Это я снова ворочаюсь на своей лежанке и пытаюсь заснуть, вспоминая события прошедшего дня. Напрасно, наверное! И так это сделать непросто из-за холода на нашей веранде, а тут еще это возбуждение. Хотя, если и эта ночь будет бессонной, это будет уже вторая подряд.

Я постоянно летаю по всему свету, и проблемами со сном из-за разницы во времени меня не удивить. Поскольку жизнь моя обычно заполнена до предела и ничто скуку не навевает, в сон меня в течение дня не тянет. Я даже радуюсь, что у меня нет возможности прилечь, надеясь, что зато ночью мне удастся заснуть. Эта надежда не всегда сбывается, по крайней мере не всегда полностью. Так что единственное неудобство — у меня в голове события перестают становиться одно за другим в стройную шеренгу. Я уже не могу с уверенностью сказать, случилось ли то или это сегодня днем, или вчера, или даже позавчера. Вот и теперь я понемногу начинал плыть.

Почему мы с Хабибом сидели на диване? Это было тогда, когда мы с Димычем записывали перевод слов на дари? Мне потребовалось усилие воли, чтобы вспомнить. Нет, это было, когда после съемок в казарме мы вернулись на место нашей зимовки. Мы отсняли намаз, потом несколько коротких интервью. Перевозбудившиеся бойцы Дикой дивизии непременно хотели произвести для фильма выстрел из стоявшей перед казармами зенитки. Не зная, куда полетит снаряд из их проворных рук, да и вообще не зная, как посмотрят на это люди из штаба Масуда, мне удалось их отговорить. В таких делах Хабиб, оказывается, был хорошим помощником. Он сначала перевел мои слова, а потом от себя добавил короткую фразу. Кто он такой на самом деле?

Еще было светло, но мы за полдня продрогли до костей. К тому же Димыч в очередной раз подошел ко мне и требовал заканчивать съемку. Несмотря на то что он сложил всю нашу аппаратуру перед собой и никуда не отходил, ему уже трижды приходилось пресекать попытки кражи нашего, столь очевидно бесполезного для военного быта, имущества. «Еще десять минут, и я ни за что не отвечаю! — заявил он мне. — За себя уж точно, во всяком случае!»

Это меня и напугало больше всего — мы вернулись в гостевой дом. Хусаин с привычным мрачным выражением на лице принес нам два термоса с горячим зеленым чаем, две большие лепешки и глубокую плошку с медом. Это был приятный сюрприз. Мы знали, что едем в ортодоксальную мусульманскую страну в разгар рамадана, и были готовы к тому, что есть и пить (а Илья еще и курит!) мы будем, как все — до восхода и после заката солнца. Нет, гостеприимная деликатность этим людям было не чужда! Впрочем, как только дверь за Хусаином закрылась, Хабиб присел к нам и с удовольствием присоединился к трапезе.

— Слушай, спроси его, что это значит? — обратился ко мне Димыч. — Один парень — тот, что все время хотел, чтобы мы сняли его с автоматом на груди, — дважды подходил ко мне и делал вот так.

Димыч поскреб указательным пальцем правой руки ладонь левой, сказал «Пайса! Пайса!» и потом показал пальцем на небо.

— Что, что? — заинтересовался Хабиб. — Что он рассказывает?

Я объяснил ему ситуацию.

— И кто это говорил?

— Не важно, один из моджахедов. Так что это значит?

— «Пайса» — это деньги. Вы показываете это так, — Хабиб потер указательным пальцем о большой, — а мы так.

Я начал переводить Димычу.

— Все ясно, я так и думал. По-нашему, «кошелек или жизнь».

Илья забеспокоился.

— Ты думаешь, они могут прийти сюда? Паша, спроси у него!

Я сделал это с удовольствием.

— Как ты думаешь, Хабиб, этот доблестный солдат не заявится сюда, чтобы выполнить обещание?

— Вы гости Масуда, и все это знают, — с достоинством отрезал Хабиб.

— Тот парень тоже? Гостей обычно встречают по-другому.

— Вы… Вам… Вам ничего не угрожает.

— Нам ничего не угрожает, — перевел я остальным. — Они вряд ли заявятся сюда.

