ПОБЕДА МУЗЫКИ

Седьмая, «Ленинградская».

«Тоненькая ниточка». «Лишь окончится артобстрел».

Приказ № 57. Лучшее лекарство. «Вы песней спасли нас».

Музыкальная духовная победа.

Уже было сказано о том, как жили и работали люди в стенах Дома радио зимой 1941–1942 годов, как трагично сложилась судьба многих музыкантов симфонического оркестра Радиокомитета. Художественный руководитель Радиокомитета составлял отчеты о состоянии музыкантов. Они были один мрачнее другого. Чтобы возродить оркестр, спасти людей, нужно решение – вернуть Ленинграду музыку, дать в руки музыкантов их инструменты.

В начале марта 1942 года скрипач Г. Фесечко передал дирижеру симфонического оркестра Радиокомитета К. Элиасбергу, жившему вместе с женой, пианисткой оркестра Н. Бронниковой, в стационаре в гостинице «Астория», записку Б. Загурского. Начальник управления по делам искусств просил дирижера прийти к нему в здание Большого драматического театра. Путь этот был для К. Элиасберга нелегким: всего месяц назад товарищи привезли его, ослабевшего, в «Асторию» на саночках, сам он уже ходить не мог. Но сейчас речь шла об оркестре, о музыке, и К. Элиасберг пошел… Он увидел Б. Загурского, лежащего под шинелью, со следами недавней контузии. Вскоре после этой встречи по радио было передано объявление: «Просьба ко всем музыкантам Ленинграда явиться в Радиокомитет».

Потом Я. Бабушкин так рассказывал А. Фадееву о возрождении оркестра: «В городе было много прекрасных музыкантов, но все они… голодали. Можешь себе представить, как оживились эти люди, когда мы стали вытаскивать их из темных квартир. Боже, до чего многие из них отощали. Это было трогательное до слез зрелище, когда они извлекли свои концертные фраки, свои скрипки, виолончели, флейты и фаготы, и здесь, под обледеневшими сводами Радиокомитета, начались репетиции симфоний Бетховена и Чайковского».

Прежде чем эти репетиции начались, прежде чем по радио полились звуки прекрасной музыки, нужно было хоть немного подкормить людей, оказавшихся на последней грани истощения. На помощь пришел начальник управления по делам искусств Б. Загурский. Он помог добиться дополнительного питания для музыкантов, поддержал просьбу Радиокомитета, адресованную командованию фронта: пополнить оркестр военными музыкантами. А в те же дни, задолго до первых репетиций оркестра, работники Радиокомитета узнали, что в Куйбышеве состоялась премьера исполнения Седьмой симфонии Д. Шостаковича. И тут возникла фантастическая идея: «А что, если… Ведь симфония наша, ленинградская. Ведь и зачиналась она в Ленинграде, и Шостакович говорил о ней у нас». Многие работники радио говорили мне, что первым об этом сказал Я. Бабушкин: «А что если попробовать нам?»

О. Берггольц, вспоминая его, написала: «Один оркестр чего стоил». Эта идея захватила всех. Она дала Радиокомитету силы поднять на ноги музыкантов, добиться того, что вскоре партитура симфонии самолетом была доставлена в Ленинград. (Об этом писала летом 1942-го в далеком Ташкенте Анна Ахматова: «Притворившись нотной тетрадкой,/ Знаменитая ленинградка/ Возвращалась в родной эфир».) И до получения партитуры многим сама мысль об исполнении симфонии в условиях Ленинграда казалась неосуществимой. А тут еще К. Элиасберг категорически заявил: «При нынешнем составе оркестра исполнить симфонию нельзя. Нужен полный комплект оркестрантов. Необходим сдвоенный состав медных инструментов».

