Следующие три недели показались Грину бесконечными, так медленно они тянулись. Правда, дела, связанные с подготовкой побега, помогали коротать время. Ему пришлось руководить изготовлением емкостей для рыбы. К тому же поддерживать в герцогине состояние неизбывного счастья.

Ублажать герцогиню — невероятно трудная задача, потому что невозможно было притворяться стопроцентно преданным ей любовником и в то же время думать о возможных проколах в своих планах и находить их в немалом количестве, а потом устранять. Но он знал, как жизненно важно не наскучить ей и не вызвать ее неудовольствия. Тюрьма навеки лишила бы его последнего шанса.

Хуже всего, что Эмра становилась все подозрительнее.

— Ты пытаешься что-то скрыть от меня, — говорила она Грину. — Знай же, я чувствую, когда мужчина обманывает меня. Что-то меняется в глазах, в голосе, в любовных играх, хотя они и стали редкими. Что ты задумал?

— Уверяю тебя, это просто усталость, — резко ответил он. — Я хочу лишь мира и покоя, немного отдыха и… мне нужно хотя бы иногда побыть одному.

— Не рассказывай мне сказки! — Она склонила голову набок, уставилась на него, умудряясь даже в этой уродливой позе выглядеть удивительно прекрасной, и вдруг спросила:

— Ты, часом, не сбежать собрался?

На секунду он побледнел. Черт бы побрал эту женщину!

— Не смеши, — ответил он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я слишком благоразумен, чтобы так рисковать. Да и зачем мне бежать? Ты самая желанная из всех женщин, что я знал. — «Это правда». — Хотя с тобой и нелегко жить. — «Слабо сказано». — Я места себе не нашел бы без тебя. — «Тоже правда, потому что он не собирался провести остаток жизни в этом варварском мире». — Немыслимо, чтобы я покинул тебя.

Он не мог взять ее с собой по той простой причине, что, если бы она даже отправилась с ним, она никак бы не вписалась в его жизнь на Земле. Она была бы совершенно несчастлива там. И, конечно, она ни за что не согласится бросить детей, а постарается взять их с собой. А это значит — конец всему, всем надеждам. С таким же успехом он может нанять духовой оркестр, чтобы он среди бела дня проводил его через весь город к ветроходу.

И все-таки он чувствовал себя несладко. Он с трудом мог расстаться с Эмрой, но куда тяжелее было покидать Пэкси, свою дочь. Иногда он думал забрать ее с собой, но отбрасывал эту мысль: украсть ее из-под бдительного взора Эмры невозможно. Тем более, что Пэкси будет ужасно скучать по матери и не дело это — подвергать ребенка опасностям путешествия. Да и Эмра будет страдать. Потерять его — это одно, но лишиться еще и Пэкси!.. Нет, он не может так поступить с нею.

В конце концов она, похоже, оставила свои подозрения. По крайней мере, она больше никогда не заговаривала об этом. Он обрадовался этому, потому что невозможно было удержать в тайне его связь с таинственными действиями купца Майрена. Весь город знал — что-то готовится: ведь масса денег тратилась на снаряжение каравана к побережью. Но для чего? Ни Майрен, ни Грин не говорили ни слова. Правда, герцог и герцогиня могли употребить власть, чтобы получить информацию от своих рабов, но герцог не предпринимал никаких попыток — Майрен пообещал ему часть прибыли взамен на свободу действий и сохранение тайны. Герцог был удовлетворен. Он собирался потратить деньги на расширение своей коллекции стеклянных птиц. У него в замке было десять сверкающих комнат, занятых удивительными и необыкновенно красивыми изделиями мастеров-стеклодувов славного города Метзва Муза, лежащего далеко-далеко за пределами травянистого моря Ксердимура.

Грин присутствовал при этом разговоре.

— Итак, капитан, ты должен совершенно ясно представлять, чего я хочу, — предупреждал правитель, поднимая палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Его глаза, обычно едва видимые в складках жира, теперь расширились, являя миру большие влажно блестящие коричневые радужки. В глазах светилась страсть коллекционера. Ничто другое: ни прекрасное вино, ни жена, ни казнь еретиков или рабов не могло заставить его так волноваться и переживать, как мысль о приобретении изысканных метзва-музских птиц. — Возьми две или три штуки, больше я не в состоянии себе позволить. Все пусть будут работы Айзена Юшвы, величайшего стеклодува. Больше всего мне нравятся изображения Страх-птицы…

— Но когда я был в последний раз в Эстории, то слышал, что Айзен Юшва умирает, — сказал Майрен.