— А в городе? — не успокаивался Илья.

— А в городе увидим.

Это уже Димыч произнес, мрачно так.

Раз уж мы заговорили о деньгах или еще по какой причине, но Хабиб вдруг обратился к нам с просьбой. Не так, как здесь просят — сразу переходя к сути дела, не употребляя устаревшее слово «пожалуйста», — а церемонно: «Я хотел бы обратиться к вам с просьбой». Я подумал, что он хочет получить аванс или просто свою зарплату за прошедший день, но Хабиб вытащил из кармана широченных местных шаровар пачку денег. Это были потрепанные грязно-коричневые афгани, цвета местной почвы, перехваченные замотанной в несколько раз желтой резинкой. Размером банкноты были примерно как доллар, пошире, но необычным были не ширина и длина. Пачка была размером, без преувеличения, с кирпич. И внутри ее, как я сейчас заметил, банкноты были через равные промежутки перехвачены резинками, такими же желтыми.

— Вы не могли бы положить эти деньги в ваши вещи? — попросил Хабиб. — Их очень неудобно таскать.

— Он что, нашу камеру хочет купить? — пошутил Димыч. — Илюха, давай толкнем! Тут у него на десять таких.

— Нет, он хочет держать свои сокровища у нас.

Я повернулся к Хабибу:

— А ты уверен, что здесь с ними ничего не произойдет? Нас все-таки целый день нет!

— Здесь абсолютно надежное место, — заверил Хабиб. — Вы — гости Масуда! Если положить их в вашу сумку, с ними ничего не случится. Советую и вам все ценное держать у себя в комнате.

— Хорошо! Но на твой страх и риск. — Я повернулся к ребятам: — Куда их лучше положить?

— Давай в аккумуляторную сумку под провода, — предложил Димыч. — Если, конечно, поместятся.

Аппаратура вообще-то была взята напрокат Ильей. Но Илья всегда молчал.

Провода, к счастью, умялись, и «молния» застегнулась. Хабиб облегченно перевел дух. Он даже вспотел. Я вспомнил, как он ходил с каким-то газетным свертком, а потом без него. Я думал, что он взял на кухне лепешку на ужин, но, возможно, это была именно его кубышка.

Мы еще пили чай, когда к нам заехали Асим, пресс-секретарь Масуда, и веселый контрразведчик Фарук. Хабиб тут же отсел на диван, как если бы он не участвовал в трапезе. Я предложил вошедшим чаю, но за окнами еще было светло, и они отказались.

Фарук весь лучился весельем. Не по особому поводу — это была его естественная реакция на жизнь. Такой психологический тип называется гипертимик — им все в радость. Классический пример — Ноздрев. «Поздравь, продулся в пух!»

— Ну как, отошли после полета?

Фарук намекал на то, как мы вчера чуть не грохнулись вместе.

— Честно говоря, я про это сегодня даже не вспоминал. (Это была чистая правда.) А что, у нас есть варианты на обратный путь? Сюда летает еще какая-нибудь компания, кроме этой «Иншалла-Эйр-Лайнз»?

Шутка пришлась кстати. Все трое афганцев закатились в хохоте. Фарук, как это принято на Востоке среди друзей, выставил мне руку, и я хлопнул его по ладони.

— Чем ты их так насмешил? — заинтересовался Димыч.

— Чистой ерундой. Я придумал название для авиакомпании, которой мы сюда добирались. Можно перевести как «Бог даст, долетим!».

По-русски было не так смешно, а наши друзья все досмеивались. Асим вытащил из книги, которую он нес в руке, обещанную охранную грамоту. Я ожидал увидеть письмо на официальном бланке с размашистой подписью и большой круглой печатью. Но он вынул из кармана половинку простого белого листа, на котором вязью было написано от руки несколько слов.

— И что здесь сказано? — недоверчиво спросил я.

Асим взял бумажку у меня из рук и перевел: «Моджахедам и патрулям! Эти люди — с российского телевидения. Они работают, чтобы рассказать о нашей борьбе. Помогайте им, чем сможете».

— И это подписал Масуд?

— Доктор Абдулла, его заместитель.

— А печать?