Но уже ничто не могло остановить руководителей Радиокомитета. Они понимали, какое огромное общественно-политическое значение будет иметь исполнение Седьмой симфонии в блокированном Ленинграде. Энергия руководителей Радиокомитета подействовала. В Политуправлении фронта генерал Д. Холостов, скрепя сердце, давал указания откомандировать музыкантов в распоряжение Радиокомитета. Начальник отдела торговли Ленгорисполкома И. Андреенко с трудом, но соглашался выдать духовикам по списку рабочие карточки. Еще весной оркестранты еле ноги волочили. Нелегко было заставить людей вымыться, снять грязные ватники, которые не снимали всю зиму. Карл Ильич Элиасберг стал примером для остальных. Он приходил на репетиции в белом воротничке, побритый. Глядя на него, постепенно люди возвращались к нормальной жизни. А в это же время музыкальная редакция во главе с Надеждой Орловой размножала партитуру симфонии. Надо ли напоминать, что никаких ксероксов в ту пору и в помине не было. Чтобы обеспечить нотами целый оркестр, приходилось работать сутками. Это было в апреле – мае 1942 года. В июне шли репетиции… Исполнение Седьмой симфонии Д. Шостаковича оркестром Ленинградского радиокомитета стало самым значительным событием в музыкальной жизни Ленинграда блокадных лет, больше того – событием незабываемым в истории блокады. Чтобы 9 августа 1942 года могли прийти слушатели в Большой зал Филармонии, нужно было воссоздать оркестр, пополнить его армейскими музыкантами, а в день концерта вести контрбатарейную стрельбу и не допустить обстрела города врагом. Это был праздничный для Ленинграда день, полный высокого значения. Ленинградцы и их защитники собрались не на митинг – на концерт. Пришли командующий фронтом, генералы и руководящие партийные работники. Слушали музыку, утверждающую нашу непреклонную волю к победе. Эту музыку, разносившуюся из репродукторов и рупоров уличных громкоговорителей, слышал в тот августовский вечер весь Ленинград.

О том, как возникла и как впервые исполнялась Седьмая симфония в Ленинграде, уже писали и сам композитор, и участники оркестра, и писатели, и журналисты. Последовательно рассказано об истории возникновения симфонии и ее триумфальном шествии по миру. Но все-таки не могу уйти от первого впечатления, скажу больше – потрясения, которое испытал, впервые увидев музей 235-й школы Октябрьского района Ленинграда. Моя встреча с музеем «А музы не молчали» состоялась 40 лет назад. Ученики школы под руководством своего учителя физкультуры (!) Е. Линда собрали огромный материал на заявленную тему, в том числе проследили судьбы всех музыкантов, первых исполнителей симфонии, нашли их фотографии.

На стенах этого уникального по размаху школьного музея почти рядом оказались портреты Д. Шостаковича, К. Элиасберга, Я. Бабушкина, Б. Загурского, В. Ходоренко, Н. Орловой, командира 47-го контрбатарейного полка подполковника Н. Витте и скрипачей, альтистов, виолончелистов – всех, кому обязан Ленинград исполнением Ленинградской симфонии в осажденном городе. В этом же музее можно увидеть пригласительный билет на исторический концерт. Даты – 9 августа – на нем, правда, из соображений безопасности нет. Но зато названы фамилии всех исполнителей, а также напечатаны организации, которые подготовили этот триумф ленинградцев: «Управление по делам искусств Ленгорсовета и Ленинградский комитет по радиовещанию».

Пройдут годы. Во время похорон великого композитора будет звучать Седьмая, «Ленинградская», напоминая о подвиге народа и подвиге его музыканта, а Ленинградскую филармонию назовут именем Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.

История создания Седьмой симфонии и ее памятное исполнение в Ленинграде как-то заслонили собой многие важные события в музыкальной жизни военных лет. Известную картину художника И. Серебряного, например, некоторые даже называли «Седьмая симфония», хотя художник изобразил другое время и другой эпизод блокадной жизни, связанный с исполнением музыки в зале Филармонии. О музыке тех дней писали стихи, она вдохновляла живописцев, о ней вспоминают многие ленинградцы. Художник И. Серебряный пишет: «В моей памяти о блокаде одно из первых мест занимает музыка. Были дни, когда ее не было – и не было жизни».

