Глава 11
Детский праздник
Дети носились по саду как угорелые – трясли старые яблони, топтали клумбу с осенними астрами и пускали мыльные пузыри из специального набора. Хохот и гвалт стоял на участке такой, что никто не слышал свиста и грохота проносившегося мимо ближайшей железнодорожной платформы скоростного поезда «Сапсан» Москва – Петербург.
– Деда, я принесла тебе колбаску.
– Спасибо, мое золотко.
Платон Николаевич Изотов всегда вздрагивал, когда внучка Снежанна называла его «деда». В свои пятьдесят восемь он выглядел на десять лет моложе – стройный, поджарый, элегантный, в модных очках в тонкой металлической оправе, с крашенными в светлый тон, зачесанными назад волосами, что нисколько не поредели. Это звонкое и требовательное «деда» пятилетней внучки выводило его из себя, особенно на людях.
Внучку баловали и жена Изотова, и ее дочь от первого брака – мать Снежанны. Жена была старше его на десять лет, и ее обращение «бабушка» уже не коробило. Она так и сияла, когда Снежанна кричала: «Бабушка Галя, гляди, что я нашла!» – и тащила ей на ладошке выкопанного из земли розового извивающегося червяка.
Жена Изотова лишь смеялась этим проделкам. Смеялась и ее дочь – мать Снежанны. Изотов дочь жены от первого брака так и не научился считать своей родной, хотя при женитьбе он, как послушный муж и отец семейства, удочерил девочку.
Все выходные и этот понедельник они проводили на даче жены, доставшейся ей от родителей. Это был большой дом в подмосковной Фирсановке, который они с годами кардинально перестроили, превратив почти что в особняк, пригодный для жизни и зимой, и осенью.
Если бы не жена, таких ремонтов и строек Платон Николаевич Изотов никогда бы, конечно, не осилил. Они поженились в конце восьмидесятых. Платон Николаевич тогда работал на московской фабрике «Театр-грим» в должности консультанта-стилиста. Он получил это место по распределению института и держался за него, потому что работа ему нравилась. О зарплате тогда, при Советах, мало кто пекся, все жили в уравниловке, а вот сама работа привлекала своей непыльностью и возможностью общаться с деятелями тогдашней театральной Москвы. Точнее, с околотеатральными деятелями – художниками, гримерами, директорами театров. Они заказывали продукцию на фабрике «Театр-грим», хотя, в общем-то, продукция тогда была уже скудной.
В начале девяностых на фабрике дела пошли вкривь и вкось, и затем производство рухнуло. Фабрика прекратила свое существование, став скопищем вроде как бесполезных и нелепых промышленных строений в двух шагах от еще модной тогда Таганки.
Но к этому времени Платон Николаевич уже был весьма удачно женат на единственной дочери директора хореографической студии, благополучно приватизированной и преобразованной в известную в столице школу бальных танцев. На капитале, заработанном на этой школе танцев, уже жена Платона Николаевича построила свое театральное агентство. Туда в нулевые приходили молодые актеры на кастинги для телесериалов. Потом в агентстве вместе с матерью начала работать и дочь, которую Платон все же так и не называл в глубине души своей.
Дочь вела свободный образ жизни, и в результате на свет появилась внучка Снежанна. И вот ее пятый день рождения семья вместе с друзьями дома, а их у общительной театральной антрепренерши Изотовой сохранилось немало, вместе с детьми и внуками друзей отмечали все выходные на даче в Фирсановке.
День рождения внучки падал на понедельник. Но гости заглядывали на огонек в Фирсановку уже с субботы.
В понедельник подруги жены навезли своих отпрысков, и в результате сад превратился в беговую дорожку и велосипедный трек. По дому сновала мелюзга от двух до пяти, оглашая помещения и сад то диким хохотом, то заливистым плачем, если кто-то в суматохе споткнулся и упал, ушибся.
У Платона Николаевича болела голова от детского визга, но он лишь благосклонно и рассеянно улыбался. И покорно терпел это нескончаемое «деда, деда» своей маленькой внучки.
Вообще, честно признаться, все, что связано с детьми, вызывало у Платона Николаевича сложные чувства. Но об этом он распространяться не любил. После одного инцидента, о котором, к счастью, не знала его приемная дочь, а жена тактично старалась не упоминать, тема детей вообще была для Платона Николаевича болезненной.
Но не табуированной. Как наложить на такую тему табу, если живешь в семье, где есть дети – дочь и внучка?
В саду жарили на гриле куриные крылышки, сосиски и мясо – это для взрослых. На столе на террасе расставляли пластиковую одноразовую посуду, чтобы не мыть. Тут же на столе щедрыми ломтями резали торты и наливали в пластиковые стаканы газировку – это для мелюзги, для детей.
Как на внучкины именины испекли мы каравай…
Дети нехотя водили хоровод вокруг стола. Но тут же снова все разбежались, рассредоточились, гоняясь друг за другом, как вольные зверьки.
В этот понедельник Платон Николаевич предпочел бы оказаться в Москве и закончить, если возможно, одно важное дело.
Дело касалось продажи принадлежавшей ему комнаты. Комнаты в коммуналке в Безымянном переулке. Он получил ее по ордеру от фабрики «Театр-грим». Там любили поощрить вот так молодых перспективных специалистов. Впоследствии, с женитьбой, Платон Николаевич переехал в квартиру жены. Однако комнату в коммуналке никак не мог сбыть с рук. Жильцы коммуналки не желали расселяться. И вот столько лет эта комната висела на нем. Он то сдавал ее, то она годами пустовала. Продать он ее без согласия соседей не мог. А те – старые и упрямые – словно назло согласия не давали. Потом умерли. И наследники начали избавляться от комнат, преследуя максимальную выгоду. Но тут опять не повезло – грянул кризис. Цены на жилье катастрофически упали.
