала по собственному желанию.

Кончики ушей по-прежнему зудели, и я их почесывал время от времени, стараясь делать это по возможности незаметно. Почесывал и жалел, что не снабжен для этих целей левой задней собачьей лапой.

Странное ощущение. И зачем оно, вот такое? Может, народная примета? Ну, чешется левая ладонь — к деньгам, стреляет под лопаткой — к инфаркту, зудят уши — к мордобою. Или… к новому роману? Не тому, который на бумаге, а — к любовному, способному перерасти в нечто большее, в нормальные чувства…

Мечты юного идиота.

Серега вломился за час до закрытия. Показал на свое багровое от жары лицо:

— Вишь, не забодали.

— Угу, — сказал я. — Продолжай кобелировать. Свободен.

Марго хихикнула.

— Много ты понимаешь, — хмыкнул Серега. — Я ищу свою единственную любовь. Где-то она там бродит, среди тысяч…

— Ага. Квест бесконечный, и оттого увлекательный.

— Ну так!

Тут он разглядел выражение моего лица. Вот она, мужская солидарность, ему не потребовалось даже уточнять.

— Буду скоро. Скоро буду. Никуда не уходи!

Обычно я не пью ничего крепче пива, но сегодня был особый случай. Главное в процессе заливания горя алкоголем не уйти в запой, пить точечно, редко — да метко. Запой только усиливает депрессию.

Я разрешил Марго (ничего в ней не было от королевы!) уйти на полчаса раньше и дождался Серегу, который явился с двумя бутылками и закуской. Затем опустил ролеты на окнах, включил свет и разлил водку по ядовитым пластиковым стаканчикам. Из закуски у нас был черный хлеб, маринованные огурцы и практически кошерное сало.

Мы приняли.

— Слушай советы бывалого, чадо, и мотай на ус, — сказал Ключевский важно. — Перетопчись. Забудь. Вышиби клин клином. И сразу станет легче.

— Угу, — сказал я.

— Сам виноват. Зачем подпускаешь близко? — Он схрупал половину огурца. — Они хитрые-е-е… В тебя корешки пустят, расцветут, заколосятся. А потом этот колосок другой сорвет, а ты будешь корешки эти пустые еще год с мясом вырывать. Нельзя так…

Миллион раз слышал я эту байку — и читал о ней. В этом ублюдочном мире повторяли ее в разных вариациях и мужчины, и женщины, оправдывая собственный паршивый эгоизм, взаимную невозможность построить отношения, пестовать чувства, быть постоянным и отдавать больше чем получаешь, зная, что твоя вторая половина делает то же самое для тебя.

— Легко тебе, Казанова, советы давать: у тебя огромный выбор, а я при своем росте…

— Да ну это фигня, Тиха, надо просто уметь с ними обращаться! Пошутил, подмигнул, за попу ухватил…

— Ша, Серега, я не хочу об этом.

— Да ладно! Мягкий ты очень. Бабы любят грубость. Не смотри на нее, не обращай внимания, веди себя жестко… шутки шути, опять же.

— Серега, мне нужна обычная женщина, а не сабмиссивная мазохистка.

— Да поверь, все они одним миром… Любят мачо… Плюнь на нее — больше любить будет.

— Я не мачо. Я обычный. И я хочу найти обычную женщину.

— Мда-а-а… Да пойми наконец — нет нормальных. У всех свои тараканы, а уж у баб… Вот опять же коснемся БДСМ. Ты не поверишь, сколько из них помешалось на этих «Пятидесяти оттенках…» и любят, когда их связ…

— Ша. Закрыли тему.

— Тьфу! Старорежимный ты! Воспита-а-ание! Ну страдай, страдалец. Добрый ты слишком, я тебе серьезно говорю. Добрый и устаревший. А с бабами добрым быть нельзя. Не ценят. Давай еще тост: против баб!

— Ладно тебе, бабы — хорошие.

— Пока спят — да. А так — мороки с ними, ой. Они еще и жрать хотят каждый день. — Это было сказано тоном Эйнштейна, только что открывшего теорию относительности. — Ладно, новый тост: за мужиков, пострадавших от баб!

— Ага, за тех, кто в диспансере. За врачей кожвенерологии и их пациентов. За дары Венеры!

Мы выпили. Серега икнул. Я заел водку бутербродом и почесал правое ухо.

— А вообще — все фигня, — родил Серега.

— Безусловно.

— Скажи: «Акула мотата» и забей.

— Угу.

— Во, ща рассмешу. Когда ваш «Zorro-хэллс» погорит, а он погорит, к бабке не ходи, откроете ресторан корейской пищи. Слоган и название я придумал: «Корейский ресторан „Хатико“ — лучший друг вашего желудка!»

Я сказал строго:

— Вот собачку я тебе не прощу!

Этот пошляк имел наглость поглумиться над чудесным семейным фильмом!

— Не прости, а сходи и отведай! — Он заржал.

По-моему, это удел всех неудачливых юмористов, смеяться над собственными шутками.

— Не шути над дедушкой Тихоном, — сказал я. — Дедушка злой, пропишет тебе люлей и заставит мыть казарму.

— Если догонит и допрыгнет! — парировал он бесстрастно.