Музыка и радио были неразделимы в сознании ленинградцев. Больше всего музыки приносило им радио. Симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета дал в блокадном городе сто шестьдесят концертов, и почти все они транслировались по городской сети – из Дома радио или из Филармонии. О каждом таком концерте можно написать отдельно. Об одном из них дирижер оркестра К. Элиасберг вспоминал еще в 1943 году, на встрече представителей творческих организаций города с английским журналистом Александром Вертом. Элиасберг рассказал на этой встрече о том, как 28 октября 1941 года, когда одна воздушная тревога сменяла другую, оркестр должен был исполнять Пятую симфонию Чайковского для Англии. Перед самым началом концерта фашистские самолеты прорвались в город. Фугасные и зажигательные бомбы падали на соседние дома, двух оркестрантов ранило. Летели стекла, сыпалась штукатурка. И все же в назначенное время в Лондоне слушали музыку, которая через порабощенную Европу доносилась до берегов Темзы из Ленинграда. К. Элиасберг сказал Верту об этом концерте: «Каким-то чудом мы уцелели… Нам удалось сыграть в тихой обстановке только две части. Во время вальса прозвучал сигнал воздушной тревоги. Финал Пятой симфонии Чайковского довольно мощный. Мы уже не слушали, что происходит за стенами здания». Один концерт из ста шестидесяти… Так работал оркестр в осенние месяцы 1941 года (с конца сентября, после возвращения с оборонных работ) и позже, когда в апреле он возродился. А зимой мало кто мог в Ленинграде исполнять музыку, она почти исчезла в декабре, а в январе ее слышали по радио едва ли не единственный раз. И все же именно к декабрю относятся записи, которые вел заболевший дистрофией композитор Н. Матвеев: «Однажды в темную палату просочилось радио, ленинградское радио, героически продолжающее свою работу. И для тех, кто еще мог выжить… это была тоненькая ниточка, связывающая со страной, с жизнью. Для меня это была весть о друзьях; передавали новые духовые марши и песни. Я услышал имена Б. Гольца, А. Лемана. Ребята! Вы живы и работаете! С этой минуты я почувствовал прилив сил…» Авторы работ о блокаде и мемуаристы говорят сейчас с сожалением: музыка зимой 1941–1942 годов почти перестала звучать по радио. Такое пришло время, что самим исполнением музыки боялись оскорбить чувства людей, преодолевающих муки голода, холода, бесчисленных потерь. Конечно, далеко не всякая музыка была тогда кстати. Но ее ждали, и она вернулась задолго до наступления более легких дней.

Жена пианиста профессора Консерватории Александра Каменского А. Бушен вспоминает, как однажды зимой 1942 года (автор не называет точной даты, но, очевидно, речь идет уже о конце февраля) во время вечерней передачи «Хроники» по радио решили дать несколько минут музыки. Для этих микровыступлений пригласили пианиста А. Каменского, участника последнего концерта в Филармонии 14 декабря 1941 года. Теперь перед музыкантом стояла особая задача. В программу входили произведения ленинградских композиторов, написанные в дни войны. А. Каменский разучивал новые пьесы сразу же после их создания, нередко в тот же день. Всего несколько минут музыки! Но они означали, что ленинградские композиторы в осажденном городе продолжают творить.

А. Бушен пишет: «В комнате, откуда шла передача, топилась железная печурка. Тепла она давала мало, но едко дымила, исторгая из утомленных глаз потоки слез. Сотрудники радио работали в ватниках и теплых шапках. Отогреть клавиши рояля было невозможно. Каменский грел руки над печуркой, затем сбрасывал пальто и садился к роялю».

В другом случае А. Каменскому в насквозь промерзшей пятой студии нужно было исполнить сонату Бетховена. Чтобы пальцы не замерзали, рядом с клавиатурой с двух сторон положили раскаленные кирпичи… Конечно, постепенно условия изменились. И от маленьких концертов А. Каменский перешел к исполнению (с весны 1942 года) целого цикла концертов русской и классической музыки. Свыше трехсот раз пианист выступил перед микрофоном. К роялю, установленному в студии, профессор консерватории М. Бихтер шел так, словно его видят зрители, – с высоко поднятой седой головой. Трудно было представить, что лишь несколько минут назад он с наслаждением съел тарелку дрожжевого супа, принесенного одним из редакторов. Теперь лицо М. Бихтера – само вдохновение, он уже во власти музыки. Еще несколько секунд – и в холодной студии прозвучит его любимый С. Рахманинов. Пианист играет произведение сложнейшее – «Франческа да Римини», играет без всяких скидок на обстановку, как всегда свежо, темпераментно. И никто из слушателей, знающих его, не скажет: «у рояля старик», скорее вспоминается другое слово: «маэстро».

Ни обстрел, ни бомбежка не могли помешать А. Каменскому, К. Элиасбергу, А. Висневскому и другим музыкантам прийти на очередную репетицию или концерт в студию Радиокомитета или в Филармонию. О возвращении музыки на радио есть разные свидетельства. Но одно несомненно – время, когда, по словам Берггольц, «день и ночь трудился метроном», должно было уступить место другому. И если в декабре – январе многим казалось правильным, что не слышно песен и музыки – время слишком трагично, – то ближе к весне все чаще в письмах на радио и в Театр Краснознаменного Балтийского флота бойцы и командиры просили «спеть и сыграть что-нибудь». Это становилось настоятельным требованием, о котором узнали и в Военном совете фронта, и в городском комитете партии.

