Он не знал ничего ни о времени, ни о себе. Пребывая в неподвижности, он видел сны. О которых тоже ничего не знал. Иногда внешний мир фрагментами врывался в это бесконечное сновидение, но импульсы были не столь сильны, чтобы вывести его из состояния покоя. Проходили эпохи, а может, мгновения; в блаженство небытия от всего этого не долетало даже эха.

А потом он проснулся. Что-то пробудило его. Боль, нестерпимое страдание. Они не принадлежали ему. Но оказались очень интересны. Были зовом, всё настойчивей извлекавшим его оттуда, где он находился. Сначала пришёл дискомфорт. И любопытство. Пульсирующие вспышки боли, как сигнальные маячки, смогли захватить его внимание, вызвать интерес. Всё более жадный. И эта жадность, ненасытное любопытство, стали его первым открытием о себе.

– Кто ты, если в состоянии мне это обещать? – различил он, вовсе не представляя, кому принадлежит взывающий голос и что он успел пообещать. Но больше не смутное эхо, а пылающий жар подлинного страдания проникал в блаженство покоя. Тот, кто умеет испытывать подобную боль… Оказывается, он уже вёл какой-то диалог. И начал что-то припоминать. Открытий о себе становилось всё больше. Эмоции прежде небывалой силы ворвались в покой, омывая его пробуждающим потоком. И сонные глаза раскрылись навстречу Бытию.

– Я могу. Они всегда будут с тобой, – сказал он и понял, что долгий сон окончен. И это оказалось не сравнимым ни с чем.