Платон Николаевич прикидывал в уме: они с женой достигли пенсионного возраста, жена так и вообще вскоре превратится в старуху. Театральное агентство с кризисом тоже мало-помалу приходило в упадок, доход сократился и здесь. Ждать каких-то перемен и выгод на рынке недвижимости в ближайшие годы не приходилось, а значит, надо соглашаться теперь на любой вариант.
И такой вариант, кажется, подвернулся. На комнату и коммунальную квартиру в целом нашелся покупатель. Некая фирма, принадлежащая…
Надо же, а Платон Николаевич помнил этого мальчика, ставшего теперь владельцем фирмы, скупившей почти весь Безымянный переулок.
Их переулок, где располагалась фабрика.
Мальчик приходил к девочке – внучке фабричной начальницы и правнучке другой фабричной начальницы, если верить архивам отдела кадров и данным местного музея производства.
Но все кануло в Лету. И музей, и архив, и фабрика.
И тот неприятный инцидент, о котором Платон Николаевич не любил вспоминать.
Он провел тогда целую ночь в ОВД. Его задержали совершенно незаконно. Допрашивали несколько часов, причем оперативники все время менялись, то и дело подключался следователь прокуратуры.
А утром его отпустили. И оказалось, что его жена, такая энергичная и утонченная, всю ночь провела там же, в ОВД, правда, не под стражей, а возле дежурной части, рядом с вонючим «обезъянником» для задержанных бомжей, дебоширов и пьяниц.
Жена готовилась тогда нанять лучшего адвоката. Но это не потребовалось. Платона Николаевича отпустили.
И об этом случае они с женой более не говорили никогда.
Нет, все же говорили.
Но жена при этом выдавала какие-то странные фразы: «Помни, Платон, если что, я всегда на твоей стороне, помни!»
Если что?
«Ты мне дорог, ты все, что у меня есть в жизни, – остальное неважно».
Да неужели?
Жена ценила в нем то, что он хорош собой и интеллигентен. Что с ним не стыдно показаться на людях. Что, в конце концов, он моложе ее на десять лет.
А он ценил в ней то, что она в трудный момент не оказалась сукой.
Поэтому и не бросал. Жил и терпел даже это бесконечное докучливое «деда» нелюбимой внучки.
Пару раз Платон Николаевич пытался позвонить возможным покупателям комнаты. Этот мальчик, что приходил в гости к своей однокласснице. Саша… А вот сейчас он Александр Мельников, бизнесмен. И та его подружка по имени Алиса. Там и еще были какие-то школьники… Нет, школьницы. Они все приходили к Алисе, он, тогда молодой, видный, порой сталкивался с ними на лестнице и у лифта, и они пожирали его любопытными взглядами, какими девочки-подростки порой оценивающе окидывают взрослых мужчин.
А теперь эти девочки и мальчики, это новое поколение, которое понимает лишь писатель Пелевин, скупило все здания в Безымянном переулке. Начало переделывать и перестраивать фабрику под разные там бутики, лофты, дорогое жилье. Скупило квартиры в их старом доме, вплоть до коммунальных. Столько лет все гребло под себя и приумножало, приумножало, богатело.
И вот захлебнулось в собственном ажиотаже, споткнувшись об экономический кризис.
Надо продать все и развязаться с Безымянным переулком уже окончательно.
После того инцидента и ночи в ОВД с долгим изматывающим допросом он вообще избегал этого места. Дома…
Сдачей комнаты внаем случайным жильцам потом всегда занималась жена. Но продажа требует его личного участия, потому что по документам приватизации это он – владелец старой конуры в коммуналке.
И он уже ездил туда, в Безымянный…
Этот мальчик, Саша Мельников… Он постарел. Он стал мужчиной. У него дорогой лосьон для бритья. И странный потерянный взгляд, лишь только в его офисе появляется та девочка по имени Алиса. А она превратилась в столичную светскую даму, раздалась в плечах и бедрах, она злоупотребляет косметикой и выглядит на свои тридцать пять. Но она стала весьма интересной женщиной.
И это немудрено, потому что вся их порода такая.
Все ее родственницы по женской линии корчили из себя красных королев и хозяек фабрики.
Но и это все в прошлом.
Он ведь тоже стареет. Он пытается вычеркнуть из своей памяти некоторые вещи – в том числе и ту пугающую унизительную ночь допросов в местном ОВД. Как давно это было… А все так ясно и четко. Отчего это так – чем больше стараешься забыть, тем чаще вспоминаешь по ночам и таким вот бестолковым дням, когда дети пищат и вертятся, справляя свой пятый день рождения?
– Деда, хочешь торта? – подкравшись сзади к Платону Николаевичу, ангельским голоском спрашивала внучка Снежанна. Но когда он обернулся с усталой доброй улыбкой и фразой на устах «конечно, дружок»…
…то увидел, что вся эта мелюзга от двух до пяти, кривляясь и прыская от смеха, протягивает ему на пластиковой тарелке земляной кулич, вываленный из желтого пластикового ведра. Черная земля с разоренной клумбы, а в земле извиваются и пытаются зарыться обратно червяки…
Надо же, какие вы все оригинальные, юморные – маленькие, горластые, грязные, проклятые ублюдки!