— Превосходно! — воскликнул герцог. — Это сделает все его работы еще более ценными! Если он уже умер, эсторианцы, которые контролируют экспорт музанцев, вероятно, вздуют цены на все его наследие, что будет проходить через них. Это значит, что во время праздника цены будут очень высокими, но ты должен отбить возможных соперников. Любыми средствами. Плати любую цену — я должен иметь шедевры, созданные им в последние дни!

Грин понял, что герцог так страстно желает иметь изделия мастера из-за веры в то, что душа художника переселяется в произведения, создаваемые перед смертью. Это были так называемые «духовные ценности», и стоили они гораздо больше, чем любые другие, даже если уступали им по уровню мастерства.

Майрен кисло произнес:

— Но вы даете мне деньги на покупку ваших птиц?

— Конечно же нет! Покупай их на свои, а когда вернешься — я подкоплю денег и расплачусь с тобой.

Майрен казался не слишком обрадованным, но Грин знал, что толстый купец уже решил содрать с герцога двойную плату. Что касается самого Грина, то ему нравилось видеть увлеченного человека, но он тревожился из-за того, что для покрытия расходов на свое хобби правитель взвинтит налоги.

Герцогиня, обычно скучавшая во время таких разговоров, вдруг сказала:

— Давай устроим охоту на следующей неделе. Я так устала за последнее время, что не могу уснуть по ночам. Мне кажется, это потому, что я буквально заперта в этом старом унылом здании. И стул в последнее время у меня плохой.

Мне нужен свежий воздух и движение, — и она пустилась в подробности насчет своего пищеварения.

Землянин, который думал, что уже привык к местному обычаю вслух обсуждать такие проблемы, даже позеленел.

На предложение об охоте герцог откликнулся не сразу, он воздел глаза, обращаясь к богам. До тридцатилетнего возраста он наслаждался охотой. Но, как большинство людей своего класса, он быстро набрал вес после тридцати и стал домоседом. Вера в то, что жир продлевает срок человеческой жизни, бытовала среди них. Большой живот и двойной подбородок доказывали также аристократичность происхождения и толщину кошелька. К несчастью, упадок энергии, который сопровождал процесс накопления жира, наряду с обязанностью вступать в зимние браки, породили еще один обычай при дворе: молодая жена аристократа должна иметь раба-наложника. Именно на Грина и посмотрел герцог.

— Почему бы ему не сопровождать тебя на охоте? — с надеждой спросил он. — У меня так много дел здесь.

— Да уж, сидеть на своей толстой подушке и перекладывать своих птичек, — сказала она. — Нет!

— Очень хорошо, — отозвался он уступчиво. — У меня есть раб в бараках, которого нужно наказать за драку со старшим. Мы используем его вместо дичи. Но, я думаю, надо дать ему недели две — потренировать ноги и легкие. Иначе это трудно будет назвать охотой.

Герцогиня нахмурилась.

— Нет. Мне скучно сейчас. Я не могу ждать так долго.

Она бросила взгляд на Грина, и он почувствовал, как у него свело живот. Наверное, она заметила холодноватое отношение к себе. Эта охота была предложена отчасти для того, чтобы намекнуть ему, какая судьба его ожидает, если он не взбодрится и не станет внимательнее. Но не эта мысль заставила сердце екнуть. Ведь в конце следующей недели ветроход Майрена должен поднять паруса, и Грин должен находиться на его борту. Теперь же ему придется сопровождать охотников в предгорья.

Грин с надеждой посмотрел на Майрена, но купец лишь пожал плечами, как бы говоря: «Что я могу поделать?» Он был прав. Майрен не мог предложить себя в компанию охотникам и тем дать шанс Грину проскользнуть на корабль после охотничьей вылазки. День, в который «Птице Счастья» предстояло отойти от ветролома, был последним из возможных. Он не мог допустить, чтобы дожди захватили корабль посреди бескрайней равнины.