Кража консульских шифров

Случай, о котором хочу рассказать, произошел незадолго до моего отъезда в Афганистан. Мы сидели на загородной вилле, предоставленной в распоряжение сотрудников ОГПУ, на квартире у начальника контрразведывательного отдела Стырне. Нас в комнате трое: Стырне, его помощник Уколов и я, занимавший должность начальника отделения по борьбе со шпионами.

Стырне, выше среднего роста, блондин, с устремленным куда-то в пространство взглядом, до крайности нервный, ежеминутно вскакивал со стула и, сделав несколько шагов, опять опускался на свой стул. Уколов, уже пожилой человек, среднего роста, широкоплечий, с упрямым бритым подбородком, с торчащими ежиком седеющими волосами, придающими лицу еще большее выражение упрямства, сидел неподвижно-спокойно, склонившись над столом, и смотрел на бегающего по комнате Стырне. Я скромно сидел в стороне и улыбался, довольный присутствием в кругу моих начальников. Стырне, посмотрев на часы, сказал:

– Он должен быть здесь через пять минут. Повторяю, товарищи, нам чрезвычайно важно его завербовать, ибо мы тогда будем иметь возможность не только быть в курсе всей работы афганцев в Туркестане, но, вероятно, раскроем и карты англичан, которые работают через афганцев. Кроме того, мы через него сможем влиять на афганскую политику. Будьте очень с ним любезны и, главное, больше льстите и подливайте ему вина.

Мы знали, что речь идет об афганском консуле, который, заранее подготовленный секретной агентурой, должен сейчас прийти сюда и окончательно договориться с нами о работе на нашу разведку. Вся обработка консула проводилась агентурой моего отделения, вот почему, вопреки правилу ЧК – вводить как можно меньше людей в курс дела, я был привлечен на это собрание.

Через несколько минут раздался звонок, и я пошел открывать дверь. Раздевшись в передней, консул вошел в комнату и, поздоровавшись, уселся в предупредительно предложенное ему кресло. Лет пятидесяти, высокий, грузный брюнет с большой проседью. На бронзовом лице большой крючковатый нос и густые брови, из-под которых блестели черные глаза. Одет был консул в европейский костюм, и лишь голова была покрыта черной барашковой шапкой, которую он, войдя в комнату, не снял. По этой же шапке секретная агентура окрестила его кличкой Шапочка, и на досье об афганском консуле, лежавшем у меня в несгораемом шкафу, красовалась надпись: «Агентурное дело Шапочка».

После обычного обмена любезностями уселись за чай. Хотя консул и приглашен был на чай, стол был уставлен винами и закусками. После нескольких рюмок коньяку официальный тон разговора стал исчезать, и консул оживился.

– Расскажите, господин консул, что-нибудь интересное об Афганистане. Ведь это такая таинственная для нас страна, – попросил я, подливая вина.

– Я должен сказать, что я по национальности не афганец, а таджик. Вы, вероятно, слышали, что афганцы относятся враждебно к таджикам, но мне тут повезло. Мальчиком семи лет я был взят покойным эмиром Хабибулла-ханом в Кабул и жил при дворе. Там я, собственно, и вырос. Затем эмир назначил меня консулом в Бомбей, где я прожил три года. Нынешний эмир Аманулла-хан назначил меня генеральным консулом к вам в Ташкент. Вот и вся моя жизнь. Я не бывал в Европе и ничего не видел, кроме нашей страны, а у нас нет замечательных вещей, о которых я мог бы рассказать. Ни театров, ни синема и вообще никаких развлечений, как в Ташкенте, – рассказывал консул. – Кстати, – спросил он меня, – кто была эта высокая женщина в вашей ложе в прошлый раз в театре?

– Это одна из моих хороших знакомых, – ответил я. – А что, она вам понравилась? Если хотите, я вас познакомлю с ней, – предложил я.

– Да, я с удовольствием познакомлюсь с ней, – ответил консул, и глаза его заблестели еще больше.

– Итак, господин консул, – начал Стырне после изрядного числа выпитых рюмок, – мы теперь с вами хорошие друзья. Вы знаете, что мы вообще любим афганский народ, который первый протянул руку большевикам, но дело в том, что за последнее время мы замечаем недружелюбные акты со стороны Афганистана. Так, например, басмачи, с которыми мы боремся, пользуются гостеприимством в Афганистане. Конечно, мы думаем, что это влияние англичан на некоторых членов вашего правительства, поэтому мы, считая вас нашим другом, хотели бы просить информировать нас о тех недружелюбных нам распоряжениях, кои вам известны.