— Здесь, — Асим показал, где, — есть подпись доктора Абдуллы. Ее знают во всем Афганистане.

Я пожал плечами. В любом случае, если нас задержат, нас привезут на базу Масуда. Но мне хотелось иметь такую бумагу как раз для того, чтобы нас никуда не везли в случае проверки. Ну, посмотрим!

— Большое спасибо, — с шутливой церемонностью поблагодарил я.

Я рассказал, как мы провели день, упомянув все смешные моменты. На Востоке любят посмеяться. Про «пайсу» я упоминать не стал. Осложнений и заморочек не любят нигде. В нужный момент я от поваленного на землю муллы мягко перешел на свою просьбу про пленных талибов. Если таковые имелись, осторожно добавил я.

— Конечно! — тут же закричал Асим. — У нас сейчас четверо пленных, трое пуштунов и один пакистанский офицер. Они содержатся в прекрасных условиях, ни на что не жалуются. Я, конечно, должен согласовать это с Масудом, но я уверен, что он согласится. Ваши иранские коллеги тоже нас об этом попросили.

Помните, с нами в вертолете летела съемочная группа иранского телевидения? Хорошо, когда пиар поставлен на поток! Но я все же отказывался верить. И что, все так просто? Нам организуют съемку в тюрьме. Я встречусь с пакистанцем — а я почему-то не сомневался, что это наш агент Хаким Касем, — отошлю куда-нибудь Хабиба и выспрошу все, что мне нужно. Или они хотят устроить такую пресс-конференцию?

— Супер! — сказал я. — Только не хотелось бы, чтобы и наша, и их группа снимали одно и то же. Во-первых, мы хотели бы получить эксклюзивный материал. А во-вторых, я не люблю формальные интервью: вопрос — ответ, вопрос — ответ. Это должна быть беседа!

— Как хотите! Можно и так сделать! — заверил меня Фарук.

— И когда?

— Да все равно! Хотите завтра с утра?

— Конечно!

— Мы заедем за вами в половине восьмого! На «Иншалла-такси».

Мы опять все посмеялись. Но что-то здесь было не так! Слишком все гладко, нет? Они в Конторе не знают, кого бы послать, чтобы повидаться с пакистанцем, настолько это кажется неосуществимым. А на месте оказывается, в этом вообще нет проблемы. Странно! Или нет? В нашей профессии быстро становишься параноиком.

…Я почувствовал вдруг, что воздух в комнате снова стал ледяным. Я высунул голову из-под одеяла. Ребята спали. Илья даже не клокотал — наверное, покрылся льдом.

На этот раз мы подготовились к ночи лучше. Мы пододвинули матрасы почти вплотную к печке и надели на себя всю свою одежду. Мы слегка протопили печку, пока ужинали. Перед сном снова заправили ее дровами, на этот раз основательно. И еще два маленьких штабелька дров лежали рядом на железном листе.

Я вылез из-под одеяла, сунул в печку мятую газету, набросал на нее щепок и положил пару поленьев. Тяга была хорошая, и огонь занялся сразу. Дождавшись, когда поленья почернеют и займутся, я подбросил в топку еще три и снова залез под одеяло. Теперь важно не заснуть, чтобы закрыть трубу, когда дрова прогорят. Но, похоже, сон мне не грозил. Сколько ночей человек может не спать? Для меня это пока была вторая.

Да, вот еще какая оказия с нами приключилась! У нас накрылся зарядник. Это такая большая металлическая штуковина, похожая на видеомагнитофон. Вчера вечером — вчера? да, вчера! — когда в гостевом доме включили движок и зажглись лампочки, Илья воткнул его в розетку, чтобы зарядить один из полностью разряженных аккумуляторов. При первом же скачке напряжения зеленые индикаторы погасли, и реанимировать зарядник уже не удалось. Вся эта сложная техника такая хрупкая! Заряженных аккумуляторов у нас оставалось три, то есть еще часов на двадцать. Поскольку главной задачей считалось интервью Масуда, я ввел режим экономии.

Когда после съемок в казарме к нам заехали Асим и Фарук, я рассказал о возникшей проблеме. Они тут же стали спорить на дари, а потом, чтобы и я понимал, перешли на английский.

