Освобождение
1
Рептилию сменил Мустафа. Было это уже после полуночи – я посмотрел на часы. Алжирец хотел взять у рыжезубого «магнум», но тот не дал.
– Позовешь, если что, – сказал он.
В дверях озлобленный муж, возможно, уже не раз рогоносец, обернулся и с красноречивым взглядом качнул стволом в мою сторону. Мол, помни, что я сказал.
Мустафа дождался, пока стихнут шаги по гравию и стукнет дверь бытовки. Потом все же приоткрыл дверь и выглянул наружу.
– Я позвонил Ашрафу, – сказал он, возвращаясь и усаживаясь напротив нас. – Он вас освободит, когда мы поедем за выкупом.
Такого я никак не мог ожидать.
– Что ты сделал?
– Вы слышали, – не стал повторять Мустафа.
– И что, никто не останется нас сторожить? – спросил я.
– Кто-то один останется. Думаю, что я.
– Если нас нужно будет освобождать, значит, твой брат не собирается нас отпускать, когда получит выкуп? – спросил Кудинов.
Мустафа не отреагировал. Он на Лешку и не смотрит, помнит, как тот кричал, чтобы я в него выстрелил. А может, не понял вопроса. Я повторил его по-французски.
– Я не знаю, – сказал алжирец. – Рамдан никогда всех планов не раскрывает. Даже мне. Да, – он встал и полез в карман. – На всякий случай, вдруг не я останусь вас караулить. Вот ваши документы. Только спрячьте их хорошенько.
Оба бумажника тоже мне протягивает, Кудинова игнорирует. Куда же мне их деть?
– Лучше не на себе их хранить, – подсказывает Мустафа. – Вас могут снова обыскать.
– Тогда ты их и спрячь, – сказал я. – Вон хоть за коробку с инструментами.
Нам до них не дотянуться, но там их не видно будет. А мы уж их точно не забудем.
– Нет, вдруг инструменты кому-то понадобятся, – возразил алжирец. – Я вот сюда их кладу.
За помятый ржавеющий лист жести спрятал. Соображает.
– Ты бы нам еще наручники открыл, – говорит Лешка. – Снимать не надо пока, только отомкни.
Завидую Кудинову! Его демонстративно игнорируют, а ему хоть бы что.
– Ключ от наручников у Рамдана, – сказал Мустафа. Только мне сказал.
– Может, проволоку какую дашь тогда? – попросил я. – Мы же их раз открыли.
Мустафа разгреб железные обрезки на верстаке, но ничего подходящего не нашел. Потом залез в ящик с инструментами, порылся в них и выудил маленькую отвертку и шило.
– Попробуйте вот этим.
– Напильник тоже дай, – сказал Кудинов. – Это вон та штука.
Мустафа подумал.
– Нет, не получится, – сказал он снова только мне. – Они могут заметить, что вы пилили. А напильник только я мог вам дать.
Я передал шило Кудинову, который тут же принялся за дело. Пробует согнуть кончик.
– Мустафа, – спросил я. – Почему ты это делаешь?
Когда люди рискуют, тем более жизнью, мне всегда любопытно, есть ли для этого – в их понимании – достаточное основание. Я-то часто и без него действую или такое основание есть, но я его не осознаю. Например, вот мне кажется, что в определенной ситуации мне нужно прыгнуть в яму с ядовитыми змеями. Почему бы я мог это сделать? Вариант первый, самый очевидный: не отдавая себе в этом отчета, я стремлюсь к самоуничтожению. Вариант второй, наивный: при любых обстоятельствах я чувствую свою защищенность – как бы опасно это ни казалось, Господь не допустит, чтобы я, Его любимое создание, вот так глупо перестал быть. Вариант третий, обнадеживающий в безнадежных обстоятельствах: не зная того, я поступаю правильно, хотя и вопреки всякой логике – все вокруг сгорит, а в яме я выживу. Есть еще вариант, что по тому же, пока не открывшемуся мне предначертанию судьбы я тем самым, даже умерев, спасу кого-то из близких, всю свою семью или просто многих людей. Разумеется, ради этого я готов буду сделать такое и сознательно. В общем, если поразмыслить, существует масса всяких возможностей, во всех не разобраться. Так что для себя я этот вопрос не решил, пытаюсь найти ответ у других.
Но Мустафа только пожал плечами. Тоже не определился пока.
Мы с Лешкой корпели над замками наручников, когда вдруг скрипнула ступенька перед дверью. А шагов по гравию мы опять не слышали. Мы едва успели спрятать за железяку наши инструменты.
Дверь распахнулась: Рамдан с рыжезубым. У одного в зубах сигарета, у второго в руке «магнум». Рамдан окинул нас взглядом, выпустил дым и вошел.
– Кого возьмешь? – спросил он ящерицу.
– Вон того.
Это он на Кудинова кивнул.
– Ну, забирай.
Рамдан отдал англичанину пистолет, отстегнул наручник от проушины и защелкнул его на свободной Лешкиной руке. Рыжезубый упер «магнум» Кудинову в правую почку – больно упер, тот поморщился – и повел к двери. Лешка посмотрел на меня, но я и сам ничего не понимал.
Мы остались втроем. Мустафа уступил брату место на стуле, прислонился рядом к стене.
– Так, – сказал Рамдан, переходя на французский. – Теперь я хочу точно знать, что вы передали своим в Лондон. Слово в слово. Если вы скажете одно, а ваш друг – другое, мы пристрелим вас обоих. Если вы откажетесь говорить, будет киф-киф. Знаете, что это значит? – Я кивнул: «то же самое», арабское словцо, вошедшее и в язык колонизаторов. – Дело приняло такой оборот, что рисковать я не стану.
– А чем вы рискуете? – спросил я, чтобы выиграть время. На самом деле я сейчас перевел свои мозги в режим кик-даун. Это когда вы идете на рискованный обгон на машине с автоматической коробкой передач и утапливаете педаль газа в пол. Умный автомат переключается на более низкую передачу, обороты взлетают, и двигатель от усилия взревает – от слова «реветь».