– А что вы можете мне предложить? – задал вопрос консул.

Мы переглянулись между собой, ибо вопрос был для нас неожиданным. Наконец Стырне решил идти в открытую.

– Смотря что вы можете нам предложить. Скажите, в чем конкретно вы можете нам помочь, и, я надеюсь, об условиях мы договоримся, – ответил Стырне.

– Я могу вас познакомить со всей секретной перепиской консульства и дам вам ключ к шифру между мною и Кабулом. Но взамен я прошу политической и материальной гарантии. Вы должны обещать мне через Наркоминдел право убежища в случае моего отказа вернуться в Афганистан, и, наконец, я прошу за все мои услуги десять тысяч рублей золотом, что, я думаю, для вас является небольшими деньгами, – выкладывал консул свои условия.

Мы молчали. Что можно было ему ответить? Вопрос о праве убежища, так же как и вопрос о такой сумме, как 10 ООО рублей золотом, мы были не вправе решать. Об этом нужно было просить разрешения высшей инстанции.

– Хорошо, мы обсудим ваши предложения, и я думаю, что мы придем к соглашению, – ответил Стырне.

Деловой разговор исчерпан. Побеседовав еще короткое время о разных мелочах, консул уехал. Опять мы остались одни. Стырне задумчив, Уколов по-прежнему невозмутим.

– Да, дело нелегкое достать такую уйму денег. Нужно будет вопрос согласовать с ЦК и с Наркоминделом, а это займет недели две времени. Да и едва ли наши главки согласятся на такую комбинацию. Однако посмотрим, – задумчиво сказал Стырне. – А вы, товарищ Агабеков, пока продолжайте агентурную разработку консульства, чтобы не терять даром времени, – обратился он ко мне.

Я сидел на конспиративной квартире с молодым таджиком, недавно приехавшим из Парижа. Это был мой секретный агент Хубаншо, подружившийся с афганским консулом и информировавший нас о консульских делах. Хубаншо был завербован отрядом особого отдела ОГПУ на Памире. Там же ему преподали несколько лекций политической грамоты и зачислили членом коммунистической партии. Всего только три месяца, как он впервые в своей жизни спустился с горных вершин Гималаев и, приехав в Фергану, увидел поезд и автомобиль. Свидетели рассказывали мне, что когда Хубаншо увидел движущиеся деревянные дома-вагоны без всякой посторонней помощи, то этот коммунист – авангард мирового пролетариата – испугался и убежал со станции в горы. Его с трудом поймали, привели обратно и объяснили, что тут нечистая сила ни при чем, а во всем виноват паровоз. Однако, несмотря на дикость, Хубаншо обладал природным умом и сообразительностью. А главное – он был наделен хитростью дикаря.

– Ну, как поживает твой сородич – консул? – спросил я его.

– Ничего себе. Он ожидает вашего ответа на его предложение и удивляется, что так долго его не имеет. Сейчас в консульстве спокойно, дипломатические курьеры уехали, и консульство почти опустело, – докладывал он.

– Хубаншо! Ты обещал принести мне план расположения консульских комнат и до сих пор не приносишь. В чем дело?

– План у меня давно готов, товарищ Агабеков, но я не умею чертить, – ответил Хубаншо смущенно.

– Так давай ты будешь объяснять, а я начерчу, – предложил я. И мы подробно нанесли на бумагу план консульства.

– А что представляет из себя секретарь консула? – продолжал спрашивать я у Хубаншо.

– Это пожилой афганец, который почти ничего не делает. У него имеется работа, лишь когда консульство готовит почту. Как только дипкурьеры уезжают, он свободен и редко бывает в консульстве.

– Где же он проводит время?

– Он живет с одной русской женщиной и почти все свободное время проводит у нее, – ответил Хубаншо.

– Кто она такая? – спросил я.

– Не знаю. Она, кажется, портниха. Если нужно, я завтра узнаю о ней все подробности.

– Да, пожалуйста, завтра же узнай, кто эта женщина, где живет и вообще все подробности, – закончил я.

Прошло две недели. Уколов и я вновь собрались в кабинете у начальника КРО Стырне. Лицо его выражало явное недовольство.

