Раисе Дмитриевне Мелюшиной, два года назад отметившей девяностолетие, никто не дает таких почтенных лет – столько в ней жизненной силы, подвижности, оптимизма. Работа всегда горела в ее руках, ни минуты не сидела она праздно без дела. Посчастливилось расти в большой трудовой семье – пятеро братьев и она одна, сестренка. Главным авторитетом в их семейной «коммуне» был, конечно, папа – Дмитрий Лупич Третьяков. Столяр, мебельщик, талантливый самородок, он обладал природной крестьянской сметкой (и Дмитрий Лупич, и его супруга Александра Михайловна были выходцами из Архангельской губернии). По характеру веселый, открытый, дружелюбный, отец легко сходился с людьми разных сословий, был им интересен. Дружил с Репиным, бывал у него в Куоккале, знал Горького. Мастер своего дела, он был наделен музыкальным даром, владел игрой на семи видах гармоней, по-настоящему страдая, если кто-то мучил, терзал бедную тальянку. Музыкальные способности от отца перешли к дочери – в школе на уроках музыки Рая звонко пела под скрипку. И все же главным наследством, полученным от отца, были терпение и трудолюбие. Оказавшись впоследствии в саперных частях, с утра до темноты не выпуская из рук пилу и топор, Рая жила примером отца, его любовью к работе. В труде незаметно летит время, легче переносятся тяготы, неустройства жизни.

В семье Третьяковых у каждого было свое увлечение. Старший брат Володя увлекался планерным спортом, хотел стать летчиком и стал им; младший, Александр, тянулся к науке, после войны закончил два института… Рая училась хорошо, но надо было помогать семье, и после семилетки, закончив школу ФЗО, она получила специальность швеи-мотористки. В числе отличников ее хотели послать на учебу в техникум. Отказалась: на всю семью только два работника (папа и брат Николай) – надо поднимать младших братишек.

В предвоенные годы дисциплина на предприятиях была суровая: за опоздание могли не только уволить, но и снять весь трудовой стаж – начинай с нуля. И куда возьмут потом с такой записью в трудовой книжке? Однажды ночью часы у них остановились; утром брат и отец бросились сломя голову на улицу, Рая влетела в трамвай без пальто. Повезло – проскочила проходную, и тут же забасил гудок. Так начиналась трудовая жизнь…

В воскресенье, 22 июня, Рая вместе со свекровью – ее семейной жизни исполнился только месяц – с утра готовили праздничный стол, ждали в гости Дмитрия Лупича и Александру Михайловну. За столом и слушали тревожные слова Молотова. Было уже ни до пирогов, ни до котлет, за которые так переживала молодая хозяйка. Лёня, муж Раи, знал, что его, как прошедшего обучение, призовут сразу. Проводы были на следующий день, 23 июня. Не суждено было Леониду Ивановичу испытать радость возвращения, переступить родной порог. Он погиб в 1943-м, защищая родной город.

В памяти Раисы Дмитриевны навсегда остался тот июньский день: старое здание на Карла Маркса, где формировалась часть, стриженые ребята, неношеные гимнастерки…

Мирная жизнь быстро сворачивалась. Свекровь, помня голод Гражданской, обошла все окрестные магазины – полки разом опустели на долгие военные годы… Фабрика, где работала Рая, выполняла теперь только военные заказы. Начались перебои с электричеством, в швейных цехах застучали ручные машинки.

Вскоре тысячи ленинградцев, в основном женщины и девушки, были мобилизованы, а многие и добровольно отправились на оборонные работы. «Вооруженные» инструментом, трудармейцы тут же выезжали в район возведения Лужского оборонительного рубежа. Последние годы, особенно после короткой советско-финляндской войны, Ленинград укреплял свою северную границу – с юга противника никто не ожидал. Здесь и предстояло в считанные дни проложить многокилометровую линию противотанковых рвов. Разместить тысячи людей было негде – жили девушки в деревенских сарайчиках, хлевах. А потом появились первые немецкие самолеты и начались бомбежки. Иногда вместо бомб сыпались листовки с незамысловатыми стишками: «Петербургские дамочки, не ройте ваши ямочки…». Командир девичьей команды – пожилой майор-запасник Брук в мешковатой гимнастерке, нисколько не похожий на военного, – наставлял девчат: «Во время бомбежки открывайте рот, чтобы не лопнули ушные перепонки». Так и лежали они послушно с открытыми ртами под уханье разрывов, глотая пыль, песок…

Пришла команда двигаться в сторону Ленинграда. Никто из них еще не знал, что немецкие танки с мотопехотой совсем уже близко. Майор Брук, согласно военным наставлениям, инструктировал: следовать цепочкой, выдерживая расстояние друг от друга 90 сантиметров. Такие у армейских чиновников были представления о войне… Одна из бомбежек настигла группу на берегу реки. Взрывной волной Раю швырнуло в воду; успела ухватиться за ветку вербы, выбралась на песок. Контузия и холодное купание не обошлись бесследно – поднялась температура, бил озноб… В первую блокадную зиму выжила чудом. После воспаления легких, ослабевшая, она долго лежала пластом, не могла встать. Стекла в комнате были выбиты, заделали, как могли – теплее не стало. Перебрались жить в коридор.

