Книга: Секретный террор Сталина. Исповедь резидента
Назад: Агентурное дело «Люся»
Дальше: Командировка в Тюмень

Суд и расправа в ЧК

Большая комната в два окна, на которых висят полуспущенные шторы. Комната обставлена мебелью, обитой коричневой кожей. Два громадных роскошных письменных стола, покрытых малиновым сукном. На одном из них стоят два телефонных аппарата. На стенах висят портреты Ленина и Троцкого. Дверь занавешена тяжелой портьерой и обита войлоком и кожей, делающей ее звуконепроницаемой. Это кабинет председателя губчека Тунгускова.
Идет заседание коллегии губчека. За столом сидят Тунгусков, напротив него в креслах Хромцов и член коллегии Штальберг. Перед каждым из них листы чистой бумаги и список дел, подлежащих рассмотрению. За другим столом сидит старший следователь губчека Рабинович с грудой папок на столе, которые он нервно и торопливо перебирает.
Тунгусков – старый матрос, одетый и сейчас в матросскую форму, с впалыми щеками и выбитыми зубами, бритый, с редкими волосами, зачесанными назад. Вертит в руках цветной карандаш и просматривает московские газеты. Хромцов с опухшим от пьянства и бессонных ночей лицом, на котором выделяются маленькие, заплывшие хитрые глаза, развалившись в кресле, о чем-то оживленно спорит с рядом сидящей Штальберг. Это молодая, не более двадцати пяти лет, женщина с упрямым выражением лица, со светлыми, коротко остриженными волосами и серыми мертвыми глазами. Это и есть Штальберг, третий член коллегии губчека, как я уже говорил о ней выше, наиболее бессердечная.
– Ну, товарищи, заседание объявляю открытым. Товарищ Рабинович, начинайте доклад, – обратился Тунгусков к следователю, откладывая газеты.
Следователь взял первую папку и, вынув из нее лист бумаги с резюме дела, начал вслух читать; заканчивает он обычными словами: «Принимая во внимание вышеизложенное, полагаю применить высшую меру наказания – расстрелять».
Члены коллегии слушают следователя вяло или почти не слушают. Ведь это все уже согласовано до заседания.
– Есть какие-нибудь возражения, вопросы? – спросил Тунгусков. Молчание.
– Утвердить, – пробормотал Тунгусков в сторону следователя и поставил цветным карандашом крестик рядом с фамилией, дело которой слушалось.
Следователь также сделал пометку на постановлении и, отложив первую папку, сейчас же начал читать следующее дело. Он торопится. Чем больше дел рассмотрят, тем лучше. Нужно скорей разгрузить подвал с арестованными и дать место новым… врагам революции. А времени так мало. Всего два часа заседает коллегия.
Наконец заседание кончено. Следователь передал постановления членам «тройки» на подпись. Все, расписавшись, спешно разошлись. У каждого из них накопилось за эти два часа много новых дел.
Собрав бумаги, вышел за ними и следователь. Усталой походкой пройдя к себе в кабинет, бросил папки на стол и вызвал по телефону коменданта губчека.
Через несколько минут вошел комендант Попов. Это высокий, широкоплечий детина, с рыжими, закрученными кверху усами. Он выглядит еще выше и здоровее рядом с маленьким и щуплым Рабиновичем. Одет он в черный кожаный костюм. Через плечо на ремне висит наган. На груди приколота большая звезда и красный бант.
– Ну как, работы много будет сегодня, товарищ Рабинович? – спросил он, войдя в комнату следователя.
– Четырнадцать человек, – ответил Рабинович, передавая список коменданту. Комендант, покручивая усы, просмотрел список, не спеша сложил лист вчетверо и засунул в верхний карман кожаной куртки.
– Остальных шесть человек отправьте сегодня же в исправдом, – добавил следователь.
– Есть, – ответил комендант по-морскому, поправляя наган на ремне, и, повернувшись, ушел через внутреннюю дверь в комендатуру.