Уже в декабре редкое исполнение музыки шло в механической записи. 23 февраля 1942 года, после нескольких недель музыкального безмолвия, прозвучал первый живой концерт. Выступили два военных коллектива – ансамбль песни и пляски Политуправления Ленинградского фронта под руководством А. Анисимова, ансамбль Н. Минха, представляющий Балтийский флот, и певцы, которых знал весь Ленинград, – С. Преображенская, В. Легков, И. Нечаев, В. Шестакова. После концерта – телефонный звонок. Он теперь так редок: телефоны мало где работают. Иногда они просыпаются будто после зимней спячки, чтобы уснуть снова… Политуправление фронта просит концерт повторить. На застывших бледных лицах редакторов музыкальной редакции подобие улыбки и… растерянность. Они знают, что это высокая оценка их работы. Но как повторить концерт? Записать ничего не удалось, артисты уже ушли. Да и вряд ли они могут сегодня петь еще раз. А вот армейцы и моряки еще здесь. Что ж, концерт прозвучит по-другому. Рядом с живым исполнением пойдут в механической записи Козловский и Лемешев.

Редакторы музыкального вещания чувствовали огромное психологическое воздействие этой зимней передачи и на слушателей, и на самих исполнителей. Ведь это был самый первый толчок к возрождению музыки в Ленинграде. А через два месяца ленинградцы смогли уже слушать по радио классическую оперу. Тогда и появился приказ № 57 по Ленинградскому комитету радиовещания и радиофикации: «23 апреля композиция по опере „Травиата“, проведенная под рояль, была показана слушателям. Качество показанной работы заслуживает высокой оценки…» В приказе объявлялась благодарность всем исполнителям, а также редакторам А. Гордон и С. Клебановой. Особо отмечены были художественный руководитель передачи, заслуженный артист республики Нечаев и исполнительница главной роли Г. Скопа-Родионова.

Первый концерт, первая опера, первое выступление возрожденного оркестра – так начиналась огромная работа музыкального вещания ленинградского радио после первой блокадной зимы. Весной 1942 года музыка вернулась в Ленинград. В блокадном городе звучали Бородин и Моцарт, Глинка и Дворжак, Мусоргский и Шуман, Бетховен и Римский-Корсаков, Даргомыжский и Мендельсон, Глазунов и Гайдн. Ленинградцы получили возможность услышать в концертном исполнении и оперы современных композиторов, и западную классику («Кармен», «Риголетто», «Севильский цирюльник»). Концерты симфонического оркестра стали привычными. Чаще всего по радио передавали концерты и симфонии П. Чайковского. Его музыку исполнял оркестр Радиокомитета во время своего последнего выступления в Большом зале Филармонии 14 декабря 1941 года. Отрывки из «Лебединого озера» звучали 5 апреля 1942 года на первом концерте возрожденного оркестра.

Эти стихи Бориса Лихарева – точный отчет современника. Музыка порой казалась неожиданной в этих трагических условиях, но она стала поддержкой неоценимой. И весной сорок второго, и во вторую блокадную зиму, все еще очень трудную для ленинградцев, едва пришедших в себя за короткое лето. Одна из ленинградок (А. П. Наумова-Маккавеева) вспоминала: «Я очень замерзала дома, а каково на фронте? В такие ночи все время думаю об этом. Особенно о Сталинграде. Из-за стены опять хорошая музыка – концерт Глиэра… Как странно, что она еще есть… И совсем трудно представить, что люди сидят в освещенном зале и слушают музыку».

Постоянные передачи – «Радиохроника», «Фронтовая радиогазета», «Письма с фронта» и «Письма на фронт» – обычно шли в определенное время. С конца 1942 года появилась новая постоянная рубрика, подсказанная самими слушателями. Ведь еще первой военной зимой они обращались к исполнителям со своими просьбами: «Вера Ивановна, – писал боец Н. Денисов певице В. Шестаковой, – спойте перед микрофоном „Песню Сольвейг“ из „Пер Гюнта“ и арию Тоски. Буду Вам очень благодарен…» Другой слушатель сообщал заслуженному деятелю искусств РСФСР В. Касторскому: «Только что слышал Вас по радио. Какое счастье услышать знакомый голос… В свободную от службы минуту провели к себе в землянку радио, и теперь будем отдыхать с товарищами, греясь у буржуйки и слушая родной город».

Именно письма на радио породили еще одну форму музыкальных передач: концерты по заявкам раненых. Это была идея, рожденная в особых обстоятельствах фронтового города. Госпиталей здесь оказалось много, вывозили лишь самых тяжелых больных, остальные лечились и выздоравливали, не уезжая из Ленинграда. И вот для них изо дня в день, по утрам, словами: «Слушайте концерт по заявкам раненых…» начиналась музыкальная передача. Звучала не только знакомая музыка, песни в исполнении лучших певцов, но и назывались десятки фамилий раненых воинов. Они знали: это для них поют песни, это по их просьбе составляется программа. Они знали и другое: товарищи, родные, близкие могут услышать знакомое имя.