– Ну, товарищи, как я и предвидел, по делу «Шапочка» нам отказали во всем. ЦК согласился отпустить на это дело только тысячу рублей золотом, но главное несчастье – с Наркоминделом, который категорически протестует против предоставления права убежища консулу. Уполнаркоминделом Михайлов назвал это дело авантюрой, которая может только испортить наши отношения с афганским правительством. Итак, в нашем распоряжении тысяча рублей. Я думаю, можно предложить и червонцы. Может быть, он согласится. Как вы думаете? – обратился Стырне к нам.

Уколов после короткого раздумья сказал:

– Нужно найти другой путь к документам консула.

– Я тоже того мнения, что нужно найти другой путь, – начал я, – ведь предположим даже, что мы уплатим нужные деньги и получим шифр. А где гарантия, что через месяц шифр не будет изменен и мы опять останемся ни с чем? Что же тогда? Опять платить, что ли? Не говоря о том, что, возможно, консул откажется от тысячи рублей, и мы очутимся в неловком положении.

– Хорошо вы все рассуждаете, – волновался Стырне, – а где же этот другой путь? Единственный другой путь, какой я вижу, это украсть документы. А это может вызвать еще худший дипломатический скандал.

– А почему бы и нет? Мы не украдем, а лишь сфотографируем документы. В консульство проникнуть не трудно, и там почти никого нет. Вопрос только в том, как открыть несгораемый шкаф, где лежат документы. Ключ от шкафа консул носит всегда при себе на цепочке от часов. Вы разрешите мне разработать план и доложить вам потом? – закончил я.

– Ну, ну, попробуйте, – ответил Стырне с сомнением в голосе.

Мы разошлись по своим кабинетам.

– Войдите! – ответил я на стук в дверь моего кабинета. Дверь отворилась, и вошла высокая блондинка лет тридцати, с обильно напудренным помятым лицом. На лице ее выражение страха, смешанного с любопытством.

– Я получила повестку явиться в комнату номер пятнадцать к товарищу Агабекову, – начала она.

– Вы гражданка Власова? – спросил я и, получив утвердительный ответ, предложил ей сесть.

Она села на кончик предложенного ей стула и боязливо разглядывала комнату. Я, делая вид, что очень занят своими бумагами, исподволь изучал ее. Затем внезапно обратился к ней:

– Скажите, гражданка Власова, вы хорошо знаете географию СССР?

Она мнется и смущенно улыбается. На ее лице удивление по поводу заданного вопроса.

– Вы знаете, где находится Чимбай? – продолжал я. – Вот смотрите, – и я ткнул пальцем в угол карты Туркестана, висевшей на столе. – Это маленький хивинский кишлак в пятистах верстах от железной дороги. Туда нужно ехать двадцать дней на верблюдах. Там свирепствует тропическая малярия и не живет никто, кроме туземцев, – рассказывал я ей. Она смотрела на меня и на карту, ничего не понимая.

– Так вот, гражданка, я сейчас с вами говорю здесь совершенно секретно, и о нашем разговоре никто не должен знать. И я должен предупредить вас, что если нам станет известно, что вы кому-либо передали о нашем разговоре, то я вас вышлю в этот самый Чимбай, – сказал я. – А теперь давайте откровенно поговорим о деле, – продолжал я. – Скажите, вы знакомы с секретарем афганского консульства, не так ли?

– Да, я немного знакома с ним, – ответила она испуганно.

– Так вот, нам все равно, много или немного вы с ним знакомы. Нас интересует, можете ли вы, если нам это будет нужно, задержать его у себя на ночь до утра?

– Могу, – ответила Власова, – он всегда сидит у меня, пока я не попрошу его уйти.

– Ну и прекрасно, пусть сидит себе на здоровье. Это все, что нам нужно. Я как-нибудь попрошу вас задержать его на всю ночь, и, если вы успешно выполните нашу просьбу, мы будем вам благодарны, – сказал я.

– А мне ничего не будет за то, что я знакома с иностранцем? – спросила она.

– Будьте спокойны, ничего не будет, если выполните нашу просьбу. Теперь вы свободны, – сказал я, ставя штемпель на ее пропуске, без чего часовой не выпустит ее из здания.

– Только никому ни слова о моей просьбе. Не забывайте Чимбай, – напомнил я ей на прощание.

И она, улыбаясь, ушла торопливой походкой, радуясь, что так легко отделалась.