 

Большое полуподвальное помещение под комендатурой губчека. Саженей тридцать, не больше. Помещение разгорожено деревянными перегородками на три части. Никакого оборудования и мебели, если не считать электрических лампочек под потолком каждого отделения да парашек. Узкие, в решетках окна выходят на улицу. Кое-где в окнах стекла выбиты и двери затянуты тряпьем или старой кошмой. Деревянный пол, отопления никакого. Да оно и не нужно, и без того душно. Две двери ведут: одна во двор, а другая прямо в комендатуру. За запертыми дверями стоят часовые и смотрят через просверленный глазок внутрь помещения. Это и есть знаменитый подвал губчека.
Глубокая ночь. При свете электричества вповалку на полу, на своих мешках, шубах, а то и просто подложив под голову шапку, спят тревожным сном около 120 человек. Это арестованные. Тела покрывают все пространство. Негде ступить ногой. Душный, смрадный воздух стоит в подвале неподвижно. Тишину нарушают лишь тяжелые вздохи и бормотание во сне спящих. Изредка кто-нибудь, проснувшись, шагая через тела, подходит к параше, стоящей у двери, и возвращается на место.
Вдруг послышался лязг отпираемого замка и скрип двери. Все в подвале немедленно вскакивают, точно и не спали. Каждый про себя думает, не за ним ли идут. Но нет, это привели новых арестованных – новую партию контрреволюционеров. Красноармейцы пропускают в подвал новый десяток людей. Входят несколько бородатых, неуклюжих крестьян с мешками на плечах, какой-то интеллигентного вида человек с чемоданчиком в руке: не то чиновник, не то коммивояжер – и, наконец, старый деревенский поп, одетый в такой же дряхлый, как и он сам, тулуп.
Новоприбывшие вошли и боязливо высматривают, куда бы приткнуться. Старые обитатели придвигаются плотней, подбирают ноги и освобождают место для пришедших.
Какой-то шутник поздравляет прибывших с новосельем.
Прошло несколько минут. Уже мешки нашли себе место, и прибывшие, вытащив кисеты с деревенской махоркой, заворачивают «собачьи ножки» и предлагают табак соседям.
Кто-то задает вопрос: «Откуда, земляки?»
– Шадринские, камышловские, – слышны ответы.
Находятся земляки, и разговор принимает оживленный характер.
– А кто его знает, за что посадили? За контру эту самую. А какая контра, и сам не знаю. Одно известно – весь хлеб отобрали вчистую. Семья нынче сидит голодом, а весной сеять будет нечего, – отвечает устало, безнадежным голосом один из прибывших.
Докурили цигарки и вновь укладываются спать. Воздух стал еще тяжелее от зловонного дыма махорки.
Начинает рассветать. Приходит дежурный комендант. За ним два красноармейца несут большой ящик с хлебом, нарезанным ломтями. Каждый подходит и по списку получает дневную порцию – полфунта черного хлеба. Другие красноармейцы вносят бак с кипятком, и начинается чаепитие.
После завтрака арестованные садятся группами и, закурив, делятся своими мыслями. Каждый рассказывает, за что его арестовали, и старается доказать, что за ним нет никакой вины, точно от убеждения собеседников зависит его освобождение. Так продолжается до сумерек.
Вновь открывается дверь, и опять появляется дежурный комендант с листом бумаги в руках. За ним видны красноармейцы.
– Иванов, Петров, Сидоров… выходите с вещами на допрос.
Вызванные, наружно радуясь и улыбаясь, собирают мешки и идут к выходу. На самом же деле в душе у них тяжелые сомнения. Почему на допрос с вещами? Не ведут ли их расстрелять? Думают и улыбаются. Что же делать?
Дверь захлопнулась за ушедшими. Оставшиеся с напряжением ждут. Что будет с ушедшими? Если в течение двух часов они пройдут мимо окон подвала, это значит, что их или освободили, или же перевели в исправительный дом. Если же нет, то… то, значит, их повели в конюшню.