И действительно, люди находили друг друга благодаря этим письмам. Успех передач был необычайным. Бойцы называли эти утренние концерты лучшим лекарством. Из госпиталей только за первый год пришло более десяти тысяч заявок на исполнение любимых произведений, а каждую подписывало несколько человек. В 1943 году радио передало свыше пятисот таких концертов, выполняя практически почти все заявки. Передачи шли не только из студии – их вели из клубов госпиталей и прямо из палат тяжелораненых. В этих случаях весь Ленинград мог почувствовать, как бойцы принимают артистов, как реагируют на их выступления.

Каждый концерт по заявкам вызывал благодарные отклики. Старший сержант Каюм Ягодин долго был на фронте, не слышал своей национальной музыки. Он написал в Радиокомитет: «Находясь в госпитале, я услышал свои родные прекрасные татарские песни. Забыв про болезнь, я невольно подошел к репродуктору и запел. Много сил и бодрости влилось в мое сердце сегодня».

Музыкальной редакции приходилось поначалу нелегко. Больше всего просили повторить выступления одних и тех же исполнителей – С. Преображенской, И. Нечаева, Н. Вельтер, Г. СкопаРодионовой. А ведь у них были и другие «заявки» – на поездки с фронтовой бригадой, выступления в концертах и оперных спектаклях. Постепенно росло число звукозаписей, и концерты по заявкам стали разнообразней, а составлять их теперь стало куда легче. Во многих документах, письмах и даже стихах говорится о музыкальных передачах, которые шли сразу после воздушной тревоги. В этом не было какой-либо закономерности, просто музыка, песня становились лучшей разрядкой после сильного напряжения. «Но вот после отбоя воздушной тревоги мы вновь слышим живой голос диктора: „Слушайте Ивана Алексеевича Нечаева“. Нам помогли песни „Коробочка“, „Меж крутых бережков“ и особенно „Стежки-дорожки“» – так писал И. А. Нечаеву работник швейной фабрики имени Володарского Н. Кукин. В интересной работе А. Крюкова «Музыка в кольце блокады» приведены слова старого театрала, доцента Горного института Н. А. Кондратьева: «Нечаев регулярно пел по радио русские народные песни. Это была очень удачная мысль. Многие, очень многие боялись пропустить эти передачи, откладывались дела, прекращались разговоры».

По свидетельству Нечаева, художественный руководитель Радиокомитета зимой 1941–1942 годов предложил ему подготовить для исполнения несколько народных песен. Для Нечаева это было совершенно новое дело, нот найти не удалось, и баянист В. Кожевников из ансамбля Краснознаменного Балтийского флота подбирал аккомпанемент с голоса. Нечаев исполнял народные песни по воскресеньям, в вечерние часы. Десятки тысяч слушателей подходили к репродукторам дома, на улице, в госпиталях. В адрес Нечаева шли и шли письма с просьбой повторить ту или иную песню, и благодарили: «Вы песней спасали нас от смерти, бодрили, вливали новую свежую струю жизни. И за это все вы нам дороги до конца наших дней. Такими чувствами благодарности полна не только моя семья, я знаю многих людей, перенесших блокаду…» Выступления артиста запомнились ленинградцам. А. Бурлаченко писал: «Я видел, как прибывшие с фронта командиры в изумлении останавливались у радиорупоров и слушали народные песни, которые пел Нечаев». 1 января 1942 года по радио исполнялись отрывки из оперы «Снегурочка». Это был островок в океане музыкального безмолвия. Голодающие, усталые артисты выступали в холодной студии Радиокомитета. И. Нечаев так вспоминал этот первый день нового года: «Поет солист И. А. Лапшенков. Его голос еще звучит, но чувствуется, что у него может не хватить сил допеть до конца. Остальные тоже держатся главным образом напряжением воли».

Нечаев смотрел на своих товарищей, видел, чего стоит им это выступление, и новым чувством наполнялась для него каватина «Полна, полна чудес могучая природа». И. Лапшенков допел до конца. Вечером его не стало. Через два с лишним месяца, 18 марта, отрывки из «Снегурочки» вновь звучали по радио. Это не могло быть простым повторением новогодней передачи. Не пел больше Лапшенков, многих людей потерял хор Радиокомитета. Но были и прежние исполнители. Пришел И. Нечаев, пришла Н. Вельтер. Знакомые с трудом узнавали друг друга. Певица В. Шестакова сказала Вельтер: «Надя, какая ты стала бледная! Тебе не Леля петь, а Снегурочку. Так и кажется, что вот-вот растаешь».