Я слышал, что Рамдан мне отвечает – что это не мое дело, что рискует не он, а мы с Лешкой, и в наших интересах делать в точности, как он нам скажет. Но думал я о том, что Кудинов сейчас в том же режиме кик-даун пытается сообразить, что же в ответ на этот вопрос скажу я. Будь мы едва знакомы, как, например, я с Моховым, дело наше было бы швах. Но мы-то с Лешкой наблюдаем друг друга хотя и не каждый день, но зато всю сознательную жизнь. Вот сейчас и выяснится, с толком мы друг друга изучали или просто, как это выглядело со стороны, так, вместе пили и дурака валяли.
– Ну, я жду, – угрожающе процедил Рамдан, закончив свою тираду.
– А что мы могли сказать? Ты же все продумал. У нас шансов не много было определить, где мы находимся.
Рамдан довольно хмыкнул:
– И все же?
– Они ищут заброшенный аэродром в двух с половиной часах езды от центра Лондона.
– И все?
– Они знают, что мы ехали сюда сначала по автостраде, а потом по маленькой дорожке.
А как из Лондона еще выехать, как не по автостраде? Но к частному летному полю ее вряд ли стали бы тянуть.
– Что еще?
– Что нас сначала держали в сарае, а потом в отлетавшем свое самолетике.
– И?
– И это все.
– А что ваши друзья собираются предпринять?
– Я этого не знаю. Они должны были сначала попытаться установить, где мы находимся.
– Больше ничего не хотите сказать? Подумайте хорошенько.
– Да нет. Больше ничего не припоминаю.
– Хорошо. Посидите здесь.
Как будто у меня был выбор!
Рамдан вышел.
– Спрячьте отвертку, – прошептал мне Мустафа.
Я засунул ее поглубже за плиту.
– А шило где? – спросил я.
Мустафа встал и заглянул за нашу железяку с Лешкиной стороны:
– Здесь лежит.
Он и шило задвинул подальше. Интересно, что сделает Рамдан, если узнает, что брат его предает?
Однако главный похититель вернулся довольный. Похоже, мы с Лешкой не прокололись. Но доволен он был не потому, что мы оказались правдивыми людьми. Просто, как он решил, мы знали слишком мало, чтобы нас до утра могли найти. Так, по крайней мере, я его вид истолковал.
– Иди помоги там.
Рамдан ткнул брата в плечо и привычно сплюнул в открытую дверь между зубов. Потом дождался, чтобы Мустафа вышел. Не доверяет ему?
– Убедились, что мы с вами играем честно? – спросил я.
– У вас нет выбора, – отрезал алжирец. Он вытащил мой мобильный. – Вы сейчас позвоните своим друзьям и скажете вот что. Слушайте внимательно. Вас перевезли в другое место. Вы ехали на машине больше трех часов, но в тумане, довольно медленно. Из-за тумана вы не очень разобрались, где вы теперь находитесь, но это какая-то ферма. Каменный одноэтажный дом, во дворе трактор стоит, и еще там есть лошади. Вы слышали ржание. Как по-английски будет ржание?
– Neigh.
– Отлично. Это все, что вы должны сказать. Правдоподобно звучит?
«Таких надо вербовать, – снова сказал себе я. – Даже детали за меня продумал».
– Ты молодец, Рамдан! – со вздохом, но искренне произнес я вслух. – Тебя бы к какому-нибудь хорошему делу пристроить. Как ты на это смотришь? Условия прямо сейчас можем обсудить.
Мне показалось или он эту информацию все-таки заложил себе в голову?
– Давайте сначала с этим делом покончим. – Алжирец протянул мне телефон. – У вас двадцать секунд. Говорить будете самыми простыми словами – я по-английски и газету с трудом читаю. Если я хоть одно слово не пойму – мы вас действительно перевезем. Или пристрелим. Решим по погоде, – ухмыльнулся он.
Все правильно он придумал. Перевозить нас в тумане – одна морока. А так ничего делать не нужно, но искать нас будут в другом месте. Но и шутку его нужно воспринимать всерьез. Если мне удастся все же намекнуть по телефону, что я все это вру с чужих слов, а наше месторасположение сумеют определить и по тем обрывочным сведениям, нашим похитителям придется смываться. И тогда живые свидетели им совсем ни к чему.
– Давайте. – Рамдан протянул мне телефон. – Поставьте на громкую связь, чтобы я все слышал. Двадцать секунд. Самыми простыми словами.
Умный-то он, умный, но специальных знаний ему не хватает. Это отдельно не оговаривается, но существует процедура так называемой работы под контролем. То есть я заранее Мохову не говорил: «Знаешь, на случай, если нас похитят и будут меня заставлять тебе врать, я вверну особое слово. Например, «гекзаметр» или «штангенциркуль». И тогда ты ничему больше не верь». Нет, существует раз и навсегда оговоренное, совершенно банальное словосочетание, которое я в нормальной обстановке употреблять не должен. Действительно банальное: «I would say», «я бы сказал». В Англии его слышишь на каждом шагу, но мне его использовать нельзя. Один раз еще может случайно в речи проскочить, однако если я его повторю, то это точно будет означать, что ни одному слову в этом сообщении верить нельзя. Более того, Мохов эту условную фразу может и не знать по своему не очень высокому положению в иерархии. Однако резидент точно в курсе. А они это сообщение, разумеется, запишут и будут прокручивать много раз, надеясь обнаружить, что я говорю между слов, или разобрать фоновые звуки.
– И никаких ответов на вопросы, – с угрозой в голосе добавил Рамдан. – Скажете, что я велел, и сразу отключайтесь. Не шутите со мной.
– Как скажешь, приятель.
Мохов ответил после первого же сигнала. Но снова помнил, о чем я его просил, не заорал в трубку по-русски: «Миша, как вы там?» Сказал деловито, сосредоточенно: «Hello».
– Слушай внимательно, – сказал я и выдал весь текст практически дословно. Ввернув сначала: «Это такая, я бы сказал, ферма». А потом: «И еще, я бы сказал, там есть лошади».
Мохов порывался что-то крикнуть вдогонку, но я нажал отбой.
– Будете делать, как я скажу, – все закончится хорошо, – одобрил мои действия Рамдан, забирая телефон.
2
Сначала мне вернули Кудинова. Хотя и запоздало, мы все же сверили показания.
– Ты что им сказал? – спросил я.