 

Но вот проходит час. Слышен шумный топот под окнами. Проходят арестованные под конвоем. Их ведут в исправдом, в тюрьму. Какие счастливцы: они будут сидеть в тюрьме. Они останутся живы и, может быть, даже выйдут на свободу. А здесь, в подвале… горе оставшимся здесь.
Уже поздно. Наверное, не меньше десяти часов вечера. В подвале старики, подложив под головы мешки с сухарями, спят. Поп также заснул, сидя у стены и опершись на нее спиной. Наиболее молодые молча сидят и, уныло глядя в сторону, курят. Вдруг слышится топот ног за дверьми и звук отодвигаемого засова. Входит дежурный комендант.
– Иванов, Петров, Сидоров… на допрос к следователю! – кричит он, делая веселое лицо.
– С вещами или без вещей? – спрашивают неуверенным голосом некоторые коменданта.
– Лучше с вещами. Может, после допроса сразу освободят, не ворочаться же, – бурчит комендант, отводя лицо в сторону.
Начинаются сборы. Дежурный поторапливает. Ведь следователь ждет.
– Ну, прощайте, братишки, может, и не увидимся больше, не поминайте лихом, – прощаются уходящие.
Некоторые на прощание целуются с оставшимися. Поп, проснувшись от шума, смотрит удивленными, непонимающими глазами на эту сцену и часто крестится.

 

Ушли. Дверь захлопнулась. Все опять сидят на своих местах, но никто больше не спит. Сон пропал. Каждый думает о своей участи. Вот увели этих на казнь. Когда придут за ним? Может быть, сегодня же.
Во дворе губчека, в дальнем углу у самой стены, находилась конюшня. Это был длинный, темный сарай, где в одном углу были привязаны обслуживавшие Чека лошади, а в другом, ближе к выходу, навалена огромная куча навоза.
Вот ведут из комендатуры по двору двух крестьян. Руки их крепко связаны назад веревками. За каждым из них идет комиссар в кожаной куртке, брюки галифе и в правой руке наган. Несмотря на снег и стужу, крестьяне полураздеты и без шапок. Зачем им одежда, что им холод? Их ведут на казнь. Через несколько минут их не будет в живых. Дошли до дверей конюшни. Один покорно входит, а другой вдруг остановился на минутку у дверей и неожиданно для комиссара рванулся от дверей и стал кричать. Точно он только что понял, что это его последний час. Он кричит или, вернее, воет и плачет и хочет вырваться куда-то. Но комиссар уже крепко держит его сзади за веревку и толкает к дверям конюшни. Они уже внутри у самой двери конюшни. Следом раздаются выстрелы в глубине. И все смолкло. Выходят, пряча револьверы в кобуры, палачи. Дрожащими руками закуривают папиросы «Зефир» и спешат в комендатуру за новыми жертвами.
В подвале арестованные не могут слышать криков и выстрелов в конюшне. Их слышит конюх из арестованных, спящий тут же, в конюшне. Он только приподнимает голову на минутку и смотрит на дверь широко раскрытыми глазами, полными ужаса, и затем внезапно прячется глубже в полушубок и лежит неподвижно до утра.
Слышны эти крики и наверху, в губчека. Хромцов, услышав вопли, на минутку замирает, а затем, вскочив, подбегает к шкафчику и, вытащив бутылку со спиртом, жадно тянет прямо из горлышка. Председатель Тунгусков торопливо закуривает новую папиросу, а Штальберг спокойно пудрит лицо реквизированной пудрой «Леда».
Красноармейцы поспешно бросают тела убитых на дровни, присматриваясь к валенкам, которые получше. Дежурный комендант торопит их, так как нужно до рассвета вывезти трупы за город и закопать в заранее приготовленных ямах.
Наутро комиссары идут домой отдыхать после ночной работы. Под мышками у них узелки. Это все, что они нашли ценного у убитых крестьян.
Контрреволюция уничтожена. Да здравствует власть рабочих и крестьян!
Назад: Агентурное дело «Люся»
Дальше: Командировка в Тюмень