Я не обиделся. Просто кивнул в такт своим мыслям.

— Угораздило же меня родиться пигмеем…

— До пигмея тебе нужно ужаться на двадцать сантиметров, — заявил этот недоделанный Вассерман. — Не хнычь. Забей. Будем считать тебя королем хоббитов!

— А бутылкой по лбу за такие речи?

Мы еще выпили.

Звякнул мобильник.

Я взглянул на экран с затаенной надеждой — а вдруг?

Вдруг не получилось. Звонил Армен Борисович, Биг Босс, основной владелец сети «Zorro-хэллс». От приветствий сразу перешел к делу. Владельцы рынка подняли аренду, платить которую при нынешних доходах филиала было нереально.

— Кризис, сам понимаешь, — сказал Борисыч сумрачно. — Закрываем вас через две недели с концами. Завтра наведайся в контору, напиши по собственному желанию. Новых вакансий у нас пока нет. Если что — будем иметь тебя в виду.

Как говорится — беда не ходит одна. «Иметь в виду» — это он так тактично послал меня на хрен.

— Кто звонил-то? — осведомился Серега.

— По работе.

— Работа не волк, а гиена: ходит вокруг тебя кругами и ждет, пока ты не сдохнешь!

Ключевский затеял обычный трендеж, смесь из анекдотов, новостей и похабщины, а я потирал свои многострадальные уши и думал.

Не мой это мир. Сейчас я ощутил это особенно сильно. Мне здесь плохо. Просто — скверно. У меня толком ничего не получается, все валится из рук. Двадцать шесть лет — ни семьи, ни нормальной работы. Эта несчастная ветклиника, где я получаю жалкие гроши, да и то с задержками… А теперь — добро пожаловать к Сереге в продавцы секонд-хенда, потому что друзей с серьезными связями за двадцать шесть лет своей жизни я не нажил. Не умею дружить для чего-то, для пользы. Ненавижу такое. Пожалуйста, загнивайте без меня. Лгите и социально подстраивайтесь, прогибайтесь, стелитесь, я так делать не могу, не хочу, не умею!

И нет семьи, нет женщины, которая поймет и утешит, примет тебя таким как есть, не будет дразнить «недомерком» и, мать твою, «хоббитом»! Не будет смотреть сквозь и вокруг меня! Да, пигмеи тоже хотят личной жизни, черт подери! Они тоже люди, им нужна семья, дети, нормальная работа!

Куда я не тычусь — всюду стена, которую не прошибить лбом. Не мой мир. Или не мое время. Знаю, так многие говорят, и это уже превратилось в банальность, но — я опоздал родиться.

— Тебе никогда не казалось, что ты родился не в свое время? — быстро спросил я, прежде чем Ключевский опрокинул в себя очередные сто граммов. — Те же рыцари…

Он сосредоточил на мне прищуренный взгляд.

— Рыцари были сто пятьдесят сантиметров роста, сопливые, плешивые и с геморроем от постоянного ношениях доспехов. В тридцать — повально беззубые, с шалым взглядом от алкоголизма. — Серега посмотрел на опустевшую бутылку и икнул. — Пили тогда по-черному. — Он внимательно меня оглядел. — Сто пятьдесят… Точно, в рыцарях тебе самое место!

И хотя бы извинился за бестактность!

Я не успел собраться с мыслями. Ключевский опередил меня новой порцией глума:

— И где бы ты хотел родиться? Ну, скажем, не родиться, уже случилась эта досадная оказия, а… вот попасть, оказаться? Хочешь угодить в тело негра-раба на плантацию южан? Или — в тело пленника на жертвеннике майя? Нет, ты подумай над перспективой — жизнь будет короткая, но зато ярка-я-я-я-я… Перед смертью увидишь, как жрец поднимает в руках твое бьющееся сердце. Можно еще оказаться среди песцов на северном полюсе. Так сказать, писец среди песцов!

— Самураем при сегуне… — несмело предположил я.

— Тогда уж лучше иди в спартанцы, особой разницы не заметишь.

— Э-э…

— Ну, к девушкам и те и другие были слегка равнодушны. Сечешь фишку? Устраивает тебя такая перспектива?

Я обмер.

— Что, и самураи тоже?

Этот паршивый эрудит радостно кивнул:

— Ага!

— Ну, не все же они…

— Нельзя выделяться из коллектива! Коллектив на это смотрит косо! Нужно уважать чужие культурные традиции! Вот представь, попал ты в самураи. Дали тебе деревянный меч-субурито, расшитое золотом кимоно, тапки-сандалеты с белыми носками и позвали, значит, к сегуну… И ждет он тебя, понимаешь, по вечерней зорьке…

— Иди ты!

— Так это что, я виноват? Это ты в самураи захотел!

Я ощутил болезненный укол под лопаткой. Скрипнул зубами.

Перетерпел.

— Знаешь, где бы я хотел очутиться, Серега?

— Ну?

— В мире варваров. Мне по душе Конан — прямой, как палка. Способный разбить стену лбом. Честный. Открытый. Умный. Жесткий. Неистовый.

Серега посмотрел на меня блудливыми глазами.

— А я хотел бы на Восток, денек побыть владельцем гарема.