– Правду. Только правду и ничего, кроме правды, – с гордостью за нас обоих произнес Кудинов.
– И меня мама так учила. Видишь, через столько лет, но нам это, возможно, жизнь спасло.
– Родители плохому не научат, – согласился Лешка. – Но ты же им не всю правду сказал?
– Ты про «цессну»? Нет.
– Видишь, жизнь тоже учит правильным вещам.
Мы бы еще постебались, но рыжий принес нам одноразовые стаканчики с дымящимся чаем.
– Липового отвара с мятой у нас нет, но чай, может, тоже будет кстати, – пошутил он.
Стоять над нами он не стал, сразу вышел. В ангаре было неуютно. Это пока светило солнце, в нем нечем было дышать. А ночью – пол стал холодным, железяка не теплее, – согреться хотелось. Лешка уже готов был отхлебнуть, но я его остановил.
– Ты просил попить?
– Нет.
– К чему бы такая любезность?
Кудинов с подозрением посмотрел в свой стаканчик.
– Цвет, конечно, немного химический, но такой чай из пакетиков даже в некоторых ресторанах подают. – Он понюхал напиток. – Пахнет чаем. Думаешь, подсыпали туда что-нибудь, кроме сахара?
– А ты, когда в последний раз людей похищал, ты хотел, чтобы они были во всеоружии в решающую ночь или спали?
Лешка задумался:
– Это так давно было… В прошлой жизни. Или в позапрошлой – точно не в этой. Сразу и не вспомнишь.
– Вспоминай, вспоминай.
– Может, ты и прав.
Мы оба с сожалением выплеснули чай за нашу штуковину.
– Поработай лучше шильцем, пока сторожа нет, – продолжил я полезные наставления.
– И здесь прав, – согласился Кудинов, доставая из-за железяки свой инструмент.
Я тоже полез за отверткой. Но это только в кино наручники открывают канцелярской скрепкой. Один раз у нас сработало, но, видимо, по закону больших чисел, только в самом начале. И теперь девять с лишним тысяч попыток будут впустую. В общем, Лешка кончик шила вскоре обломил, а отвертка и вовсе никак не хотела лезть в скважину.
– Нет, – решительно произнес Кудинов. – Наш шанс еще где-то впереди.
3
В молодости на жизнь смотришь как на череду гарантированных приобретений. В старости – как на череду неизбежных потерь. Я был где-то посередине. То есть достаточно молодым, чтобы надеяться, что критическая ситуация принесет мне лишь новый опыт, и достаточно старым, чтобы принять поражение, если все закончится плохо. Такое положение имеет неоспоримое преимущество – отстраненность. Ты можешь не включаться всем существом, можешь созерцать, как будто происходящее тебя не касается.
Я шепотом изложил эту свою философию Лешке.
– Это ты сейчас глупость сказал, – привычной фразой возразил мой друг. – Ты что, ничего не будешь предпринимать, чтобы выжить? Мы же это уже установили с тобой.
– Буду, конечно. Таков универсальный закон: все живое стремится жить. Я тебе говорю не о том, что я буду или чего я не буду делать, а о том, как я считаю правильным к этому относиться.
– То есть выживу – ну и клево! А умру, так и ничего страшного. Так?
– Ты гениально все сформулировал. А я мучаюсь, ищу слова…
Кудинов замолчал. Он не всегда мои сарказмы воспринимает. Получается, даже с ним я на такие темы не могу поговорить. А хочется иногда. Это одно из сожалений моей жизни – что сейчас уже не записаться куда-нибудь в Афинскую школу, сидеть там в тени оливковых деревьев рядом с Платоном, Ксенофонтом и другими такими же занудами, как ты сам. Хорошо хоть, что за Сократом записывали, Лао-цзы не ленился лично время от времени брать перо, вернее, кисточку, а Шопенгауэр и вовсе провел за этим занятием жизнь – с пером в руке.
Я отогнул рукав пиджака, чтобы посмотреть, сколько времени. Не тут-то было! У меня часы не самые простые, «Бреге», Джессика с Пэгги мне подарили на сорокалетие. Они сами заводятся, и число показывают, и день недели, даже фазу Луны. Однако в темноте они бесполезны. У Лешки, я заметил, часы попроще, совсем простые, но стрелки у них светятся.
– Сколько на твоих? – спрашиваю шепотом.
– А что, твои золотые встали?
Критическая ли ситуация или мы на пляже валяемся, Кудинов не упустит момента, чтобы заклеймить мой американский консумизм. Часы у меня, кстати, не золотые, в стальном корпусе – это он в метафорическом смысле так выразился.
– Только не говори мне, что в твоих батарейка села, – говорю я.
У него-то часы не механические, кварцевые.
– Нет, в моих часах батарейки на пять лет хватает, машу ли я рукой или они на тумбочке лежат. – Я слышу, как Кудинов поворачивается, чтобы посмотреть на циферблат. Но он со мной еще не закончил. – В пустыню надо брать с собой флягу с водой, а не бутылку…
Лешка задумался на секунду, чтобы получилось язвительнее:
– «Гран-Марнье».
Это, кто не знает, такой сладкий липкий ликер с богатым букетом, его пьют всякие смешные жеманницы.
– Хорошо, сколько? – прерываю я своего друга.
– Половина пятого.
Тут я его поймал:
– Да нет. Я имел в виду, сколько тебе надо заплатить, чтоб ты наконец разродился.
Лешка легонько пнул меня ногой и получил в ответ.
– Полпятого – это то время, когда больше всего хочется спать? – уточнил он, имея в виду слова Мохова. Ну, что тогда и начнут операцию спасения.
– Да. И, похоже, наши коллеги этому естественному закону и последовали.
И тут снаружи снова послышалось пение.
– Опять у них намаз? – прорезался голос Кудинова.
Я выглянул в окно, но было так темно, что непонятно было даже, рассеялся туман или нет.
– Все молятся? – нетерпеливо спросил он.
– Да я не вижу. Какая тебе разница?
– Просто интересно. Они что, каждую ночь специально просыпаются? И англичане тоже?
Лешка помолчал. До нас долетали только обрывки произносимых нараспев фраз. По-моему, это Мустафа читал молитву вслух.