— В городе есть один умелец! — заверил Асим. — Он любой компьютер разберет и соберет!

— Никто вам здесь не поможет, — с тем же жаром заявил Фарук. — В лучшем случае, в Душанбе на телевидении. Да и то…

— Прямо сейчас поедем! Мы вас подбросим к этому парню! — как бы не услышав коллегу, продолжал Асим.

Фарук:

— Прокатитесь, почему нет! Все равно скоро стемнеет.

Мы поехали все вместе — нам же сказали не расставаться! Кроме Хабиба — он куда-то заторопился, видимо, отчитаться по своей стукаческой линии.

Закуток чудо-мастера оказался закрыт. Мы сказали афганцам, что отвозить обратно нас не надо, — мы пройдемся пешком, и распрощались.

Центр Талукана был сплошными торговыми рядами. Товары были выставлены и в магазинчиках, и на лотках вдоль проезжей части. Мы шли мимо медных чеканных чайников и подносов, мимо темных, напитанных влагой ковров, мимо седел и уздечек слева, поддельных наборов немецких ножей справа (Золинген было написано не Solingen, а Zolingen). Хватая нас за рукав, седобородый дедушка уговаривал прицениться к кускам водосточных труб разного диаметра, разложенных вокруг жемчужины его коллекции — новехонького зеленого унитаза в остове из неструганых досок. Ускользнув от него, мы оказались во власти двух братьев, на телеге которых возвышались разноцветные груды заколок для волос, пластмассовых серег и, вероятно тоже пластмассовых, но позолоченных браслетов. Димыч был прав: весь этот город со своими товарами стоил не больше ста долларов!

Я бы с удовольствием купил в подарок Джессике или даже скорее ее матери Пэгги, которая художница и до сих пор любит одеваться в стиле богемы или городской сумасшедшей, какое-нибудь монисто из старинных серебряных монет, которое можно было бы выдать за туркменское. Мы подошли к витрине ювелира, на которой сиротливо красовалась пара серебряных сережек с бирюзой. Я с последней надеждой оглянулся на своих спутников. Илья сморщил нос, а Димыч подписал приговор коротким: «Отстой!»

— Ничего! — сказал я. — Сейчас мы повернем налево, в следующем ряду — направо и окажемся перед лавкой древностей. А там будет золотой шлем Александра Македонского, который проходил через эти места в IV веке до нашей эры, и кривые сабли из дамасской стали, которые в Европе уже давно разошлись по музеям.

Эти двое похихикали. Но знаете что? Мы, конечно, повернули не дважды, а раз пять, но за очередным поворотом наткнулись на местного антиквара. На трех полочках в узком окне были разложены осколки глиняных ваз с греческим орнаментом, плошки с фигурками и монетами, толстенные фолианты на арабском языке.

— Нет, что я вам говорил! — торжествующе сказал я. Древности моих коллег не интересовали, да я и не настаивал. Мне все же нужно было как-то выходить на след «Слезы дракона». Наверняка антиквар приторговывал камешками из панджшерских рудников. Хабиба с нами не было, и упускать такую возможность было нельзя.

Из дверей, заметив остановившихся людей, вышел мальчик лет десяти и больше жестами, чем словами, стал настойчиво приглашать нас войти.

— Боюсь, это затянется до темноты, — сказал я. — Идите, не ждите меня. Наша гостиница прямо, а потом вдоль арыка налево пару кварталов.

— Я знаю, — сказал Димыч. — И рад, что и ты знаешь.

— Давайте, а то и вы будете томиться, и я буду спешить!

— Ты уверен? Мы можем подождать!

— Да нет, идите! Они скоро будут собираться на ужин. И я как раз к плову поспею!

Вчера нас кормили пловом, и сегодня — мы проходили мимо кухни — тоже готовили плов. Кстати, денег за постой и питание с нас не брали. Может, все это входит в те сто долларов, которые мы платим Хабибу?

Мы распрощались. На помощь мальчику вышел высокий, величественного вида старик в черном балахоне. Он с учтивым поклоном предложил мне войти в его скромную лавку, а потом ухватил меня за рукав и безапелляционно втащил внутрь.