Однажды младшая дочь поинтересовалась – куда девается елка, которая приходит на Новый год из леса? Пока загруженный переживаниями о судьбах елок отец придумывал достойную, не травмирующую детскую психику легенду, ребенок сам подсказал ответ. Ты что, мол, не видел? Они же собираются внизу у подъезда, а потом отправляются в лес! Картина хвойных дендромутантов, кучкующихся по подъездно-территориальному признаку, а затем организованными колоннами покидающих город, была из разряда тех, что потом долго и безуспешно пытаешься забыть. А на днях Денис Анатольевич приподнял завесу тайны…

В этот раз гвардейский экипаж барбухайки отправился на вызов вместе с нарядом полиции. Дело было из серии «привыкли руки к топору»: наша давнишняя пациентка (назовем ее Ольга) уже третью неделю не давала соседям прохода – ругалась, грозилась приготовить из них фарш четвертой категории (рубится вместе с предметами интерьера). На днях она перешла к активным боевым действиям: обрубила телевизионный кабель, с особым цинизмом лишив несчастных любимого сериала и спортивных новостей, а ночью покромсала в капусту соседский электрощиток. Тот, правда, перед смертью дал электрической сдачи, на какое-то время утихомирив фурию-валькирию и привнеся в ее прическу изрядную долю необузданной энтропии, но фронтовая тишина была недолгой. Придя в себя, Ольга продолжила курсировать туда-сюда по коридору с топором наперевес, готовая снова вступить в полемику.

Прибыв на место, полиция и спецбригада с удивлением оглядели общий коридор. Толщине хвойной подстилки под ногами мог позавидовать сосновый бор, в воздухе витал стойкий запах смолы и хвои, а вдоль стен громоздились штабели сухих сосенок и елок. Посреди всего этого великолепия бродила Ольга в халате, резиновых сапогах на босу ногу и с топором в руках. Ах да, забыл про прическу «взрыв сверхновой».

Вопреки ожиданиям и опасениям, топор был сдан без особых возражений, после чего гостей широким жестом пригласили в квартиру. Последовала вторая серия культурного шока. Вся квартира была густо уставлена хвойными самых разных видов и степеней мумификации. На многих блестели остатки мишуры и серпантина, а кое-где – даже оставленные в спешке елочные игрушки. Каждый ствол покоился в трехлитровой банке с водой. Просочиться из комнаты в комнату можно было только узкими партизанскими тропами.

– Ольга, ты что из квартиры сделала? – поинтересовался доктор.

– А то не видно. Корни проращиваю, весной посажу обратно, будет лес.

– Где будет лес?

– Везде будет лес. Живем, блин, в степи, а тут еще эти пожары летом были. Скоро уже белочек не останется, тушканчики придут. Мне голос был свыше. Так и сказал: «Озеленяй!»

– Думаешь, прорастут елки-то?

– Прорастут, никуда не денутся. Я слово зеленое знаю. И воду по-особому лью.

– Это как это – по-особому?

– С улыбкой, с пожеланием добра.

Доктор попытался представить себе улыбающуюся Ольгу с лейкой в одной руке и топором в другой и признал, что да, альтернатив при таком подходе немного, а намек дойдет даже до дерева.

– Тебе бы в партию «зеленых» вступить, им нужны такие активисты.

– Ха! Видела я этих активистов по телевизору. Сплошь пикеты да демонстрации. Нет чтоб дерево посадить, пожар потушить – одно слово, партия!

– Ну, с «зелеными» худо-бедно понятно, а соседей-то почто терроризируешь?

– Злые они, доктор. Черствые. Я их по-человечески просила: мало у меня места, пусть елки из коридора к себе возьмут, в воду поставят, я им даже банки одолжу. И что? Сплошь упреки и оскорбления – мол, сумасшедшая.

– Ну, положим, топором по электрощитку – это не от великого ума. Что ж, собирайся, поехали в больницу.

– Эх, как не вовремя! Ладно, поеду. Только скажите соседям, пусть за моими елками следят, поливают и те, что в коридоре, хоть куда, но пристроят. Вернусь из дурдома – проверю!