– Ты понимаешь, о чем они молятся? – не унимался Кудинов. – Ты же немножко знаешь по-арабски?
– «Здравствуйте», «простите», «Господь милосерден», «хорошо», «хлеб», – перечислил я примерно треть своего словарного запаса. – Пока я понял только одно слово: «рабби». «Господь» значит.
– Но они же не могут просить у Бога того, чего они хотят? – Кудинова, когда заведется, не остановить. – Представляешь, Рамдан твой молится? «Господи, помоги мне безо всяких проблем получить завтра за похищенных миллион. А потом благослови, чтобы я их прикончил, дабы замести следы».
– Он не так молится. «Господи, покарай моими руками двух неверных, которые хотят зла всем рабам твоим. А я даю обет отдать сто тысяч на борьбу с твоими врагами и столько же на строительство мечетей и помощь бедным».
– Думаешь, отдаст?
– Отдаст, если пообещает. Ему же нужно будет как-то дальше жить – и с Богом, и с собой.
– Мне кажется, Рамдан не отдаст. Ну, то есть он не будет ничего обещать. Скажет: «У меня тут двое, они, Господи, тебя не слышат и не понимают. Все равно что бараны. Так я с них получу хоть шерсти клок?» – Лешка еще подумал. – Да нет, он про нас вообще ничего не спросит и не скажет. Прочтет готовые молитвы и вернется к земным делам.
Так мы лениво вели отвлеченные разговоры, ожидая, когда же что-то начнет происходить. А соринка уже достигла провала и теперь ринулась вниз.
4
Сначала мы услышали, как завелся двигатель и хлопнула дверца фургона. За окнами снова стал открываться видимый мир: уголок бытовки и едва различимая в сером утреннем свете масса деревьев за ней. Но туман, похоже, стал рассеиваться. Я переспросил у Кудинова время – половина седьмого.
– Кассу едут оприходовать, – мрачно сказал Лешка. – Не знают еще, что их ждет облом.
Да, неприятно было об этом вспоминать. Предположим, в резидентуре не поверили моему сообщению, что нас перевозят в другое место. Отлично: операцию по нашему освобождению они все же начали. Место нашли, не заблудились, ночью подобрались к летному полю. Однако в самолете нас не оказалось, а бытовок и сарая из-за тумана видно не было. Что им было делать? Связались с резидентурой, там им сказали: «Тогда возвращайтесь, не светитесь. Дальше будем думать». И невидимые бойцы невидимого фронта как приехали, тихо и незаметно, так же и убрались восвояси. Только о чем теперь они собираются думать? Выкуп-то в резидентуре запланирован не был – Мохов это ясно дал понять.
Так что надежда только на Ашрафа. Только станет ли он рисковать своими людьми ради, как он считает, американцев? Это сегодня, когда террористы вконец распоясались, те заодно с египтянами. А завтра возникнут опять у Египта проблемы с Израилем, бывшие союзники по разные стороны фронта окажутся.
Нет, самим надо думать, как выбираться из этой ямы.
– Сами поедут или и нас захватят? – подумал вслух я.
– Если появятся, мы притворяемся, что по-прежнему спим мертвецким сном?
Теперь уже мне не понравилось слово.
– Сном праведников, – поправил я. – Да, делаем вид, что спим. Подкорректируем по обстоятельствам.
Прошло еще минут пять, и снаружи послышались шаги – широкие, мужские.
– Спим! – приказал Лешка.
Кудинов приклонил голову, обняв железяку, я вытянулся на полу. В дверь вошли, судя по звукам, трое. Щелкнул выключатель, и веки мои из черных превратились в красные.
– Спят? – спросил Рамдан.
– Похоже, – откликнулся рыжий. Он подошел и слегка качнул меня за плечо. – Да, в отключке.
– Вот и хорошо.
– В восемь туман еще не рассеется, – продолжал рыжий. – Они и у нас в тылу могут устроить засаду. Не хочешь поменять план?
– А ты знаешь мой план? – вопросом на вопрос ответил Рамдан.
Мне показалось, что вошло трое. Кто третий – рептилия, Мустафа? Я, лежа на боку, приоткрыл левый глаз, но увидел лишь кроссовки с прилипшей грязью.
– Как их тащить-то?
Это была рыжезубая рептилия. А то я уже беспокоиться стал, куда она делась.
– Так и тащить, – ответил Рамдан. – Один под одну руку подхватывает, второй – под другую.
Кто-то взял меня за наручник, которым я был прикован к нашей конструкции, и открыл его. Потом склонился надо мной в облаке перегара – я прикрыл глаз и пожалел, что не могу закупорить ноздри, – и, выправив мою свободную руку, защелкнул наручник на ней. Подошел второй, и они, подхватив под мышки, не без труда поставили меня в вертикальное положение.
Я никогда не видел, как идут люди, опоенные снотворным, и вдохновился воспоминаниями из русской жизни. Двое ведут, практически несут своего товарища, а тот, тяжело обмякнув на их плечах и не приходя в сознание, все же как-то способствует, переставляет ноги.
Эта картина показалась правдоподобной и похитителям – или они вообще ничего подобного раньше не видели. Им приходилось труднее: руки у меня были скованы наручниками, так что закинуть их каждому за плечи было невозможно. Так мы протиснулись сквозь узкую дверь и тяжело захрустели гравием.
– Может, взять его за руки за ноги? – пыхтя, спросил рыжезубый. Он был справа от меня.
– Да нет. Лучше открой наручники – куда он в таком состоянии денется? – возразил рыжеволосый.
«Значит, пистолет у Рамдана. А он где-то сзади страхует», – отметил трезвый голос у меня в голове.
Наручники действительно отстегнули. Рыжеволосый закинул мою левую руку себе за спину, а рыжезубый приготовился сделать то же самое справа.
И тут раздался негромкий сухой хлопок. Мне не нужно было соображать, что это такое, – я слышал этот звук много раз. Моя правая опора подломилась – ее не стало. Я открыл глаза: рептилия падала на землю. Еще выстрел, но рыжий по-прежнему удерживал меня.