Прошло чуть больше месяца, и 25 апреля в Ленинграде, уже пустившем трамвай, услышавшем первые после зимы концерты и почти ежедневные возобновившиеся бомбежки (их не было всю зиму, враг «ограничивался» обстрелами), один из радиослушателей, инженер Металлического завода Г. Кулагин, записывал в своем дневнике: «А иной раз по радио звучит скрипка, нежная, певучая, душу выворачивающая наизнанку. Слушая ее, забываешь обо всем. Или поет мягкий женский голос, исполняющий задумчиво-грустные романсы Чайковского, раздаются дорогие пушкинские слова. Ты увлечен, захвачен, околдован музыкой, незаметно разжимаются тиски, которые уже десять месяцев непрерывно сдавливают твою голову. И в этот самый момент музыка вдруг переходит снова в завывание. Злой дух войны настиг тебя… „Я здесь! От меня не уйдешь, не спрячешься, не отвернешься!“» У заведующей нотной библиотекой Радиокомитета М. Рудовой сохранились старые книги, в которые записывались произведения (и оригинальные, и инструментовка), приобретенные у композиторов. В первую блокадную зиму записей совсем немного. Старая книга не только позволяет раскрыть отдельные эпизоды музыкальной жизни, но и показывает, какого размаха достигла она к последнему году блокады. Вот одна цифра: за 1943 год Радиокомитет приобрел 3155 музыкальных произведений – значительно больше, чем за обычные мирные годы. Среди записей есть и такая: «1942. 13 января. А. Висневский. Частушки». Сколько раз приходилось слышать по радио: «У рояля Александр Висневский»; «Аккомпанировал Висневский»; «Музыкальная обработка Висневского».

И вот одна эта строка напомнила старому пианисту минувшее. А. Висневский рассказывал, что исполнял частушки в холодной студии, ударяя по клавишам, казавшимся ему желтоватыми льдинками. А пел в тот раз артист И. Горин, который хотя певцом и не был, но, как говорят, умел делать все. Ося Горин, как звали его друзья, был человеком находчивым. Однажды он изменил начало своего выступления (8 декабря 1941 года) и сказал: «Мне полагалось начать концерт для бойцов и командиров с какой-либо песенки. Но песенка будет впереди. А я хочу прежде всего прочитать один замечательный маленький фельетон Ильи Эренбурга, напечатанный в „Красной звезде”. „Шелк и вши”, – называется он». (На этот факт указал мне библиограф Вяч. Попов, обратившийся к архиву Радиокомитета уже после меня.) «Я выступал перед микрофоном сотни раз, – говорил А. Висневский, – но, пожалуй, больше всего волновался, когда в канун сорок второго решился выполнить просьбу Фрица Фукса. Он спросил меня, не знаю ли я рождественские песни, которые поют в Германии. Я сказал, что немного помню, рос в семье музыканта и нередко мальчишкой забегал в кирху на Невском. Вот с таким знанием песни „tille Nacht“ я и сел за орган в тогдашней первой студии Радиокомитета. На фоне этой музыки Фриц обращался к немецкому солдату, вынужденному этот праздник проводить вдали от дома, в окопах под Ленинградом».

Разнообразнее стали формы передач. Симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением К. Элиасберга готовил новые программы, которые нередко транслировались по радио из Большого зала Филармонии. В сентябре 1943 года, после многолетнего перерыва, была исполнена кантата П. Чайковского «Москва». Вместе с оркестром, солистами М. Мержевской и В. Легковым, чтецом Н. Чернявской выступал объединенный хор Ленинградского радиокомитета и ансамбля песни и пляски Политуправления Ленинградского фронта (хормейстер А. Анисимов). Наряду с ансамблями А. Анисимова и Н. Минха во многих передачах радио участвовал ансамбль ПВО, которым руководил композитор М. Глух, и концертный ансамбль под руководством С. Аркина, скрипача симфонического оркестра Радиокомитета. Обычно говорят, что в Ленинграде оставался один оркестр. Это не совсем так. Кроме симфонического, всю войну провел в городе, перенеся все испытания, коллектив оркестра народных инструментов во главе с Н. Селицким. На протяжении 1943 года музыкальная редакция проводила творческие самоотчеты музыкантов. Выступали композиторы и исполнители. Перед концертом давался конферанс, вступительное слово. Так были организованы выступления пианистов А. Каменского, А. Люблинского, композиторов С. Панфилова, Н. Леви. Перед концертом из своих произведений Наталия Леви говорила о том, как еще до войны написала свою военную песню – «Чапаевскую» («На седых уральских кручах»): «Песня нужна армии и в марше, и в блиндаже, и для воспитания боевых традиций». Выступление сопровождалось исполнением лучших песен Н. Леви, широко известных и в городе, и на фронте. Одну из песен композитор написала, когда еще была сотрудницей немецкой редакции Радиокомитета. Она прочитала стихотворение В. Лифшица, посвященное 268-й дивизии, и тут же, в Доме радио, села за рояль. Песню «Здравствуй, парень» разучил ансамбль песни и пляски Политуправления Ленинградского фронта, она была записана и много раз повторялась по радио.