Здесь дымила, но все же давала тепло «буржуйка» с длинной жестяной трубой, выведенной в кухонное окно. Запаса дров в квартире не было – топили добытыми обломками досок, щепками, дошел черед и до книг. Свекор – научный работник, специалист по смолистым веществам – имел большую библиотеку.

Рая лежала в темном коридоре на матрасе, накрывшись периной; брусочки хлеба, приносимые свекровью, становились все меньше и меньше. Ценных вещей в семье не было, на рынок не ходили. Однажды свекор после целого дня отсутствия принес несколько промороженных, с детский кулачок, кочанчиков капусты и горсть листьев – все, что удалось добыть в районе Бадаевских складов. Кроме брусочка хлеба, по карточкам ничего не выдавали – так и остались неотоваренными талоны за четыре месяца. Однажды, когда Рая уже сама могла выбираться в магазин, давали вместо мяса яичный порошок – 10 граммов на талон. Взвешивали на аптечных весах, как драгоценности.

Молодой организм переборол болезнь – Рая понемногу стала двигаться, выходить на улицу. Новый, 1942 год встречала уже на ногах. Обстрелы, бомбежки не прекращались; прятались не в бомбоубежище, а в щели, вырытой во дворе. Здесь, тесно прижавшись друг к другу, коченея от холода, люди мечтали, какой устроят пир, когда кончится война, – на столе вдоволь будет хлеба и гороховой каши!

Ранней весной 1942 года Рая записалась добровольцем в армию. Попала к саперам, в 177-ю колонну, возводившую оборонительные сооружения на Карельском перешейке. Угроза наступления противника с севера не ослабевала, командование заблаговременно принимало меры. Полоса надежных укреплений позволяла сдерживать врага меньшими силами, часть снятых войск можно было перебросить на южное направление.

В военном городке в Грузино получили девушки обмундирование, там же принимали воинскую присягу. Обмундирование – фуфайка, шапка, ватные брюки – не очень согревало на морозе, особенно доставалось ногам в холодных ботинках. Бывшая швея выкроила, сметала бурки, достала галоши – теперь хоть куда! Но радость была недолгой: после пожара в дизкамере вся одежда и обувь сгорели дотла. Когда выскочили из бани – только огонь и дым!

Нашлись какие-то комбинезоны – надевали их без белья, да неуклюжие, на деревянной подошве «шанхайки»… Теперь трудно представить, какую цену в ту пору имели шинель, гимнастерка, каждый клочок ткани. Хлопок тоже относился к стратегическому сырью, и тот, что отправлялся на текстильные фабрики, был не лучшего качества.

Военные строители получали скудный паек, а работа требовала сильных рук. Пилили лес, подвозили бревна, делали из них срубы для огневых точек, засыпали камнем, щебенкой пустόты. В еде Рая с детства привыкла обходиться малым – это, может, и спасло ее в самые голодные месяцы зимы 1941–1942 годов. (И сейчас в свои девяносто два Раиса Дмитриевна считает, что ее бодрость, подвижность во многом зависят от умеренной, скромной трапезы, хотя для семьи любит готовить и борщи, и пироги, и студень.) Для сотен, тысяч строителей, целый день работающих на морозе, немалое значение для подкрепления сил имело горячее питание. Полевые кухни располагались тут же, под открытым небом, рядом со строительством.

Одно время Рая обеспечивала кухни топливом: пилила деревья, рубила хворост, подтаскивала заготовленное к дороге. Дали ей и лошадь. Намучилась с этой трофейной, из финского хозяйства, животиной. Не понимала она наших «но!» и «тпру!». С большим трудом удавалось вовремя подвезти топливо, чтобы не сорвать обед.

Для строительства огневых точек, блиндажей, других оборонительных сооружений требовался добротный, качественный лес. Окрестные массивы были уже порядком вырублены. Бригады саперов-девушек стали отправлять на заготовку леса на восточный берег Ладоги; послали и Раю. Штормовая Ладога встретила неприветливо, немецкая авиация и в такую погоду не оставляла водную трассу в покое. Пароход попал под бомбежку, отбивался очередями зенитных пулеметов.