Я высвободился и ударил его скованными руками, куда доставал – в висок. Потом соединил ладони и уже что было силы двинул его по макушке. Нехорошо было поступать так с рыжим – он все же был джентльменом, но в такие минуты средства не выбираешь. Возможно, кстати, именно этим я спас ему жизнь, потому что стреляли уже со всех сторон. Откуда точно, я не понимал – откуда-то из-за деревьев по обе стороны дороги.
А видно в этот предрассветный час было достаточно хорошо. К утру туман опустился ниже. Он уже сплошной пеленой скрывал лишь землю, да кое-где гуляли сизые клочки, как дымовые эффекты.
Я обернулся – Рамдан, отстреливаясь из «магнума», бежал к бытовке.
– Ложись! – крикнул мне голос. Это был Ашраф, но я его не видел.
– Здесь мой товарищ! – крикнул я в ответ, бросаясь назад к сараю.
И тут я увидел четыре фигуры, которые, согнувшись, бежали к нам со стороны летного поля. Они – смешная деталь – были в шапках и лыжных масках, скрывавших лица, с прорезями для рта и глаз.
«Боже ты мой! – подумал я, вспомнив вдруг о своей решимости не сквернословить. – Если это лихие парни из резидентуры, они сейчас перестреляют друг друга с египтянами».
Так что бросился я к ним.
– Не стрелять! – с молодецкой отвагой крикнул по-английски один из бежавших по полю. Я узнал его по голосу – это был Мохов.
«Вот тоже спецназовец нашелся, – пронеслось у меня в голове. Мне почему-то показалось, что его сейчас убьют. Как Петю Ростова, в первом же сражении. – Спал бы лучше в своей постели. Ну, в резидентуре сидел бы, переживал и ждал от меня звонка».
– Вообще не стреляйте! – крикнул я. – Там египтяне. Они тоже нас освобождают.
Тут раздалась автоматная очередь. До сих пор были только хлопки – стреляли из пистолетов с глушителями. А теперь было уже не до соседей и полиции. Это Рамдан палил с порога бытовки. Наверное, из «узи», с которым я видел его в день нашего знакомства и потом здесь, когда он приходил покрасоваться. Против двух связанных похищенных серьезный арсенал был ни к чему, а тут пригодился.
– Ашраф! – закричал я. – Здесь еще одна группа спасения. Прекратите огонь – вы перебьете друг друга.
С таким же успехом я мог объявить рекламную паузу.
Ворота на летное поле оставались открытыми, и наша легкая кавалерия беспрепятственно выскочила на дорогу. И тут же – Рамдан перенес огонь на них – легла, скрылась в клубах тумана у самой земли. Но, с облегчением заметил я, сами распластались, ловкими отработанными движениями – волейболисты так ныряют, чтобы отбить низкий мяч. Вот только Мохов как-то не так умело упал. «Господи, зачем ты сюда сунулся?» – снова с тревогой подумал я.
Теперь стреляли все: египтяне из-за деревьев, наши из-под слоя ваты на земле, но все перекрывали короткие автоматные очереди из «узи». Рамдан засел за бытовкой и стрелял то по лесу, то по дороге. «Магнум» он отдал рыжему, который, согнувшись, бежал к зарослям полыни за старой липой.
Чья-то крепкая рука схватила меня за лодыжку.
– Ложись, кретин! – прошипел по-русски возбужденный голос.
Мне не пришлось это делать: вторая рука умело подсекла мне ноги, и я оказался на земле. Человек в маске, уложивший меня, уже полз дальше. Даже не полз – он, не отрываясь от земли, проскочил мимо со скоростью бегущего за добычей варана. Левее меня так же быстро полз второй. Я притормозил его за плечо:
– Мой товарищ вон в том сарае!
– Понял, – коротко отозвался хриплый голос под маской.
Мы оба приподняли головы из-под пелены тумана. Дверь в ангар оставалась открытой, и было видно, как к ней бежит Мустафа. В руке у него был какой-то большой предмет, типа разводного ключа.
Я смотрел на него секунду, не больше. Спецназовец с хриплым голосом успел за это мгновение обогнать меня ползком, и я увидел, как он приподнялся и вскинул руку с пистолетом.
– Нет! – заорал я, хватая его за ногу.
Но было поздно: он выстрелил, и Мустафа упал.
Я, не обращая внимания на перестрелку, бросился к нему. Он уже не дышал – судя по расплывающемуся красному пятну, пуля попала ему в сердце. Убивший его мужик ползком догнал меня.
– Он пытался нас спасти, – сказал я.
Спецназовец стащил с головы шапку – это был кевраловый шлем – и маску, открывая мокрое от пота лицо. Я думал, это пожилой мужик – а ему было лет двадцать пять. Простудился, пока лежал в засаде? Коротко стриженный, лопоухий, сейчас смущенный.
– Откуда же я знал? – пробормотал он.
– Я же сказал: хорош стрелять! Вы сейчас еще египтян перебьете.
Я взял из руки Мустафы инструмент – это был не разводной ключ, а большие кусачки – и вошел в сарай. Кудинов с ожесточением ковырял в замке наручников сломанным шилом.
– Сколько можно тебя ждать! – проворчал он. Так он выразил свою радость, что я жив и здоров.
Я по очереди перекусил кольца наручников, возвращая ему свободу. У меня тоже на левом запястье болтались наручники, и, взяв кусачки, Лешка аккуратно срезал их.
На улице перестрелка не стихала.
– Надо найти Мохова, – сказал я. – Мне все время кажется, что его сейчас убьют.
Я протянул руку к лопоухому парню:
– У тебя есть еще оружие?
Тот залез в какую-то складку обмундирования и вытащил «беретту».
– То не стреляй, то давай стрелять, – сипя, как пустая водопроводная труба, проговорил он.
– А еще? – протянул руку Лешка.
– А еще только гранаты. Да пошли вы!
Парень махнул рукой и выскользнул за дверь. Я поспешил за ним. Лешка устремился вслед, схватив кусачки. «Оружие добудешь в бою», – пронеслось у меня в голове.
Парня я не догнал – эти спецназовцы перемещались, как капельки ртути. Человек, в которого я практически врезался, был Рамдан. Он перезаряжал свой «узи». Ему оставалась доля секунды, чтобы защелкнуть новый магазин и быть готовым продолжать бой. В том, кто был его очередной мишенью, сомнений не было. Алжирец оттолкнул меня ногой, и я, споткнувшись о ступеньку, упал на лежащую на гравии доску. «Беретта» отлетела в сторону, но я – что было глупо в тот момент – подумал: «Так вот почему мы не слышали их шагов! Они доску подложили».