Леви, как и другие композиторы, часто ездила на фронт, именно там и родился замысел не одной ее песни. Так появились «Песня 136-й дивизии», «Песня о Тэшабое Адилове». Темы и сюжеты подсказывались и политработниками, и рядовыми бойцами. Самодеятельный джаз одного из соединений передал Н. Леви стихотворение В. Дыховичного «Маленькая Валенька». Композитор написала для спектакля-концерта песенку, которую исполняли по радио, пели во многих частях фронта. Простые слова о девушке-санитарке и мелодия запомнились тысячам фронтовиков.

Песню, марш – наиболее доступные самому широкому слушателю музыкальные произведения – писали практически все композиторы, находившиеся в городе и на фронте. И те, кто входил в группу при Военном совете Балтийского флота, и те, кто работал при Доме Красной Армии. Радио давало толчок к музыкальной деятельности, оно подхватывало, пропагандировало лучшие вещи Ю. Кочурова, А. Митюшина, О. Евлахова, М. Глуха, А. Матвеева, В. Богданова-Березовского, Г. Носова, В. Витлина.

Песни записывали в исполнении армейских ансамблей, а уже с весны 1942 года ленинградцы услышали и хор Радиокомитета, сохранивший часть своих исполнителей. Среди песен первого военного года очень популярной была «Месть балтийцев» («Кровь за кровь») Б. Гольца на слова В. Волженина. В музыкальной литературе эту песню сравнивали со «Священной войной» А. Александрова – и по сумрачному, гармоничному колориту, и по решительному характеру мелодии. Благодаря передачам радио песню знали и в городе, и в армии, она включалась во многие программы для флота.

Как бы ни был велик охват аудитории концертными бригадами, именно радио объединяло усилия композиторов-песенников. Нередко новые песни исполнялись в передачах для молодежи. Вот начало одной из таких передач: «Вы помните, наверное, слова: „Нам песня строить и жить помогает…“ Война заставила забыть нас песню, в которой это сказано. Война, фронт, битвы родили новые песни, которые помогают воевать… Песням и стихам, родившимся на Ленинградском фронте, посвящаем мы сегодняшнюю передачу». Затем шли песни композиторов В. Маклакова, Г. Носова, Ю. Кочурова. Такие передачи повторялись. И все новые и новые песни Н. Минха, Л. Круца, Б. Фомина звучали по радио. Из некоторых текстов видно, на кого рассчитывали авторы. Вот рукопись из архива музыкального вещания.

Вслед за шутливым стихотворным посланием поэты предлагали песню о веселом солдате Васе Прошкине, балагуре, смелом и свойском парне, который и в беде поможет, и в дружбе будет верен.

Диапазон песенного творчества был широким. От варианта на мотив джаз-песенки «Ах, здрасти» до лирической «Калины» Н. Леви на слова М. Исаковского, от песни С. Лепянского на слова Н. Глейзарова «Парень с Васильевского острова» до известной тогда песни Н. Будашкина на слова Н. Брауна «Как на зорьке». Песню воспринимали как воплощенный в художественной форме призыв готовить корабли к весенним походам. В конце 1943 года в Ленинград приезжал композитор Д. Кабалевский. В записке о положении художественного вещания он отмечал огромный размах музыкальных передач, называл оркестр Радиокомитета одним из лучших в стране. Но ведь и возрождение оркестра, и вся культурная жизнь города в 1943 году брала свои истоки в той, первой зиме.

В конце 1942 года Б. Загурский обратился с просьбой в Комитет по делам искусств прислать в Ленинград на гастроли лучших музыкантов и певцов из столицы. За несколько месяцев потребность ленинградцев в искусстве настолько возросла, что собственные артистические силы уже не справлялись с огромным объемом работы. Был, конечно, и другой смысл в поездке в Ленинград в марте 1943 года Д. Ойстраха, Э. Гилельса, Я. Зака, Л. Оборина, С. Кнушевицкого. Страна продолжала поддерживать город, все еще находившийся в осаде. Она посылала оружие, хлеб и… музыку. Нужно ли говорить, что концертные бригады, приезжавшие с Большой земли, по несколько раз выступали по радио. В мае 1945 года народная артистка В. Мичурина-Самойлова, выступая у микрофона, сказала: «Своей оживленной перепиской с фронтом я обязана прежде всего радио».