Лесные участки, куда прибыли девушки, располагались в районе деревни Заборье. Начиналась зимняя пора с жестокими ветрами, метелями. Работать приходилось в глубоком снегу. Заготовки велись по технологии: срез от комля 20 см, диаметр ствола внизу не менее полуметра, чтобы из одного дерева можно было нарезать три «наката» длиной по восемь с половиной метров.

Эти восьмиметровые бревна взваливали на плечи и гуськом несли к штабелям. Кто нес!.. В их бригаде были и 16-летние девчушки, никогда в жизни, конечно, не державшие в руках пилы и топора. Какое представление могли иметь они, в том числе и Рая, о заготовке строевого леса? Лесоповал – дело непростое, опасное. Подступив к сосне-великану, задрав голову, решали-рядили, с какой стороны подрубать. Не раз бывало: почти спиленное дерево, которое должно рухнуть, стоит, не валится, а подступить к нему опасно – в любую секунду эта высоченная колонна может ухнуть в совсем неожиданном направлении. Однажды Рая, оседлав поваленную сосну, рубила сучья; упавшая рядом махина ударила по комлю, лежавшему на другом дереве. Подброшенная вверх, как из катапульты, девушка взлетела на несколько метров и упала в снег, рядом с бревном…

Здесь, на отшибе, предоставленные сами себе, они терпели еще больший голод, чем в строительной колонне. Там имелись походные кухни, было налажено на виду у начальства какое-никакое снабжение. Измученные голодом, решили как-то наведаться в деревеньку на противоположном берегу – может, чем-то разживутся… Ничего они не добыли в голодной опустошенной деревне, только несколько картофелин. Возвращались по набухшему, готовому вот-вот тронуться льду. У самого берега, пока они ходили, образовалось разводье, хочешь-не хочешь – прыгай. Так, по пояс в обжигающей воде, и выбрались к ледяной кромке.

От станции Сортировочная-Московская до Рыбацкого возводился рубеж, включающий 18 опорных узлов, с продуманной системой сообщений, складов боеприпасов. В составе 127-го военно-строительного отряда Раиса Дмитриевна трудилась на бетонных работах. Строительство шло безостановочно, днем и ночью, готовый бетон по транспортировочным лентам шел вниз, заполняя опалубку, арматурные решетки. Короткая война 1939–1940 годов многому научила и наше командование, и военных строителей. Не наскоро отрытые деревянно-земляные «точки», а мощные бетонные сооружения, опорные узлы при небольшом количестве пулеметчиков, артиллеристов, могли сдерживать наступление батальонов, полков…

В войне наметился перелом, но до ее завершения было еще далеко. Фронту требовалось многое и, конечно, обмундирование для миллионов бойцов. За полтора-два года, когда все было брошено на производство вооружений, армия основательно «обносилась» – бойцы воевали в чиненых-перечиненных гимнастерках, шинелях. Легкая промышленность получила задание обеспечить одеждой, обувью фронт, из армейских подразделений стали отзывать специалистов этой отрасли. Так Раиса Дмитриевна оказалась на швейной фабрике им. Володарского…

Война продолжалась, а на войне, на острой грани между жизнью и смертью, многое необъяснимо. И позже снова и снова возвращается из глубин памяти…

В самом начале, в 1941-м, когда по Литейному еще ходили трамваи, возвращалась Рая домой. Короткая задержка в пути – нетерпеливо выскочила из вагона, пробежала с десяток шагов… Сзади взрыв – попадание снаряда…

Однажды в «Норде», напротив Гостиного, давали по сахарным талонам конфеты. Постояла в очереди с полчаса и передумала. Две-три минуты спустя, там, где она только что говорила с женщинами, – грохот взрыва… И еще помнит Раиса Дмитриевна до сегодняшнего дня один сон. Тогда, в 1943 году, он озадачил ее. В поле, за столом – брат Володя в летной форме. Рая с Тоней, женой Володи, хотят подойти к нему, но он их гонит прочь: «Уходите! Что вам надо тут?» – «А ты почему здесь?» – «Я жду Лёню».

Владимир Дмитриевич погиб тогда же, в 1943-м (только спустя 62 года родные узнали, где погиб отважный летчик, до этого считался пропавшим без вести). Леонид Иванович, муж Раисы Дмитриевны, пал смертью храбрых чуть позже. Вот и ждал его летчик на том поле, за столом…

На плацах военных городков, учебных полков, военных училищ, на пустошах, полянах, среди редколесья на кромке полей принимали присягу пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики, немолодые отцы семейств и еще по-детски застенчивые парнишки. Принимали присягу и они, девушки, рядовые саперных частей.

Принимали присягу Родине, каждой ее деревушке, каждой реке, холму, этому редколесью – всей земле предков, ее будущим поколениям, которым после Победы на этой земле жить.