– Вы брата моего убили! – зло прокричал Рамдан, наставляя мне в лицо автомат.
В подобных ситуациях счет идет на десятые, сотые доли секунды. «Беретта» лежала в полуметре, я легко мог до нее дотянуться, но ствол автомата уже был наставлен на меня в упор. В такие мгновения перед человеком и должен пронестись фильм его жизни. Но на какую-то ничтожную долю секунды раньше раздался выстрел, который мое сознание выхватило из общей перестрелки. Автомат выпал из руки Рамдана, а вторая рука схватилась за раненое плечо. Я ногой отбросил «узи» в сторону и наставил на алжирца пистолет. Тот бросился в сторону, к фургону, двигатель которого – сейчас я это услышал – продолжал работать.
Из облака, покрывавшего поверхность земли, выросла фигура моего спасителя. Это был Мохов – без маски, потный, в радостном возбуждении.
– Стреляй! – крикнул он. – Чего не стреляешь?
Он вскинул пистолет, целясь в спину бегущему Рамдану. Я перехватил его руку.
– Ты что?– закричал Мохов.
– Дай ему уйти.
– Да он тебя чуть не пристрелил!
– Это мой самый ценный агент. Хотя он об этом не знает.
Я смотрел, как Рамдан, петляя, добежал до фургона, открыл дверцу и по-животному проворно юркнул внутрь. Послышался звук включаемой передачи, и машина рывком рванула с места.
– Не стреляйте! – что было сил заорал я по-английски. – Прекратите огонь, все кончено.
Я обернулся и увидел Кудинова. Левой рукой он тащил за шиворот рыжеволосого с окровавленной головой, а в правой у него был «магнум».
– Ну вот, – с сожалением сказал Лешка. – Я только-только собирался присоединиться к вашей компании.
5
Шуму со своим «узи» Рамдан наделал немало, так что рассиживаться было некогда.
У нашего спецназа потерь не было: все были в кевраловых жилетах и шлемах. Только одного парня чиркнуло по руке, но легко – рану просто залепили пластырем. И Мохов был жив и здоров. Обманула меня интуиция, какое-то зеркальное сообщение послала. Я за него боялся, а это он мне жизнь спас. Вон он стоит, жилет свой снимает и подмигивает мне. Узкий нос, скошенный лоб – типичный Марс, человек действия. Уж отличился так отличился сегодня.
У похитителей убитых было двое: рыжезубый и Мустафа. Такие же потери были у египтян – они приехали впятером. Сначала из-за кустов, кряхтя, вынесли могучего сложения усатого мужчину лет сорока в камуфляже. Вторым – у меня горло перехватило – был Ашраф. Я подошел к нему, его рука была еще теплой. Глаза египтянина уже закрыли, но – странное дело – теперь его неизменно строгое, даже суровое лицо было освещено улыбкой. Кто-то шепнул ему в последний момент, что он поступил правильно и теперь умирал, как шахид. Как мученик, которого ждет рай с его сладким вином и семьюдесятью двумя девственницами.
Египтяне ситуацию не очень просекали. Удивленно смотрели на нас, перебрасывались короткими вопросами и в ответ пожимали плечами. Почему американцев, ради которых они приехали, примчались спасать и русские? А ведь наши спецназовцы, не скрываясь, говорили между собой на родном языке (мы-то с Лешкой по-прежнему шифровались). Но вели они себя с русскими как с союзниками, всем пожали руку. Я же подошел обнять каждого, каждому сказал: «Шукран, хуйя!» – так по-арабски звучит «Спасибо, брат».
Египтяне спешили до приезда полиции убраться подальше от нехорошего места. Они подогнали здоровенный «линкольн-навигатор» с дипломатическими номерами и погрузили своих убитых. Садящийся последним водитель плюнул в сторону рыжезубого и Мустафы: мол, вас пусть шайтан заберет!
Непонятно было, что делать с двумя другими похитителями – рыжеволосым и женщиной. Их ребята мгновенно связали каким-то сложным узлом и посадили на пороге бытовки. Выглядели они не лучшим образом. Думаю, не потому, что нашими с Лешкой стараниями у рыжего волосы кое-где слиплись от крови, а женщина лишилась своего мужа или старого любовника. Кем бы ей рыжезубый ни приходился, незаметно было, чтобы она по этому поводу убивалась.
Нет, скорее всего, они понимали, что отвечать за похищение людей было бы для них уже не самым страшным. Но вот после всего, что они увидели, эти непонятные люди вряд ли оставят их в живых. В какой-то момент, судя по сепаратным переговорам спецназовцев, отошедших в сторонку, я предположил, что от опасных свидетелей избавятся тут же.
Мы с Кудиновым подошли к командиру – невзрачному, невысокому, нормального сложения мужчине лет сорока – совсем не Рембо.
– А что будет с этими? – спросил я.
– А что?
Сухо ответил, вопросом на вопрос. А только что обнимались, когда мы с Лешкой их благодарили.
– Главному зачинщику я дал убежать – он нам нужен. А эти так, мелкие сошки.
Не-Рембо отвечать не стал.
– Стой! – крикнул он своим. – Что вы возитесь? Прибрались быстро, и ноги!
Тут как раз через летное поле подъехал, покачиваясь на неровностях, «мерседес-вито» с правым рулем, тоже с дипломатическими номерами. Мы с Лешкой молча смотрели на командира группы: сам придет в себя или встряхивать придется? Тот поднял на нас усталый взгляд, открыл багажник микроавтобуса, залез в коробку и вытащил оттуда две банки пива – мне и Лешке.
– Пейте, пацаны, по-быстрому. Селян уже разбудили. Сейчас запрягут и прискачут.
Пацаном, как и красавчиком, меня тоже давно не называли.
– И все же? – не уступил теперь уже Кудинов. – Эти нам ничего плохого не сделали.
Взгляд командира стал колючим.
– Это ваша операция?
– И наша тоже, – не сдавался Лешка.