Такие письма получали и гости Ленинграда. «Дорогая Ирма Петровна! – писали ленинградки Бобровы Ирме Яунзем. – Тогда казалось, что все уже кончено, не видно просвета, не хватает сил… Ведь из соседей уже никого не осталось: некоторые уже успели уехать на Восток, другие умерли… В квартире ни света, ни воды, мерное постукивание метронома… Время от времени раздается объявление: „Воздушная тревога!“ или: „Начинается артобстрел“. Радио молчало. Казалось, мы отрезаны от всего живого. И вдруг необычное пощелкивание в радио, какие-то движения, и полилась песня – ласковая, добрая. Это голос Ирмы Яунзем. Я из тысячи голосов узнаю ее тембр. Да, надо жить! Встать, работать. Так, дорогая Ирма Петровна, Вы своей песней вернули нас к жизни». (Как бы отвечая своим слушателям, И. Яунзем писала Б. Загурскому: «Я приношу свою глубокую, сердечную благодарность за то, что имела возможность… отдать свое искусство героическим защитникам города Ленина». Подобные чувства испытывали и другие артисты, прибывшие в Ленинград с Большой земли.) Запомним: это не первая военная зима, это конец 1942 – начало 1943 года. Убивал не только голод, убивала отрезанность от мира, нервное истощение. Музыка, песня, художественное слово, входя в убогое блокадное жилище, поддерживали силы. «Над безмолвием площадей» лилась музыка, напоминая о мире, добре, справедливости, которые сильнее орудий на Вороньей горе…

Артиллерийский обстрел продолжался. Шел последний блокадный год – 1943-й. Ленинградцы испытывали огромное физическое и нервное напряжение от длительных испытаний. Те, кто на пределе сил перенесли первую зиму, нуждались в моральной поддержке, и такой поддержкой стало искусство. Сегодня трудно без волнения читать обширный список музыкальных передач 1943 года: оперы, симфонии, сольные концерты. Разве блокада уже снята, разве враг не стоит у городских стен? Нет, продолжается блокада, снаряды падают на городские улицы, а редакторы музыкальной редакции Н. Орлова, А. Ягелло, С. Клебанова, Ф. Гоухберг, М. Емельянова вместе с ведущими музыкантами, композиторами, певцами (их осталось в городе совсем немного) готовят новые музыкальные программы.

Зимой 1941–1942 годов погибли многие хористы Капеллы и Радиокомитета. Воссоздать же оперу без хора было просто невозможно. Участники первых после возобновления оперных постановок рассказывают, как Управление по делам искусств (Б. Загурский) собрало вместе всех оставшихся в городе певцов в единый коллектив. Опера вернулась на радио и на театральные подмостки. В июне 1942 года были вывешены афиши: «Большой зал Филармонии… „Кармен“. Постановка заслуженной артистки РСФСР Н. Вельтер…» В программах учитывалась разносторонняя деятельность оркестра Радиокомитета. С осени 1942 года при участии оркестра состоялись спектакли нового оперно-балетного коллектива. Сначала был поставлен «Евгений Онегин», а в марте 1943 года прошла премьера «Пиковой дамы». По радио исполнялись отдельные сцены и арии из этих и других опер русских и зарубежных композиторов.

Ленинградские музыканты совершили в дни войны подвиг. Вспоминая о нем, В. Ходоренко правильно определил его истоки: «Музыкальная духовная победа ясно показала миру, что силы людей, верящих в справедливость своего советского дела, – неисчерпаемы». Музыканты, певцы, редакторы сделали все, чтобы музыка продолжала звучать в блокадном городе. После войны в жизни дирижера К. И. Элиасберга, руководителя оркестра Радиокомитета, произошел эпизод, который глубоко его взволновал. В той же гостинице «Астория», где он, больной дистрофией, лежал зимой 1942 года, на банкете к дирижеру подошли два немца, участники блокирования города. Один из них вынул записную книжку. В ней с большой пунктуальностью были отмечены все концерты Радиокомитета, которые шли тогда в эфир. Это были те самые немцы, которые стояли на Вороньей горе. Оказывается, они слушали музыку блокированного города и были потрясены, что в таких невероятных условиях создан и играет первоклассный оркестр. Слушатели этой музыки, находясь по ту сторону фронта, начинали лучше понимать непобедимость народа, исполненного такого духа и воли. Это ли не было музыкальной духовной победой Ленинграда?