Большая роскошная квартира, переданная в распоряжение ОГПУ для специальных целей. Прекрасно сервированный на шесть персон стол. Много вина, коньяку и ликеров. Стол заставлен закусками. Мы пригласили афганского консула, который должен прийти к девяти часам вечера. Остальная публика собралась раньше. В гостиной сидят Уколов и три девицы. Двое из них секретные агенты моего отделения, а третья – моя машинистка. Это та самая высокая девица, которая так сильно понравилась консулу в театре. Он предупрежден, что она будет на этом интимном вечере, вот почему я уверен, что обязательно придет. Она также имеет инструкцию – быть к консулу как можно благосклоннее. Она должна будет играть главную роль на вечеринке. В ожидании консула я проверяю все приготовления к столу. Кто-то из девиц бренчит на пианино в соседней комнате.

Ровно в 9 часов консул пришел, и мы повели его к столу. Ему отведено место рядом с машинисткой. Прежде чем приступить к закускам, мы начали с традиционной русской водки. После пары рюмок консул, улучив момент, спросил меня:

– Почему вы не даете ответа на мое предложение? Я уже жду три недели.

– Дело в том, что ваше дело очень серьезное и важное, поэтому запросили Москву, откуда еще нет ответа, – ответил я. – Но я думаю, каков бы ни был ответ, он не может изменить наших личных отношений, – добавил я.

– Конечно, конечно, – поспешно сказал консул. – Я очень люблю русских, в особенности русских женщин, – засмеялся он, кидая взгляд на свою соседку.

– Поэтому прошу занимать вашу даму, – сказал я и подмигнул повернувшейся к нам машинистке.

Около полуночи консул, почти пьяный от вина и близости соседки, сидел на диване и прижимался к девушке. Остальные женщины, несмотря на инструкцию пить как можно меньше, не удержались и, напившись, сейчас смеялись во все горло над молчаливым Уколовым. Я сидел в их компании и смотрел на золотую цепь, видневшуюся из-под расстегнутого пиджака консула. Украдкой взглянув на часы, я решил, что уже пора действовать. Было без четверти час, а в час ночи на улице должны были меня поджидать мой уполномоченный с фотографом. Я направился к столу и, налив рюмку вина, всыпал в нее дозу снотворного порошка. Рюмку я поставил на край стола, затем взял из вазы цветок, понюхал его несколько раз и бросил рядом с рюмкой.

Это был условный знак машинистке, сидевшей рядом с консулом и следившей за моими действиями. Через минуту она обратилась к консулу:

– Давайте выпьем за нашу любовь, – и, встав, взяла приготовленную рюмку, подала консулу. Схватив другую, она чокнулась с ним и пьет. Консул, глядя на нее влюбленными глазами, приложился к своей рюмке и выпил до дна.

Никто ничего не заметил. Веселье продолжалось. Минут через десять консула стало клонить ко сну.

Соседка, взяв его под руку, отвела в соседнюю комнату и через несколько минут вернулась с цепочкой от часов, на коей висели ключи.

Я торопливо открыл несгораемый шкаф, стоявший в спальне консула. За мной стоял мой уполномоченный, освещая карманным электрическим фонарем дверцы шкафа. Хотя в консульстве никого не было, мы старались не производить шума.

– Вот шифр, – сказал я, вытаскивая лежащую в конверте со сломанными сургучными печатями тетрадку. – А вот и папка с секретными циркулярами, – продолжал я вытаскивать бумаги и передавать их уполномоченному.

В шкафу больше ничего нет, за исключением двух мешков с афганскими серебряными рупиями.

– Сейчас же поезжайте к нам и сфотографируйте все это. Смотри, чтобы бумаги лежали в том же порядке, в каком они сейчас. Приезжай как можно скорее, – инструктировал я уполномоченного.

5 часов утра. Я только что водворил цепочку от часов на жилет консула, мирно спящего рядом с машинисткой. Остальные тоже спят, кто на кроватях, кто на диванах. Все сошло благополучно. Я доволен операцией. С наслаждением я выпил чайный стакан вина и лег на ближайший диван отдохнуть.

Наутро разбудил меня Уколов. Консул только что открыл глаза. Я, протирая глаза, подбежал к нему.

– Ну, как спали, господин консул? – спросил я.

– Большое спасибо, – улыбнулся консул, стараясь скрыть головную боль.

Через час он собрался уезжать. Мы шумно прощаемся с ним и берем друг у друга обещание устроить еще такую же вечеринку.

Уже 10 часов утра. Я спешу к себе в кабинет, чтобы посредством добытого шифра расшифровать собранные заранее копии секретных телеграмм «дружественного Афганистана»!