– Что-то не помню, когда я в последний раз в наручниках операцию проводил. – Командир открыл и себе банку пива и сказал уже примирительно: – Вы, парни, сейчас улетучитесь – и все. А нам эту ситуацию расхлебывать.
Здесь он прав. Не исключено, что всех этих людей, числящихся охранниками, водителями, электриками, теперь из Англии придется отзывать. И возможно, впредь для них дорога за границу вообще будет закрыта, по крайней мере в западные страны. А у всех у них семьи, дети… Есть еще, разумеется, и однозначные инструкции любой ценой избежать дипломатического скандала, хотя по опыту знаю, что общечеловеческое часто пересиливает общеполитическое. Так или иначе, в любом случае свидетели не нужны.
Я забрал из коробки еще две банки пива.
– Этот нас тоже угощал, – пояснил я командиру.
Завидев меня с пивом, рыжий даже облизнулся.
– Спасибо, пить очень хочется. Откроете мне?
Руки у пленных были связаны так, что банка между ладонями влезет, а манипулировать ими невозможно.
– У меня ручка твоя осталась, – сказала моя пассия в розовом, – в правом кармане. Возьмешь сам?
Возможно, она сочтет меня мелочным, но ручку-убийцу в чужих руках я точно не оставлю. Докрутит ее кто-нибудь до беды. Я полез в карман ее куртки.
– Сигареты там же? – Я кивнул. – Ты бы мне, красавчик, еще закурить дал, – попросила женщина. Каким-то обреченным тоном она это сказала.
Я вставил ей сигарету в губы и поднес зажигалку.
– Сам бы мог прикурить, я не брезгливая, – сказала женщина.
– Я бросил. Давно уже.
Я спешил отойти – от них пахло смертью. Хотя интуиция меня сегодня уже один раз обманула – с Моховым.
– Вы едете? – крикнул мне от автобуса командир группы.
– Иду.
Один из парней плеснул в дверь сарая какую-то жидкость, бросил вслед бутылку и потом толстенную спичку, какими в дождь костры разжигают. Пламя растеклось по полу и, затрещав, стало подниматься по стене.
– Замучаешься ваши отпечатки стирать, – пояснил командир. Не хочет, чтобы мы думали, что он с нами конфликтует.
В салоне микроавтобуса стекла были поляризованные, снаружи только водителя видно. А он – это был тот простуженный парень, который убил Мустафу, – уже снял боевое облачение и надел лихую кожаную куртку с надписью «Porsche». Я залез на второе сиденье, пихнув Кудинова, чтобы подвинулся. Автобус тронулся. Рыжий и женщина провожали нас опустошенным взглядом.
Я повернулся к командиру группы, сидевшему вместе с Моховым позади нас. Тот пожал плечами и повернулся к окну.
6
Через пять часов я сидел в салоне первого класса «Боинга-747». Склонившаяся надо мной симпатичная, но слишком худая, на мой вкус, стюардесса спрашивала, какое лекарство от стрессов я предпочитаю перед взлетом. Вопрос непростой. У спецназовцев, как это говорится по-русски, «с собой было», а потом по дороге в аэропорт мы еще с Моховым усугубили. Так что я попросил «Virgin Mary» – это безалкогольная «Кровавая Мэри», томатный сок со всякими острыми специями. Если бы я летал всегда на одном и том же самолете и меня обслуживала бы одна и та же стюардесса, она, вероятно, вызвала бы «скорую».
Мне нравятся контрастные переходы из одного состояния в другое. Это как в русской бане: сначала раскочегаришь парилку так, что от кожи дым идет, а потом выскакиваешь наружу и прыгаешь в прорубь. Так и тут. То у тебя пули летают над головой, более того, тебя, конкретно тебя чуть не застрелили в упор, а через три часа ты заходишь в холл своего пятизвездочного отеля и ведешь с портье такой диалог:
– Мистер Аррайя, добрый день! Хорошо, что вы здесь, а то я не очень понимаю, как мне поступить.
Персонал гостиниц такого класса готовят так, что у любого человека, который заселяется туда хотя бы второй раз, складывается ощущение, что все это время его одного и ждали. А я же в «Меридьен-Пикадилли» постоянный клиент, останавливаюсь здесь два-три раза в год, так что меня здесь действительно знают все смены. Сегодняшнего портье и я тоже смутно помнил: полный, с жидкими волосами и очками в титановой оправе. Выглядит как член правительственной делегации и разговаривает соответственно.
– Знаю, знаю, – говорю я. – Вчера меня срочно попросили приехать к друзьям – у них там сложные обстоятельства. Машина сломалась, телефон разрядился, сами знаете, как это бывает.
– Разумеется, мистер Аррайя. – Говорит с придыханием, как с возлюбленной. Американцы-то выплевывают фразы, будто сержант разговаривает с новобранцем. – Но мой коллега вчера не знал, должен ли он оставить номер за вами. Вещи были собраны, но вы не выписались. И сейф в номере был закрыт, мы его, разумеется, не трогали. В общем, мой коллега продлил пребывание на сутки. А на сегодня у нас все номера проданы, я уже хотел отнести ваши вещи в камеру хранения.
За номер я бы в любом случае заплатил без проблем, а вот сейф хорошо, что не открыли. У меня же там набор документов на мексиканского полицейского Мигеля Гомеса.
– И вы правильно намеревались сделать, и ваш коллега поступил очень предусмотрительно, – успокоил я портье. – Больше всего мне сейчас нужен горячий душ. Но сразу потом я еду в аэропорт.
– Не беспокойтесь по поводу выезда, мистер Аррайя. Номер в вашем распоряжении, сколько вы пожелаете.
Это он к тому, что сейчас уже половина двенадцатого. Ну, что они не выкинут меня из номера в полдень или не включат в счет еще полдня. Такая любезность.
Однако задерживаться я не собирался. И дома меня ждут, и Эсквайр, который следил за нашими злоключениями в режиме онлайн, распорядился, чтобы мы с Кудиновым как можно скорее убрались из страны. Я летел первым рейсом в Нью-Йорк. Лешка с женой и сыном через два часа, оставив все вещи в Лондоне, отправятся в Варшаву – якобы на похороны дяди. На самом деле завтра утром они уже переберутся в Москву, где будет решаться вопрос о том, безопасно ли Возняку-Кудинову возвращаться в Англию.
Самолет выруливал на взлетную полосу, а я все еще был там, у заброшенного летного поля. Вот Мустафа с его дурацкими губами и внимательным умным взглядом. Он так и умер с открытым ртом, а его уже невидящие карие глаза закрыл я. Плохая карма его догнала – не знаю, успел тот простуженный парень повоевать в Чечне или нет. Хотя вздор я говорю: Мустафа же как раз пытался свою карму поправить. И вообще, не верни он нам бумажники, сидел бы я сейчас на конспиративной квартире и мучился. В чьи руки мои документы попали и смогу ли я теперь вернуться домой? Я же вчера в Нью-Йорк лететь собирался, в бумажнике все на Пако Аррайю лежало: и паспорт, и права, и кредитки. А Пако Аррайя – это ведь и Джессика, и Бобби, и Пэгги. Вообще все! Так что не только Мохов, но и Мустафа мне сегодня жизнь спас.
Плохо, конечно, что меня в ипостаси шпиона еще столько людей видело. Похитители ладно – они нас с Кудиновым за американцев принимали. Египтяне тоже не очень просекли, кто мы, откуда и зачем. А вот что кроме Мохова еще у троих русских нет сомнений, что сегодня они познакомились с нелегалами – это другое дело… Будем надеяться, что для них боевое братство – не пустые слова.
Маховик в голове крутится – то одно возникает, то другое. Еще несколько дней так будет продолжаться. «Здесь я точно свалял дурака, там перетончил, что еще хуже. Что-то кому-то не сказал, где-то, наоборот, сказал лишнего». Не остановится маховик, пока все не перемелет. Часть из таких вещей поправима, за другие отвечать придется – не здесь, так там.
От этого метафизического соображения мысль моя скакнула к Конфуцию и Лао-цзы. Лешка об этом вспомнил, когда уже по Лондону ехали. Мы к тому времени литровую бутыль виски на всех прикончили и сидели между собой разговаривали.
– По-моему, он все-таки придуривается, – так, с бухты-барахты, начал Кудинов.
– Ты о чем?
– Да я про твоего Лао-цзы. Вот смотри, за нас двоих, людей далеко не совершенных и не самых полезных, согласен?
– На все сто.
– Вот. А за нас только что погибло четыре человека. Один, конечно, не из лучших – это я про того упыря с «магнумом», который тебя пристрелить обещался. Но трое, возможно, были славными ребятами. Ашраф этот просто был молодчина – тут же нас спасать примчался. Второй египтянин – тоже. И я к ним твоего мелкого алжирца причисляю. Он ведь пытался нас спасти.
– Снова согласен, – сказал я.
– Отбросим того гада. Трое за двоих. Ты видишь в этом смысл? Это что, порядок, который присущ миру? Который всегда здесь?
Почти дословно цитирует, собака! Пробрало его.
– Не знаю, – вздохнул я и описал словами одну из своих любимых китайских литографий. – Знал бы, сидел бы сейчас в бамбуковой беседке у журчащего потока и любовался карликовой сосной в трещине между скал.
– Вот ты всегда так. Втравишь меня в какую-нибудь абстракцию за гранью постижимого и потом умываешь руки.
– Возможно, – смиренно добавил я, – мир таков, поскольку большинство людей хотят отличать добро от зла. А Лао-цзы говорит, что не надо. Надо просто следовать своей природе.
– Нет, все равно не понимаю, – сказал Лешка через пару минут. – Разве что там еще одна фраза есть. Из той же оперы: «Я сказал, а вы думайте».
– Это какая?
– Ну, что ум является препятствием для понимания. То есть, получается, все это нужно просто принять на веру. Их четверых нет, а мы выпили виски и едем по домам. Хорошо, хорошо. Больше не буду сомневаться: в этом и заключается мировой порядок. – Лешка помолчал. – И еще с теми двумя неизвестно, что стало после нашего отъезда.
…Самолет вырвался под голубой, наполненный золотистым светом небосвод, и я стал свидетелем удивительного оптического явления. На неровной, как пена в ванне, поверхности облаков возник небольшой идеальный круг с радужной оболочкой, в котором летела крошечная тень нашего самолета. Самолетик бодро летел в центре перемещающегося вместе с нами круга, потом вдруг увеличился, потерял четкость и исчез вместе с ушедшим вниз краем облаков.
Я потер запястья. Одно еще ничего, а на правом кожа стерта наручником до крови. Мне спецназовцы выдавили на рану какой-то космической мази из спецаптечки, но за несколько часов ссадина все равно не затянется. Скажу, что пытался удержать парусную лодку, уносимую ветром. Намотал веревку себе на запястья, но все равно упустил.
Отдернулся занавес, и в проходе с улыбкой появилась стюардесса. Хорошо, пусть будет не худая, а стройная, она действительно милая. Я попросил еще стакан смеси, которую мой организм однозначно расценивал как противоядие. «Только побольше льда».
Все вокруг оживало: пожилая очкарица слева от меня доставала ноутбук, хмурый толстяк через проход надевал серые тапочки, полагающиеся среди прочих благ привилегированным пассажирам. А я, откинувшись в кресле и отложив взятого в полет Шопенгауэра, уткнулся в экран напротив: нам включили «Скай Ньюз».
Снова Масхадов на фоне зеленого знамени говорит о неминуемом вторжении российских войск на территорию суверенной Ичкерии. Комментарий вроде бы нейтральный: про то, сколько дней уже Чечню бомбят, какие жертвы среди гражданского населения. Однако Ельцина с логикой федералов не показывают, вообще с российской стороны никаких интервью. Корреспондента в Грозном у них, похоже, сейчас нет – старую хронику дают, с первой кампании. Груды обломков на улицах, окровавленные русские солдатики, оставшиеся лежать в нелепых позах у сгоревшего бэтээра, ликующие бородачи с зелеными ленточками на лбу потрясают «калашниковыми», пожилая женщина в черном платке бежит, согнувшись, мимо разрушенных зданий… Видел я уже эти кадры – пару дней назад, там же, в Лондоне. Два года подряд так все и было. И завтра то же самое начнется.
«А чего ты хотел? – спросил я у себя. – Предотвратить войну?»
